где  и  когда  стоит
ожидать приличных трехметровок.
   Серферы могли неделями - в прямом и переносном смысле -  загорать  на
пляже, изнывая от мертвого штиля и не  зная,  что  всего  в  сотне  миль
правее или левее по берегу море похоже на вельвет от  стойкой  и  частой
волны -  именно  такой,  какая  им  нужна.  Поэтому  неудивительно,  что
большинство этих свихнувшихся на серфинге людей  были  готовы  заплатить
Бобби несколько баксов, чтобы со стопроцентной точностью узнать,  где  и
когда они смогут всласть порезвиться на своих досках Теперь им не  нужно
было пассивно ждать, уповая на милость господа и  Кахуны  -  покровителя
серферов.
   Несколько баксов... Да по  одному  только  справочному  телефону  900
ежегодно раздавалось восемьсот тысяч звонков по два доллара за звоночек!
По  иронии  судьбы,  прирожденный  ленивец  и  одержимый  серфер   Бобби
превратился в самого обеспеченного гражданина Мунлайт-Бей, хотя об  этом
мало кто знал, а самому Бобби на это было наплевать.
   - Значит, так, - сказал он, плюхнувшись в кресло напротив  одного  из
компьютеров, - прежде чем ты поскачешь спасать мир и тебе вышибут мозги,
подумай об этом.
   Орсон наклонил голову набок, уставившись на монитор, а Бобби принялся
стучать по клавишам, вызывая новую информацию.
   Большая часть оставшегося полумиллиона  серферов  предпочитала  волны
повыше - метров на пять, и около десяти  тысяч  были  способны  оседлать
семиметровки. Но хотя таких сорвиголов насчитывалось меньше всего и  они
были опытнее всех других, именно  им  в  первую  очередь  и  были  нужны
прогнозы Бобби. Они жили и умирали только ради  серфинга.  Пропусти  они
появление эпических водяных чудовищ, в особенности у себя по  соседству,
на песке пляжа могла бы разыграться подлинная шекспировская драма.
   - В воскресенье, - сообщил Бобби, продолжая тюкать по клавишам.
   - В это воскресенье?
   - Через две ночи, считая с  сегодняшней,  ты,  наверное,  предпочтешь
находиться здесь. Здесь, а не в могиле - вот что я имею в виду.
   - Идет хорошая волна?
   - Потрясающая!
   Возможно, три или  четыре  сотни  серферов  по  всему  миру  обладают
достаточно крепкими нервами, опытом и талантом для того, чтобы  кататься
на волнах выше семи метров,  и  уж  совсем  маленькая  горстка  людей  -
любителей играть со смертью - платит Бобби  хорошие  деньги,  чтобы  тот
отслеживал волны-гиганты. Среди этих  маньяков  есть  настоящие  богачи,
готовые лететь в любой конец света, чтобы бросить вызов штормовым волнам
- настоящим монстрам высотой по десять и даже  по  четырнадцать  метров.
Чтобы  оказаться  на  гребне  такого  гиганта,  им  нередко   приходится
прибегать к помощи вертолета, поскольку взобраться туда обычным порядком
зачастую бывает невозможно.
   Волны по десять и выше метров, причем нужной формы и с хорошим ходом,
можно найти по всему миру примерно тридцать дней  в  году,  причем  чаще
всего они появляются в наиболее экзотических районах.  С  помощью  карт,
спутниковых фотографий, метеорологической  информации  из  самых  разных
источников Бобби способен предсказать их появление  за  два-три  дня,  и
прогнозы его неизменно отличаются такой непогрешимостью, что на  них  не
жаловался еще ни один - даже самый привередливый - клиент.
   - Вот, - сказал Бобби, ткнув пальцем в контур волны на экране.  Орсон
подошел поближе, чтобы лучше видеть, а Бобби продолжал:
   - Мунлайт-Бей,  волна  у  оконечности  мыса.  Классная  волна!  Будет
держаться в течение всего воскресенья - до самого заката.
   Я моргнул, уставившись на экран.
   - Это что же, четырехметровки?
   - От трех до четырех, а местами  -  до  четырех  с  половиной.  Скоро
дойдут до Гавайских островов, а потом пожалуют к нам.
   - То-то, наверное, живчики будут?
   - Еще какие! Идут к нам из большого шторма, который медленно проходит
севернее Таити. Ветер к тому же будет с берега, так что  получишь  такие
каташки, о которых даже не мечтал.
   - Круто!
   Бобби крутанулся на стуле и посмотрел на меня.
   - Так на чем  ты  предпочитаешь  прокатиться:  на  волне  с  Таити  в
воскресенье ночью или на цунами, который прет из Форт-Уиверна?
