авится? Учитывая  его
солидный вес, он вряд ли свалится с катушек после одной бутылочки  пива,
но,   если   ему   дать   вторую,   Орсон   вполне   способен   наглядно
проиллюстрировать, что означает выражение "нализаться, как собака".
   Пес принялся шумно лакать пиво, а Бобби откупорил для себя  бутылочку
"Короны" и прислонился спиной к холодильнику.
   Я облокотился на шкафчик возле кухонной мойки.
   Здесь были и стол, и стулья, но, оказываясь на кухне у  Бобби,  мы  с
ним всегда предпочитали оставаться на ногах.
   Мы во многом похожи: почти одного роста, одинаково весим и сложены. И
хотя волосы у Бобби иссиня-черные, нас нередко принимают за братьев.
   На ногах у нас имеется целый набор шишек, без которых не обходится ни
один серфер. И сейчас, облокачиваясь на  холодильник,  Бобби  поглаживал
ступней босой ноги  шишки  на  верхней  части  другой.  Эти  известковые
отложения появляются из-за того, что ноги серфера находятся в постоянном
напряжении и изо всех сил прижаты к доске. Пытаясь удержать  равновесие,
он переносит вес своего тела то на пальцы, то на пятки. Такие же шишки у
нас на коленях, а у Бобби в придачу еще и на нижних ребрах.
   Я, конечно, не такой загорелый, как Бобби.  Он-то  просто  бронзовый.
Молодой загорелый бог пляжа. Причем загар не сходит с его  кожи  круглый
год, а летом моего друга вообще  можно  сравнить  с  хорошо  поджаренным
тостом. Он танцует самбо с  меланомой,  и,  возможно,  когда-нибудь  нас
убьет одно и то же солнце, которое он боготворит, а я отвергаю.
   - Сегодня была классная волна: трехметровка и отличной формы.
   - Сейчас, похоже, улеглось.
   - Да. Начало успокаиваться примерно на закате.
   Мы потягивали свое пиво, Орсон, счастливый до предела, лакал свое.
   - Значит, твой папа умер, - констатировал Бобби.
   Я кивнул. Должно быть, Саша уже успела ему позвонить.
   - Хорошо, - сказал он.
   - Да.
   Бобби вовсе не жестокий или бесчувственный человек. Под этим "хорошо"
подразумевалось, что мой отец наконец-то отмучился.
   Разговаривая друг с другом, мы с Бобби умели сказать многое с помощью
немногих слов. Видимо, люди принимали нас за братьев не  только  потому,
что мы схожи ростом и сложением.
   - Ты все же сумел оказаться в больнице вовремя.
   Это классно.
   - Ага.
   Бобби не стал спрашивать, каково мне там пришлось. Он знал.
   - А после больницы ты, стало быть, загримировался  под  негра,  чтобы
спеть парочку блюзов?
   Я прикоснулся черным от сажи пальцем к такому же грязному лицу.
   - Кто-то убил Анджелу Ферриман и поджег ее дом, чтобы замести  следы.
Я сам чуть не повстречался на небесах с великим Окаула-Лоа.
   - И кто же этот "кто-то"?
   - Хотел бы я знать. Те же люди похитили тело папы.
   Бобби отхлебнул пива и ничего не сказал.
   - Они убили какого-то бродягу и кремировали его вместо  папы.  Может,
ты не хочешь слушать про все это?
   Некоторое время Бобби  молчал,  мысленно  взвешивая,  предпочесть  ли
мудрость незнания или уступить зову любопытства.
   - В конце концов,  я  смогу  все  забыть,  если  сочту  это  наиболее
разумным выбором.
   Орсон громоподобно рыгнул. Сказывалось выпитое им  пиво.  Он  тут  же
завилял хвостом и посмотрел на нас извиняющимся взглядом, но  Бобби  был
неумолим:
   - Больше не получишь, мохнатая харя.
   - Я голодный, - сказал я.
   - И грязный. Прими душ и надень что-нибудь из моих шмоток, а  я  пока
сварганю неизъяснимо отвратительные такое.
   - Я рассчитывал помыться в океане.
   - Слишком холодно. Настоящий колотун.
   - Градусов двадцать пять.
   - Я говорю про воду. Уж  ты  мне  поверь,  колотунный  фактор  весьма
ощутим Лучше полезай в душ.
   - Орсону тоже нужно помыться и переодеться.
   - Возьми его с собой в душ. Полотенец - навалом.
   - Какой ты добрый! - восхитился я.
   - Ага, я стал до такой степени праведником, что  уже  не  катаюсь  по
волнам, а просто хожу по ним.
