о
человечество. Представьте, что могли бы  наделать  крысы  и  как  быстро
развелось бы их  поголовье,  имей  они  хотя  бы  половину  человеческой
смекалки  и  узнай  они,  каким  способом  можно  избегать   ловушек   и
крысоловок.
   Действительно ли  эти  животные  сбежали  из  лаборатории,  а  теперь
скрываются и умело избегают пленения? Если так, то первый вопрос - каким
образом они сумели стать такими умными? Второй - что им нужно?
   Что они собираются делать дальше? Почему никто не предпринял  попытки
выследить их, окружить и вернуть  в  надежные  клетки,  откуда  они  уже
никогда не смогли бы убежать?
   Или они являются орудием в руках  кого-то,  затаившегося  в  Уиверне?
Того, кто выдрессировал их так же, как полицейские дрессируют собак, как
в военно-морских силах натаскивают дельфинов, чтобы те  в  случае  войны
искали вражеские подлодки и даже, как говорят,  устанавливали  магнитные
мины на днища военных кораблей.
   В моем мозгу вертелись десятки вопросов, и все они казались одинаково
безумными.
   В зависимости от ответов на них эффект от появления  подобной  породы
обезьян мог потрясти всю Землю. Для человеческой цивилизации  это  могло
бы иметь самые трагические последствия, особенно  учитывая  злобность  и
агрессивность этих существ.
   Вполне возможно, когда я разузнаю все факты,  -  если,  конечно,  это
случится, - мрачные предсказания Анджелы покажутся мне радостным лепетом
оптимиста. Впрочем, для нее самой они уже сбылись.
   Кроме того, я подозревал, что обезьянами вся эта  история  далеко  не
исчерпывается. Они играли всего лишь в одном  из  актов  этой  эпической
трагедии. Впереди меня ожидало еще много новых открытий.
   По сравнению с проектом Форт-Уиверна пресловутый ящик Пандоры, откуда
на человечество сыпались глад, мор, войны, неурожаи  и  наводнения,  мог
показаться всего лишь шкатулкой для милых безделушек.
   В своем желании поскорее добраться до причала я, сам того не замечая,
крутил педали так быстро, что Орсон уже  не  рысил,  а  скакал  галопом,
пытаясь не отстать от меня. Он  прилагал  героические  усилия:  уши  его
взлетали и падали, лапы мелькали, словно у скакуна, но угнаться за  мной
ему все равно не удавалось.
   На самом деле я гнал велосипед не  из-за  того,  что  так  уж  спешил
добраться до причала, а потому, что пытался спастись от гигантской волны
ужаса, несущейся по пятам за нами.
   Вспомнив последние слова папы, я перестал крутить педали и катился по
инерции до тех пор, пока Орсон не поравнялся со мной.
   Никогда не бросай друга. Друзья - это все, что мы имеем, идя по  этой
жизни, и единственное, что мы можем надеяться увидеть в следующей.
   Кроме того, когда на тебя накатывает волна страха, самое лучшее,  что
ты можешь сделать, это  выбрать  момент,  оседлать  ее  и  скользить  по
гребню, громко крича и делая вид, что тебе не  страшно.  Это  не  просто
классно, это - классика.
 
22 
 
   С ласковым, нежным звуком,  с  каким  ударяются  друг  о  друга  тела
молодоженов в постели, низкие волны прокатывались между бетонными сваями
и с негромким хлюпаньем разбивались о стену причала. Во влажном  воздухе
витал слабый, но приятный запах, в  котором  смешались  океанская  соль,
аромат свежих водорослей, креозота,  ржавеющего  железа  и  еще  чего-то
неведомого.
   Стоянка  судов  расположилась  в   защищенном   от   ветра   и   волн
северо-восточном уголке залива. Здесь стояли на якоре около  трех  сотен
яхт, причем на шести из них хозяева обитали постоянно.  Нельзя  сказать,
что жители Мунлайт-Бей были помешаны  на  яхтенном  спорте,  но  тем  не
менее, если  на  причале  должно  было  освободиться  стояночное  место,
длинная очередь желающих заполучить его выстраивалась задолго до этого.