   - На обоих.
   - Камикадзе, - печально констатировал он.
   - Слабак, - ответил я. На жаргоне серферов это означало то же, что  и
буек - человек, который болтается в воде  и  не  может  набраться  духу,
чтобы встать на волну.
   Орсон вертел головой, глядя то на меня, то на Бобби,  будто  наблюдал
за теннисным матчем.
   - Дегенерат, - сказал Бобби.
   - Тухлятина, - парировал я, что  на  нашем  сленге  было  равнозначно
слабаку.
   - Засранец, - сказал он. В жаргоне серферов и в нормальном английском
языке это означало абсолютно одно и то же.
   - Насколько я понял, на тебя в этом деле рассчитывать не приходится?
   Поднимаясь из кресла, Бобби сказал:
   - В полицию с этим ты сунуться не можешь, в ФБР - тоже, поскольку они
жрут из одной кормушки.
   На что же ты рассчитываешь, надеясь хоть что-то  разузнать  о  некоем
секретном проекте Форт-Уиверна?
   - Я уже кое-что разузнал - Следующее, что ты "разузнаешь", это  каким
именно образом тебя грохнут. Послушай, Крис, ты ведь не Шерлок  Холмс  и
не Джеймс Бонд. Тебя в лучшем  случае  можно  сравнить  с  Нэнси  Дрю  -
дамочкой-детективом из детских книжек,  которые  мы  читали  с  тобой  в
сопливом возрасте.
   - Нэнси Дрю, между прочим, раскрывала все  преступления,  за  которые
бралась, и настигала всех  мерзавцев,  за  которыми  начинала  охоту,  -
напомнил я. - Сравнение с таким безжалостным  врагом  преступности,  как
эта милая дама, делает мне честь.
   - Камикадзе.
   - Слабак.
   - Дегенерат.
   - Тухлятина.
   Бобби негромко рассмеялся, разлохматил бороду пятерней и заявил:
   - Меня от тебя тошнит.
   - Взаимно.
   Зазвонил телефон, и Бобби снял трубку.
   - Привет, красавица. Я уже вконец ошалел от твоего Криса  Айзека.  Но
так уж и быть, поставь специально для меня "Танец", о'кей? - Он протянул
трубку мне. - Это тебя.
   Мне нравится, как звучит голос Саши по радио. Он  немного  отличается
от ее голоса в  повседневной  жизни  -  чуть  глубже,  мягче  и  кажется
шелковистым. Он никого не может оставить равнодушным. Когда я слышу Сашу
по радио, мне хочется в ту же секунду оказаться с ней  в  постели.  Этот
голос появляется у нее сразу же после того, как Саша  переступает  порог
студии, и исчезает только тогда, когда она уходит с работы.
   - Эта песня заканчивается через минуту, а перед следующей  мне  нужно
немного поболтать, так что я - коротко. Недавно ко мне в студию приходил
один человек. Искал тебя. Сказал, что ты ему очень нужен и речь  идет  о
жизни и смерти.
   - Кто такой?
   - Не могу назвать его имя по  телефону.  Он  взял  с  меня  слово.  Я
сказала ему, что ты, наверное, у Бобби, но он не захотел ни звонить,  ни
ехать туда.
   - Почему?
   - Точно не знаю, но... Он очень нервничал. "Лишь я  один  -  знакомец
ночи". Ты понял, кого я имею в виду, Крис?
   "Лишь я один - знакомец ночи".
   Это была строчка из стихотворения Роберта Фроста.
   Отец привил мне страсть к поэзии, а я заразил ею Сашу.
   - Да, - откликнулся я, - по-моему, я знаю, о ком ты говоришь.
   - Он хочет увидеться с тобой как можно скорее.
   Говорит, что это вопрос жизни и смерти. Что происходит, Крис?
   - Приближается большой серфинг, - ответил я. - В  воскресенье,  после
полудня.
   - Я не об этом.
   - Понимаю. Об остальном расскажу позже.
   - Большой серфинг... А я справлюсь?
   - Четырехметровки.
   - Ну, тогда я лучше посижу на берегу.
   - Я люблю твой голос, - сказал я.
   - Гладкий, как вода в заливе.
   Саша повесила трубку, я тоже.
   Хотя Бобби мог слышать лишь половину разговора - то, что говорил я, -
сверхъестественная интуиция не подвела его и на сей раз.
   - Во что ты влезаешь? - спросил он.
   - Да так, - сдержанно ответил я, - кое-какие  делишки  в  духе  Нэнси
Дрю. Тебе это будет неинтересно.