   После нескольких минут пребывания в Боббиленде я стал расслабляться и
уже испытывал потребность поудобнее, словно в  кресле,  расположиться  в
этом мире, пусть даже Анджела была права и он катился  к  своей  гибели.
Бобби для меня не просто любимый друг. Он мой транквилизатор.
   Внезапно он оттолкнулся от  холодильника  и  наклонил  голову  набок,
прислушиваясь.
   - Что там? - спросил я.
   - Не что, а кто.
   Лично я не слышал ничего, кроме  звуков  ветра,  да  и  те  с  каждой
минутой становились все тише. Поскольку  окна  были  закрыты,  до  моего
слуха не  доносился  даже  шум  моря,  но  я  заметил,  что  Орсон  тоже
насторожился.
   Бобби направился к выходу из кухни, желая выяснить,  кому  вздумалось
нанести нам визит в столь поздний час.
   - Эй, брат! - окликнул я его, протягивая "глок".
   Он скептически посмотрел на пистолет, а затем перевел взгляд на меня.
   - Остаешься в резерве.
   - Помнишь, я сказал тебе о бродяге? Они вырезали у него глаза.
   - Зачем?
   Я пожал плечами:
   - Потому что они на это способны.
   Несколько секунд Бобби  обдумывал  мои  слова,  а  затем  вытащил  из
кармана джинсов ключ и отомкнул стенной шкафчик,  где  обычно  хранились
швабры. Насколько я помню, эта дверь никогда не запиралась на замок.  Из
узкого  пространства  Бобби  извлек   укороченное   помповое   ружье   с
пистолетной рукояткой.
   - Это что-то новенькое, - заметил я.
   - Противонегодяйский репеллент, - пояснил мой Друг.
   Нет, и в Боббиленде что-то изменилось.
   Мы с Орсоном проследовали за Бобби через гостиную и вышли на крыльцо.
Ветер с океана нес с собой запах водорослей.
   Фасад коттеджа выходил на север. Сейчас в заливе не было  ни  единого
судна - по крайней мере по черной поверхности воды не скользил  ни  один
огонек.
   К востоку от нас - вдоль береговой линии и выше, по холмам, -  мигали
светлячки городских огней. Коттедж окружали лишь невысокие песчаные дюны
да стебли травы, подмороженные лунным светом. И ничего больше. И никого.
   Орсон подошел к лестнице крыльца и остановился на верхней ступеньке -
напряженный, голова поднята и вытянута  вперед.  Он  настороженно  нюхал
воздух, видимо, чуя нечто более интересное, нежели запах водорослей.
   Бобби, наверное,  обладал  каким-то  шестым  чувством.  Ему  даже  не
понадобилось смотреть на собаку, чтобы укрепиться в своих подозрениях.
   - Оставайся здесь. Если кого увидишь, растолкуй ему, что он не  может
уехать, пока мы не проверим его талон на парковку.
   Как был, босиком, Бобби сошел с  крыльца  и  двинулся  к  оконечности
мыса, через каждые пять шагов  оборачиваясь  и  оглядывая  пространство,
отделявшее его от  крыльца.  Держа  ружье  наготове  обеими  руками,  он
проводил эту рекогносцировку с методичностью профессионального военного.
   Видимо, ему уже не раз  приходилось  этим  заниматься.  Однако  Бобби
никогда не говорил мне, что ему досаждают какие-то посторонние.  А  ведь
обычно, если у него возникали какие-то проблемы, я был первым, кто о них
узнавал.
   "Что же за тайны у тебя появились?" - подумал я.
 
19 
 
   Переместившись вбок от крыльца и просунув нос между балясинами перил,
Орсон  теперь  смотрел  не  на  запад,  куда  направился  Бобби,   а   в
противоположном  -  в  сторону  города  -  направлении.  Из  его  глотки
послышалось низкое угрожающее ворчание.
   Я проследил за взглядом пса. Луна  светила  в  полную  силу,  и  даже
рваные тряпки облаков не закрывали ее лик.  Но  я  все  равно  не  видел
ровным счетом никого.
   И все же сдерживаемый в глотке  собачий  рык  не  умолкал,  напоминая
ровное урчание мотора.
   Бобби дошел до крайней точки мыса и теперь продолжал двигаться  вдоль
обрыва. Сейчас он  виделся  мне  расплывчатым  серым  силуэтом  на  фоне
абсолютно черного пространства, где сливались ночное небо и океан.