   Ведя велосипед за руль,  я  шел  к  дальнему  концу  главного  пирса,
тянувшегося  параллельно  берегу.  Автомобильные  покрышки   елозили   и
постукивали по мокрым неровным причальным доскам.  В  этот  поздний  час
светились иллюминаторы только одной из всех пришвартованных  здесь  яхт.
Путь мне освещали редкие фонари, горевшие в тумане мутным светом.
   Поскольку рыболовные суда швартуются гораздо дальше - вдоль северного
мыса залива, эта укрытая от непогоды гавань  использовалась  в  основном
для стоянки прогулочных судов. Здесь можно найти и  шлюпы,  и  ялики,  и
кечи - от самых скромных до весьма  внушительных,  хотя  первых  гораздо
больше. Тут стоят и моторные яхты - солидные и по размеру,  и  по  цене,
несколько  бостонских  вельботов  и   даже   два   плавучих   дома.   Из
пришвартованных здесь  парусных  судов  самым  большим  можно  по  праву
назвать двадцатиметровый катер под названием  "Вечерний  танцор",  а  из
моторных яхт - "Ностромо", к которой я сейчас и направлялся.
   Достигнув конца основного пирса, я свернул на отходивший от него  под
прямым  углом  дополнительный  причал,  по   обеим   сторонам   которого
покачивались  суда.  "Ностромо"  занимала  последнее  справа  причальное
место.
   "И я один - знакомец ночи".
   Именно этой фразой Саша попыталась сообщить мне, кто был тот человек,
что пришел в радиостудию, разыскивая меня, который не хотел,  чтобы  его
имя называли по  телефону,  и  отказался  ехать  или  звонить  к  Бобби.
Произнесенная Сашей фраза  являлась  строкой  из  стихотворения  Роберта
Фроста, и те, кто подслушивал все наши телефонные разговоры, ни  за  что
не смогли бы расшифровать ее.  Для  меня  же  было  очевидно,  что  Саша
подразумевала Рузвельта Фроста, которому принадлежала "Ностромо".
   Я  прислонил  велосипед  к  поручням  причала  рядом   со   сходнями,
поднимавшимися на  палубу  яхты  Рузвельта.  В  этот  момент  на  причал
накатилась волна. Пришвартованные суда  задвигались  и  заскрипели,  как
ревматический старик, что ворочается и тихонько кряхтит во сне.
   Я и  раньше,  оставляя  свой  велосипед  без  присмотра,  никогда  не
приковывал его цепью, поскольку в  отличие  от  остального  современного
мира Мунлайт-Бей не был заражен бациллами преступности. Возможно, к тому
времени,  как  закончатся  нынешние  выходные,  наш  красочный   городок
ввергнет всю страну в череду убийств, увечий, избиений священников и так
далее, но по поводу  резкого  увеличения  числа  велосипедных  краж  нам
беспокоиться не приходилось.
   Сходни были влажными и предательски скользкими, поэтому мы с  Орсоном
поднимались с предельной осторожностью.  Мы  преодолели  уже  две  трети
пути, как вдруг низкий голос - почти шепот - словно из тумана прямо  над
моей головой тихо спросил:
   - Кто идет?
   От неожиданности я едва не  упал,  но  вовремя  вцепился  в  поручень
лестницы и сохранил равновесие.
   Яхта  модели  "Блюуотер-563",  к   которым   относилась   "Ностромо",
представляет собой низкое стройное  двухпалубное  судно.  Рулевая  рубка
расположена наверху.
   Сейчас светились только зашторенные иллюминаторы двух кают - на юте и
в средней части судна. Открытая верхняя палуба и рубка были погружены во
тьму и укутаны туманом, поэтому я не видел говорившего.