 
*** 
 
   Пока мы с Бобби и все еще до конца не  успокоившимся  Орсоном  шли  к
выходу из дома, радио заиграло "Танец" Криса Айзека.
   - Саша - необыкновенная женщина, - заявил Бобби.
   - Второй такой нет, - согласился я.
   - Но если ты подохнешь, ты не сможешь быть с ней. Она хоть и  чудная,
но не до такой степени.
   - Намек понял.
   - У тебя темные очки с собой?
   - Ага. - Я похлопал себя по нагрудному карману.
   - Намазался моим лосьоном? - Да, мамуля.
   - Дегенерат.
   - Знаешь, - начал я, - я тут подумал...
   - Давно пора.
   - ..Я начал работать над новой книгой.
   - Неужели наконец соизволил оторвать свою ленивую задницу от дивана?
   - Хочу написать книгу о дружбе.
   - А я там буду?
   - Как ни странно, да.
   - Надеюсь, ты не назовешь меня моим настоящим именем?
   - Я назвал тебя Игорем. Вот только... Я боюсь,  читателю  будет  ясно
далеко не все из того, что я собираюсь сказать. Ведь я и все мои  друзья
- мы живем совершенно особой жизнью.
   Остановившись на верхней ступеньке крыльца, Бобби окинул  меня  своим
коронным взглядом патентованного скептика и промолвил:
   - А я-то думал, чтобы писать книги, нужны мозги.
   - В законах про это ничего не говорится.
   - Ясное дело. Но, по-моему, даже самое тупое бревно должно  понимать,
что у всех людей - разные, отличные от других, неповторимые жизни.
   - Да? Может, ты скажешь, что и Мария Кортес  живет  "неповторимой"  и
какой-то особой жизнью?
   Марии Кортес, младшей сестре Мануэля Рамиреса, было  двадцать  восемь
лет - столько же, сколько и нам с Бобби. Она работала косметологом, а ее
муж  ремонтировал  автомобили.  У  них  было  двое  детей,  одна  кошка,
маленький дом и большие долги.
   - Она ведь живет не у себя на работе, делая кому-то  прическу,  и  не
дома, когда пылесосит ковер. Жизнь Марии протекает в  том  пространстве,
которое находится у нее между ушей. В голове каждого  человека  заключен
целый мир, и вполне возможно, что мир этот гораздо более причудлив,  чем
мы можем представить своими мелководными  извилинами.  Шесть  миллиардов
таких, как мы, ходят по этой планете. Шесть миллиардов  маленьких  миров
на поверхности одного большого.
   Может статься, что какой-нибудь сапожник или повар в  закусочной,  на
которого без зевоты не взглянешь, живет более необычной жизнью, чем  ты.
Шесть миллиардов историй,  каждой  из  которых  можно  зачитываться  без
конца, историй, полных страданий  и  счастья,  добра  и  зла,  надежд  и
разочарований. На самом деле мы с тобой не такие уж особенные, братишка.
   На несколько мгновений я утратил дар речи, а потом прикоснулся к  его
цветастой рубашке, на которой орали попугаи и качали ветвями пальмы.
   - Я и не знал, что ты такой философ.
   Он лишь передернул плечами.
   -  Подумаешь,  перлы  мудрости!  Я  почерпнул  все  это  из   бумажки
предсказаний  внутри  печенья,  которое  подают  к   чаю   в   китайских
ресторанах.
   - Большое, наверное, было печенье.
   - О-о-о, настоящая глыба!
   Огромная стена пропитанного лунным светом тумана вздымалась в миле от
берега - не ближе и не  дальше,  чем  раньше.  Ночной  воздух  оставался
неподвижным, как в холодной покойницкой больницы Милосердия.
   Мы спустились по  ступенькам.  Стрелять  в  нас  никто  не  стал,  не
раздавались больше и безумные крики.
   И все же они по-прежнему находились здесь - притаившись между  дюнами
и за обрывом, спускавшимся к морю. Я ощущал  на  себе  их  взгляды,  как
чувствуют злобную энергию неподвижной, изготовившейся к броску  гремучей
змеи.
   Бобби оставил свое ружье в доме, но держался  настороже  и  обшаривал
взглядом  ночной  ландшафт.  Внезапно  в   нем   проснулся   интерес   к
рассказанной мной истории.
   - Ты хорошо помнишь то, что Анджела говорила тебе про обезьяну?
   - Конечно.
   - На что она была похожа?
   - На обезьяну.
   - На шимпанзе, орангутанга или какую-то другую?
   Взяв велосипед за руль и развернув его,  чтобы  катить  по  песку,  я
ответил:
   - Это была макака-резус. Разве я не сказал?