   Вполне возможно, что, пока я смотрел в  другую  сторону,  кто-то  мог
"снять" Бобби - так внезапно и жестоко, что он не успел даже вскрикнуть,
а я этого не заметил. В таком случае размытая  фигура,  которая,  обойдя
мыс, уже приближалась к дому, могла принадлежать кому угодно.
   Обращаясь к рычащему псу, я сказал:
   - Ты меня пугаешь.
   Как я  ни  напрягал  зрение,  мне  все  же  не  удавалось  разглядеть
какой-либо опасности, которая могла бы грозить нам с той  стороны,  куда
смотрел Орсон. Кроме высокой травы, ничто вокруг нас не двигалось.  Лишь
на это и хватало силы у ослабшего ветра.
   Орсон перестал рычать и сбежал вниз  по  ступенькам  крыльца,  словно
бросившись в погоню  за  дичью,  но,  пробежав  по  песку  менее  метра,
остановился возле столба, поддерживавшего крыльцо, задрал заднюю ногу  и
опорожнил мочевой пузырь. Затем пес вернулся к ступеням. Он  волновался,
да так сильно,  что  по  его  телу  пробегала  явственная  дрожь.  Вновь
повернув голову на  восток,  он,  вместо  того  чтобы  возобновить  свое
ворчание, вдруг жалобно завыл. Эта перемена в его поведении  встревожила
меня больше, чем если бы он бешено залаял.
   Я боком перебрался к западному углу дома, чтобы наблюдать за песчаным
пространством двора и вместе с тем не выпускать из поля зрения  Бобби...
Если,  конечно,  это  все  еще  был  Бобби.  Впрочем,   вскоре   фигура,
продолжавшая двигаться вдоль южного берега  залива,  скрылась  за  углом
дома.
   Тут до моего сознания дошло, что Орсон больше не воет. Я обернулся  и
увидел, что собака исчезла.
   Может быть, пес все же погнался за какой-то ночной дичью? Но как  ему
удалось убежать, не произведя ни малейшего шума?  Я  торопливо  двинулся
обратно - вдоль перил террасы, - по  направлению  к  крыльцу,  но  нигде
среди залитых лунным светом дюн собаки тоже не было видно.
   И тут, обернувшись назад, я увидел Орсона. Он ретировался в  гостиную
и теперь стоял прямо за порогом, боязливо  выглядывая  наружу.  Уши  его
были плотно прижаты к низко опущенной голове, шерсть на загривке  стояла
дыбом, будто его ударило током. Он уже не рычал и не выл,  но  тело  его
сотрясала неудержимая дрожь.
   Орсон - необычный пес, и ему присущи многие качества, но  глупость  и
трусость в их число не входят.
   А значит, того, что заставило его дрожать, следовало бояться.
   - В чем дело, парень?
   Не удостоив меня даже мимолетным взглядом, Орсон продолжал  трястись,
вглядываясь в бесплодный ландшафт за крыльцом. Он  задрал  нос,  обнажив
верхнюю десну и острые клыки, но не рычал. Видимо, у него  уже  не  было
никаких агрессивных намерений, а оскаленные зубы означали  лишь  крайнюю
степень отвращения и гадливости.
   Повернув голову, чтобы еще раз оглядеть ночное пространство, я  вдруг
краем глаза уловил какое-то  движение.  Мне  почудилось,  будто  кто-то,
наполовину  согнувшись,  пробежал  от  восточной  стороны   коттеджа   к
западной, передвигаясь длинными плавными прыжками через последнюю  гряду
дюн, возвышавшихся вдоль линии обрыва примерно в  пятнадцати  метрах  от
того места, где находился я.
   Я резко развернулся и выхватил "глок", но на фоне береговой линии уже
никого не было. Бегущий человек либо распластался на песке, либо  просто
привиделся.
   "Может, это Пинн? - подумалось мне. - Нет, Орсон не испугался  бы  ни
Джесси Пинна, ни кого-то другого из подонков его породы".
   Спустившись по трем ступенькам крыльца, я остановился на песке и стал
пристально вглядываться в  окружавшие  меня  дюны.  На  фоне  холмистого
пейзажа волнами колыхались на ветру высокие стебли травы.
   В темных волнах залива трепещущими светлячками  отражались  городские
огни. И - ничего больше.
   Может, бегущий человек был всего лишь скользнувшей по земле тенью  от
облака? Возможно, но я в это почему-то не верил.
   Я бросил взгляд назад,  в  сторону  открытой  двери  коттеджа.  Орсон
отодвинулся от порога еще дальше в глубь гостиной. Видимо, в  ночи,  вне
дома, он чувствовал себя неуютно. Мне тоже было не по себе.