   - Кто идет? - повторил свой вопрос мужчина - все так же тихо, но  уже
с явно различимой угрозой в голосе.  Голос  этот  принадлежал  Рузвельту
Фросту.
   - Это я, Крис Сноу, - подал я ответную реплику.
   - Загороди глаза, сынок.
   Я надвинул на глаза козырек кепки, крепко зажмурился  и  в  следующую
секунду почувствовал на лице яркий свет  фонаря.  Он  тут  же  погас,  и
Рузвельт спросил:
   - Ас тобой - твой пес?
   - Да, сэр.
   - И больше никого?
   - Что, простите?
   - Ты один? С тобой больше никого нет?
   - Нет, сэр.
   - Ну, тогда добро пожаловать на борт.
   Фигура стоявшего на  верхней  палубе  Рузвельта  была  теперь  видна,
поскольку он переместился ближе к поручням  и  находился  сейчас  позади
рулевой рубки. Впрочем, если бы я не знал, что передо мной именно он, то
вряд ли  смог  бы  узнать  его  даже  с  этого  сравнительно  небольшого
расстояния. Рузвельта надежно маскировали ночь, мутный кисель  тумана  и
его собственная черная кожа.
   Пропустив Орсона вперед, я перепрыгнул через  неширокий  зазор  между
ступенями сходней и бортом, и мы с псом быстро взобрались по ступенькам,
ведущим на верхнюю палубу.
   Вскарабкавшись наверх, я увидел перед собой Рузвельта Фроста с ружьем
в  руках.  Похоже,  в  самом  скором  времени  Национальная   стрелковая
ассоциация переместит свою штаб-квартиру  в  Мунлайт-Бей.  Сейчас  ствол
оружия был направлен в сторону, но  я  был  уверен:  до  тех  пор,  пока
Рузвельт с помощью фонарика не убедился  в  том,  что  я  -  это  я,  он
постоянно держал меня на мушке.
   Даже без ружья в руках он являл собой весьма величественное  зрелище:
метр девяносто с гаком, шея - как бетонная свая, плечи -  как  стаксель,
обхват рук - шире, чем любое штурвальное колесо. Этот гигант вполне  мог
бы заменить Моби-Дика в борьбе с  капитаном  Ахабом.  В  шестидесятых  и
начале  семидесятых  годов  он  был  звездой  американского  футбола,  и
спортивные обозреватели дали ему  кличку  Кувалда.  Сейчас  Фросту  было
шестьдесят три года, он являлся удачливым бизнесменом, владел  магазином
мужской одежды, мини-маркетом, а также половиной акций "Кантри-клуба"  и
гостиницы "Мунлайт-Бей". Но и теперь он без труда размазал бы по  стенке
любого из тех генетических мутантов и накачанных  стероидами  бегемотов,
которые играют в нынешних командах.
   - Здорово, песик, - промурлыкал он.
   Орсон фыркнул.
   - Ну-ка подержи, сынок, - прошептал Рузвельт, протягивая мне ружье.
   На кожаном ремешке вокруг его  шеи  висел  какой-то  чудной  и  очень
сложный бинокль. Рузвельт поднес его к глазам и стал  озирать  пирс,  по
которому я только что пришел  к  "Ностромо".  С  высоты  верхней  палубы
открывался прекрасный обзор, но это было в  хорошую  погоду,  а  сейчас,
ночью, да еще в этом непроглядном тумане...
   - Неужели вы что-нибудь видите? - удивился я.
   - Бинокль ночного видения. Он усиливает освещенность  в  восемнадцать
тысяч раз.
   - Но туман...
   Рузвельт надавил кнопку  на  бинокле,  и  внутри  раздалось  жужжание
какого-то механизма.
   - Он работает еще и в режиме инфракрасного видения и тогда показывает
лишь источники тепла.
   - Тут, на причалах, их должно быть очень много.
   - Только не тогда, когда у яхт выключены двигатели. Кроме того,  меня
интересуют только те источники тепла, которые двигаются.