   - Большая?
   -  По  словам  Анджелы,  сантиметров  шестьдесят  и  килограммов   на
двенадцать весом.
   Не отрывая взгляда от темных дюн, он процедил:
   - Я сам видел несколько таких.
   Я настолько удивился, что снова прислонил велосипед к перилам крыльца
и недоверчиво переспросил:
   - Ты видел резусов? Здесь?
   - Каких-то обезьян. Примерно такого же размера.
   Обезьяны  в  Калифорнии  не   водятся.   Единственная   разновидность
человекообразных, которая здесь встречается, это люди.
   - Проснулся  как-то  ночью,  посмотрел  в  окно,  а  оттуда  на  меня
таращится макака. Вышел на улицу - уже нет.
   - Когда это было?
   - Ну, может, месяца три назад.
   Орсон втиснулся между нами. Видимо, так ему было спокойнее.
   - А после этого случая ты их еще видел?
   - Раз шесть или семь. И всегда по ночам.  Они  очень  скрытны,  но  в
последнее время начали наглеть. Передвигаются отрядом.
   - Отрядом?
   - Волки передвигаются стаей, лошади - табуном.
   Когда речь идет об обезьянах, это называется отрядом.
   - Ты прямо целое исследование провел. А почему же  ты  мне  сразу  об
этом не сказал?
   Бобби молчал, рассматривая песчаные холмы.
   Я смотрел в ту же сторону, что и он.
   - Значит, это они там сейчас прячутся?
   - Возможно.
   - И сколько их в этом.., отряде?
   - Точно не знаю. Шесть, а может, восемь. Можно только гадать.
   - Ты купил ружье. Думаешь, они опасны?
   - Не исключено.
   - Ты кому-нибудь сообщил об их появлении?  Допустим,  в  комиссию  по
контролю за животными?
   - Нет.
   - Почему?
   Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, он вдруг ни  с  того  ни  с
сего сказал:
   - Пиа когда-нибудь сведет меня с ума.
   Пиа Клик, уехавшая в Уэймеа на месяц и живущая там уже три года. Я не
понимал, каким образом она связана с тем, что Бобби не стал  сообщать  о
появлении обезьян представителям властей, но чувствовал, что  он  сейчас
разъяснит мне это.
   - Она вдруг вбила себе в голову, что является возродившейся  в  новой
жизни реинкарнацией Каха Хуны.
   Каха  Хуна  -  мифическая  богиня  серфинга,   которая   никогда   не
существовала и потому никак не могла "возродиться".
   Учитывая тот факт, что Пиа была не камайиной,  то  есть  не  коренной
обитательницей Гавайских островов, а хаоле - родилась в городе Оскалуза,
штат Канзас, и росла там до семнадцати лет, покуда не сбежала из дома, -
она не очень-то подходила на роль мифологической абэ уэйн.
   - Ей для этого не хватает кое-каких полномочий, - сказал я.
   - Однако сама она говорит об этом на кровавом серьезе.
   - Ну что ж, Пиа достаточно красива, чтобы быть Каха Хуной  или  любой
другой богиней.
   Я стоял  позади  Бобби  и  не  мог  видеть  его  глаз,  но  лицо  его
побледнело. Раньше мне и в голову не приходило, что  мой  друг  способен
бледнеть.
   - Сейчас она раздумывает над тем, не угодно ли Каха Хуне, чтобы  она,
Пиа Клик, приняла обет безбрачия.
   - О господи!
   - Она полагает, что ей, видимо, не пристало  жить  с  обычным  парнем
вроде меня. С простым смертным  то  есть.  Иначе  она  каким-то  образом
пойдет наперекор своему предначертанию.
   - Круто! - с участием в голосе проговорил я.
   - Но для нее было бы классно сделать шаку мужчине,  который  является
сегодняшней реинкарнацией Кахуны.
   Кахуна - мифический бог серфинга. Он  скорее  всего  является  плодом
фантазии нынешних серферов, которые возвели в  этот  ранг  какого-нибудь
некогда жившего на Гавайях знахаря.
   - А разве Кахуна не возродился в тебе? - спросил я.
   - Я не хочу им быть.
   По этому ответу я понял, что Пиа пытается убедить Бобби в том, что он
- Кахуна сегодня.
   -  Она  такая  умница,  такая  талантливая!  -   несчастным   голосом
проговорил Бобби.
   Пиа с отличием закончила Калифорнийский университет в  Лос-Анджелесе.
Чтобы платить за учебу, она продавала  портреты,  которые  писала  сама.
Теперь за ее сюрреалистические полотна знатоки платили большие деньги, и
они расходились, как горячие пирожки.