   Звезды. Луна. Песок.  Трава.  И  неотвязное  чувство,  что  за  тобой
наблюдают.
   То ли со склона, спускавшегося к океану, то ли  из  углубления  между
двумя дюнами, но за мной определенно следили. Взгляд  тоже  может  иметь
вес, и сейчас чей-то взгляд давил на меня подобно морской волне.
   Не как мягкая волна прибоя, а огромная водяная стена, махина, готовая
обрушиться на меня с чудовищной силой.
   Теперь волосы стояли дыбом не только у собаки, но и у меня.
   Отсутствие Бобби уже начинало казаться мне смертельно долгим, но  тут
он появился из-за  восточного  угла  коттеджа.  Он  приближался,  утопая
босыми ногами в песке, но  ни  разу  не  посмотрел  на  меня,  неустанно
обшаривая взглядом окрестности.
   - У Орсона вся шерсть дыбом, - сказал я ему.
   - Не обращай внимания.
   - Честное слово! Раньше с ним такого никогда не бывало. Ты же знаешь,
у него крепкие нервы.
   - Ну и что с того? - пожал плечами Бобби. - Я его не осуждаю. У  меня
у самого шерсть дыбом.
   - Там кто-то есть.
   - И не один.
   - Кто?
   Бобби не ответил. Он немного расслабился, но продолжал держать  ружье
наготове, всматриваясь в окружавшую нас темноту.
   - Они уже досаждали тебе раньше? - предположил я.
   - Да.
   - Как? Что им нужно?
   - Не знаю.
   - Кто они? - снова спросил я и вновь не дождался ответа. -  Бобби!  -
не отставал я.
   Огромная белая  масса  тумана,  поднимаясь  на  много  метров  ввысь,
смягчила темноту океана. Луна омывала своим  светом  эту  седую  махину,
широким горизонтом протянувшуюся с севера на юг. Надвинется  ли  она  на
берег или так и будет всю ночь висеть над водой? Этого я не знал, но мне
казалось, что от тумана исходит какая-то  успокаивающая  сила.  Неслышно
отталкиваясь от воздуха огромными крыльями, низко  над  мысом  пролетела
стая пеликанов и растворилась вдали, над черными водами залива.
   Ветер с океана окончательно улегся, стебли травы выпрямились в полный
рост и теперь стояли неподвижно. Звук прибоя стал более отчетливым, но и
он напоминал даже не плеск, а скорее потаенный шепот.
   Внезапно эту тишину нарушил крик, прозвучавший со стороны  обрыва,  -
жуткий, словно вопль безумца.
   Из-за дюн, прилегавших к дому, послышался ответный  вой  -  такой  же
резкий и леденящий кровь.
   Я сразу вспомнил старые вестерны,  в  которых  индейцы  перекликались
между собой по ночам, подражая голосам птиц или койотов.  Таким  образом
они переговаривались друг с другом перед тем,  как  напасть  на  фургоны
поселенцев.
   Бобби выстрелил в сторону ближайшего песчаного  холма,  напугав  меня
чуть не до смерти.
   Грохот выстрела отразился от прибрежной воды и эхом вернулся обратно.
Когда же замолкли его последние раскаты, утонув в толстой перине тумана,
я спросил:
   - Зачем ты это сделал?
   Вместо ответа Бобби перезарядил оружие и прислушался.
   Я вспомнил, как, желая показать преподобному Тому, что его  угрозы  -
не просто пустые слова,  Джесси  Пинн  выстрелил  в  потолок  церковного
подвала.
   Безумные крики больше  не  раздавались,  и  Бобби  задумчиво,  словно
разговаривая с самим собой, сказал:
   - Может, это и необязательно, но время от времени не мешает напомнить
им, что на свете существует такая замечательная вещь, как картечь.
   - Кому "им"? Кого ты хочешь напугать?
   Бобби и раньше иногда  напускал  на  себя  таинственность,  но  таким
загадочным, как сейчас, он не был никогда.
   Все его внимание по-прежнему было приковано к  дюнам,  и  прошла  еще
одна томительная минута, прежде чем он взглянул на меня,  словно  только
что вспомнив о моем существовании.
   - Пойдем в дом. Ты соскребешь с себя грим  Дензела  Вашингтона,  а  я
исполню свое обещание и угощу тебя убийственными такое.
   Я знал, что давить на него бессмысленно.  Бобби  мог  разыгрывать  из
себя  сфинкса  по  двум  причинам:  либо  для  того,  чтобы  еще  больше
раззадорить мое любопытство  и  укрепить  свою  репутацию  чудака,  либо
потому, что у него имелись весьма веские причины хранить какую-то  тайну
- даже от меня.