   - Люди?
   - Может быть.
   - А кто же тогда?
   - Любой, кто мог за тобой следовать. А теперь заткнись, сынок.
   Я заткнулся и, пока Рузвельт при  помощи  своего  бинокля  обследовал
причал, думал о  том,  что  эта  бывшая  футбольная  звезда  и  нынешний
преуспевающий бизнесмен не так прост, каким кажется  на  первый  взгляд.
Эта мысль не очень удивила меня. После захода  солнца  уже  много  людей
открылись передо мной с самых неожиданных сторон, обнаружив в себе такие
качества, о которых я раньше и не подозревал.  Оказывается,  даже  Бобби
хранил от меня секреты: ружье в шкафчике для швабр,  обезьяний  отряд...
Теперь,  узнав  об  убеждении  Пиа  Клик  в  том,   что   она   является
возродившейся богиней серфинга Каха Хуной, я  понял,  почему  Бобби  так
горько и неприязненно  реагировал  на  любые  проявления  того,  что  он
называл "потусторонней ахинеей", в том  числе  и  мои  редкие  и  вполне
невинные замечания по поводу необычных способностей моего пса.
   Кстати, на протяжении нынешней ночи один только Орсон оставался самим
собой, хотя я бы, наверное, не удивился, даже если бы он вдруг  поднялся
на задние лапы и лихо отчебучил огненную чечетку.
   - "Хвоста" за тобой нет, - сообщил наконец Рузвельт, опустив  бинокль
на грудь и забрав из моих рук ружье. - Сюда, сынок.
   Я последовал за ним по направлению  к  корме,  где  у  правого  борта
виднелся открытый люк.
   Рузвельт остановился и посмотрел в сторону палубной  ограды,  где  до
сих пор околачивался Орсон.
   - Ко мне! Иди сюда, псина.
   Барбос держался в отдалении вовсе не  потому,  что  учуял  на  палубе
что-то интересное. Просто сейчас, как всегда в присутствии Рузвельта, он
испытывал необъяснимую застенчивость.
   Хобби нашего теперешнего хозяина являлось  "общение  с  животными"  -
штука,  горячо  любимая  ведущими  дневных  телевизионных   ток-шоу   и,
несомненно, подпадающая под определение  Бобби  "потусторонняя  ахинея".
Рузвельт, однако, не кичился этим своим талантом  и  демонстрировал  его
лишь после долгих уговоров со стороны друзей и соседей. Само  упоминание
о возможности "общаться с животными" вызывало у Бобби  пену  изо  рта  -
даже задолго  до  того,  как  Пиа  Клик  уверилась  в  том,  что  она  -
возродившаяся богиня  серфинга,  и  сосредоточилась  на  поисках  своего
Кахуны. Рузвельт утверждал, что способен определять и устранять  причины
беспокойства у различных животных, которых к  нему  приносили,  а  также
разговаривать с ними. Он не брал денег за свои услуги, но даже  это  его
бескорыстие не могло переубедить Бобби. "Слушай,  Сноу,  -  говорил  мой
друг, - я никогда  не  утверждал,  что  Рузвельт  -  шарлатан,  желающий
подзаработать.
   Нет, дед старается от чистого сердца, но  просто  в  свое  время  он,
видимо, слишком часто ударялся башкой об штангу".
   По словам Рузвельта, единственным животным, с которым ему ни разу  не
удалось пообщаться, был мой Орсон. Фрост воспринимал это как вызов своим
способностям и не упускал ни одного случая, чтобы разговорить его.
   - Ну, иди сюда, старый бродяга.
   С видимой неохотой Орсон  все-таки  принял  приглашение.  Послышалось
клацанье его когтей по палубе.