   - Как же так? - сокрушался Бобби. - Такая умница, такая  талантливая,
и вдруг.., такое.
   - А может, ты и впрямь Кахуна? - спросил я.
   - Это не смешно, - заявил Бобби, еще раз удивив  меня,  поскольку  он
находил в той или иной степени смешным абсолютно все в этой жизни.
   В безветрии лунной ночи не колыхалась ни одна травинка. Негромкий шум
прибоя,  доносившийся  снизу,  напоминал  далекое  бормотание  молящейся
толпы.
   То, что происходило с Пиа,  было,  конечно,  поразительным,  но  меня
больше интересовали обезьяны.
   - В последние годы, - заговорил Бобби, - после  того  как  Пиа  вбила
себе в голову все  эти  потусторонние  бредни...  В  общем,  иногда  мне
кажется, что все в порядке, а на следующий раз возникает  ощущение,  что
вся жизнь - это одна большая чарли-чарли.
   Чарли-чарли серферы называют тяжелую и очень пенистую волну,  несущую
много песка и донных камней.  Когда  пытаешься  ее  оседлать,  получаешь
страшный удар в лицо, и это ощущение, доложу я вам, не из приятных.
   - Иногда, - продолжал Бобби, - когда я кладу трубку после разговора с
Пиа, я совершенно сбит с толку, я скучаю, я хочу быть рядом с  ней...  В
такие минуты я почти готов поверить, что она и  впрямь  Каха  Хуна.  Она
говорит об этом с такой убежденностью!
   И, представь себе, совершенно спокойно. От этого  ее  фантастического
спокойствия мне становится еще больше не по себе.
   - Я и не знал, что тебе может быть не по себе.
   - Я сам не знал. - Вздохнув и  поковырявшись  босой  ногой  в  песке,
Бобби перешел наконец к тому, что хотелось услышать мне:
   - Когда я впервые увидел обезьяну за окном,  это  было  забавно.  Мне
даже стало смешно: вот, подумал я, кто-то потерял макаку. Но в следующий
раз их оказалось уже несколько. Это выглядело не менее странно, чем  все
дерьмо, связанное с Каха Хуной. Потому  что  они  вели  себя  совсем  не
по-обезьяньи.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Обезьяны обычно игривы, прыгучи, веселы.
   А  эти...  Они  не  играли.  Сосредоточенные,   серьезные,   тихонько
попискивают. Рассматривают меня, изучают дом, и видно, что не из  одного
только любопытства, а с какой-то определенной целью.
   - С какой еще целью?
   Бобби лишь пожал плечами.
   - Они вели себя так странно, так...
   Ему, похоже, не хватало слов, и я вспомнил одно  подходящее,  которое
очень любил  Лавкрафт,  чьими  рассказами  мы  зачитывались  в  возрасте
тринадцати лет:
   - Сверхъестественно?
   - Да, это выглядело непостижимо. Я знал, что мне  никто  не  поверит.
Мне даже самому начинало казаться, что  я  галлюцинирую.  Тогда  я  взял
фотоаппарат и решил заснять все это на  пленку,  но  у  меня  ничего  не
вышло.
   Знаешь почему?
   - Ты забыл снять крышку с объектива.
   - Они не хотели, чтобы их снимали. Как только увидели  камеру,  сразу
же разбежались  и  попрятались,  причем  быстро,  как  молнии.  -  Бобби
посмотрел в мою сторону, словно желая убедиться, что его слова произвели
на меня должное впечатление, а затем снова перевел взгляд на дюны. - Они
знали, что такое фотоаппарат.
   - Эй, а ты случайно не очеловечиваешь этих обезьян? - не удержавшись,
поддел его я. - Это, знаешь  ли,  когда  животных  наделяют  качествами,
присущими человеку.
   Не обратив внимания на мою иронию, Бобби стал рассказывать дальше:
   - С тех пор я постоянно держал фотоаппарат под рукой  -  на  кухонной
стойке. Я полагал, что, если обезьяны покажутся еще раз, я сумею сделать
хотя бы один снимок раньше, чем они сообразят, что происходит.
   Как-то ночью, месяца  полтора  назад,  шли  отличные  трехметровки  и
замечательный ветер  с  моря.  И  хотя  было  довольно  зябко,  я  надел
гидрокостюм,  взял  доску  и  провел  два  чудесных  часа   на   волнах.
Разумеется, фотоаппарат я оставил дома.
   - Почему?
   - Я не видел этих чертовых макак уже с неделю и  думал,  что,  может,
никогда их больше не увижу. В общем, вернулся я домой, п