   Так или иначе, сейчас он, словно в детской игре, находился в "домике"
и был недосягаем, как если бы  скользил  на  доске  по  гребню  падающей
волны.
   Идя следом за Бобби  в  дом,  я  по-прежнему  не  мог  отделаться  от
ощущения, что на меня направлены чьи-то глаза. Этот  неотступный  взгляд
буравил  мою  спину,  словно  краб-отшельник  -   разглаженный   волнами
прибрежный песок. Перед тем как захлопнуть за собой входную дверь, я еще
раз окинул взглядом оставшуюся позади  ночь,  но  наши  незваные  гости,
видимо, хорошо притаились.
   Ванная комната у Бобби была просторной  и  шикарной:  полы  и  крышки
тиковых шкафов сделаны из абсолютно черного полированного мрамора, а  на
стенах - целый гектар зеркал с наискось срезанными краями.
   В  душевой  кабине  могло  поместиться  не  менее   четырех   человек
одновременно, поэтому она как нельзя лучше подходила для купания большой
собаки.
   Корки Коллинз, построивший этот дом  задолго  до  появления  на  свет
Бобби, был, в общем-то,  неприхотливым  парнем,  но  в  некоторых  вещах
отличался  тягой  к  излишествам.  Таким,  например,  как  расположенная
наискось от душа огромная,  отделанная  мрамором  четырехместная  ванна.
Возможно, Корки, звавшийся прежде, чем сменить  имя  и  фамилию,  Тоширо
Тагава, грезил об оргиях с тремя молоденькими девицами  одновременно,  а
может, он был просто одержим манией чистоты.
   Еще совсем молодым, только окончив юридический колледж, Тоширо в 1941
году был  интернирован  и  помещен  в  Мансанар  -  концлагерь,  где  на
протяжении всей второй мировой войны томились вполне лояльные американцы
японского происхождения. После окончания войны, униженный и озлобленный,
он пополнил ряды тех, кто боролся за права всех и всячески обездоленных.
Еще через пять лет он утратил веру в возможность добиться справедливости
для всех.  Более  того,  Тоширо  убедился  в  том,  что  при  первой  же
возможности униженные немедленно начинают с наслаждением унижать других.
   После этого Тоширо переключился на  адвокатскую  практику  в  области
защиты прав граждан, получивших те или иные физические  увечья.  Обладая
первоклассной  профессиональной  подготовкой,  а  также  чисто  японским
трудолюбием и дотошностью, он  довольно  быстро  стал  самым  популярным
адвокатом в районе Сан-Франциско.
   Еще через четыре года, сколотив приличное состояние, Тоширо отошел от
юридической практики. В 1956 году, в возрасте тридцати четырех  лет,  он
построил этот коттедж на  южной  оконечности  залива  Мунлайт,  заплатив
довольно большие деньги за  подземную  подводку  воды,  электричества  и
телефона.  Со  сдержанным  чувством  юмора,  которое  не  позволяло  его
здоровому цинизму  перерасти  в  озлобление,  Тоширо  Тагава  официально
переменил свои имя  и  фамилию,  превратившись  в  Корки  Коллинза.  Это
случилось в тот день, когда он окончательно переехал в коттедж, и с  тех
пор каждый новый день его жизни - вплоть  до  последнего  вздоха  -  был
посвящен лишь берегу и океанским волнам.
   Он приобрел серферские шишки на больших пальцах  ног  и  пятках,  под
коленными чашечками и на нижних ребрах. Желая постоянно  слышать  грохот
волн, Корки, занимаясь серфингом, никогда не использовал ушные  затычки,
в результате чего заработал заболевание ушей.  Из-за  того,  что  канал,
который ведет к среднему уху, постоянно заполняется  холодной  водой,  в
нем со временем образуется доброкачественный нарост, и  канал  сужается.
Таким образом, к сорока годам Корки мало-помалу оглох на левое ухо.
   К  окончанию  сезона  каждого  серфера  вдобавок  во  всему  отличает
постоянно текущий нос. Морская вода, попавшая в лобные пазухи за  долгие
часы скольжения  по  волнам,  постепенно  вытекает  обратно.  По  закону
подлости эта позорная "ниагара" из носа начинается обычно  в  тот  самый
момент,  когда   вы   знакомитесь   со   сногсшибательной   девушкой   в
умопомрачительном бикини, состоящем из трех ниточек.
   После двадцати лет непрерывного  серфинга,  проглотив  тонны  морской
волны, Корки заработал и это заболевание, избавиться