   Не выпуская ружья из рук, Рузвельт полез в открытый люк, спускаясь по
фибергласовым ступенькам,  слабо  освещенным  идущим  снизу  светом.  Он
пригнул голову, сдвинул свои  могучие  плечи  и  прижал  руки  к  бокам,
пытаясь сделаться меньше  размером.  И  все  равно  казалось,  что  этот
огромный человек вот-вот застрянет в узком проеме.
   Орсон колебался, боязливо опустив хвост, но наконец все  же  набрался
смелости и последовал за нашим хозяином. Я  замыкал  процессию.  Ступени
вели на нижнюю палубу.
   Орсон не проявлял желания войти в  уютную  каюту,  освещенную  светом
одной лишь  настольной  лампы,  но  после  того,  как  мы  с  Рузвельтом
переступили порог, он стряхнул со  своей  шкуры  осевшие  на  ней  капли
влаги, забрызгав пол вокруг себя, и все же последовал за нами.
   Мне даже показалось, что он  задержался  за  порогом  специально  для
того, чтобы не забрызгать нас.
   После того как Орсон оказался  внутри,  Рузвельт  запер  дверь  и  на
всякий случай даже подергал ее. Затем - еще раз.
   Пройдя  через  кормовую  каюту,   мы   оказались   в   кают-компании,
обставленной шкафами из красного дерева и с полом, выложенным паркетом -
также красного дерева, но фальшивого. В связи с моим присутствием  салон
был  освещен  лишь  подсветкой  в  стеклянном  шкафу,  где   красовались
футбольные трофеи хозяина, и двумя толстыми зелеными свечами,  стоявшими
в блюдечках на столе.
   Здесь витал  аромат  свежесваренного  кофе.  Рузвельт  предложил  мне
чашечку, и я не стал отказываться.
   - Я знаю про твоего папу. Прими мои соболезнования.
   - Все уже позади.
   Рузвельт удивленно вздернул бровь:
   - Ты так полагаешь?
   - По крайней мере для него.
   - Но не для тебя. После того, что тебе довелось увидеть.
   - А откуда вам знать, что я увидел? - нахмурился я.
   - Слухами земля полнится, - уклончиво ответил он.
   - Что вы...
   - Поговорим об этом чуть позже,  -  сказал  Рузвельт,  подняв  ладонь
размером с весло. - Я ждал тебя здесь именно для этого. Но я до сих  пор
обдумываю, что именно и как должен тебе сказать. Не торопи меня,  сынок,
дай мне сообразить.
   Налив в чашки кофе, громадный мужчина снял свой нейлоновый  дождевик,
повесил его на спинку стула и сел за стол. Знаком  велев  мне  сесть  по
диагонали от него, он ногой пододвинул к себе третий  стул  и  предложил
его Орсону:
   - Устраивайся, псина.
   Так случалось каждый раз, когда мы бывали  у  Рузвельта.  Орсон,  как
всегда, сделал вид, что ничего не понимает, и улегся на  пол  поближе  к
холодильнику.
   - Так себя вести нельзя, - обратился к нему Рузвельт.
   Орсон зевнул.
   Носком ботинка Рузвельт постучал  по  стулу,  предназначавшемуся  для
собаки.
   - Будь умным песиком.
   Орсон зевнул еще  более  фальшиво,  нежели  в  первый  раз.  Он  явно
переигрывал.
   - Я ведь могу встать, взять тебя на руки и насильно посадить на стул,
но это будет оскорблением для  твоего  хозяина,  которому  хотелось  бы,
чтобы ты, находясь в гостях, вел себя вежливо, - проговорил Рузвельт.
   Он говорил доброжелательно, и  в  голосе  его  не  было  угрозы.  Его
широкое лицо напоминало маску Будды, а  в  глазах  светилась  доброта  и
ласка.
   - Будь же умным песиком, - повторил Рузвельт.
   Орсон шаркнул по полу хвостом, сделал вид, что ловит блоху,  а  затем
перевел взгляд с Рузвельта на меня  и  склонил  голову  набок.  Я  пожал
плечами. Рузвельт снова легонько постучал ботинком по стулу.
   Орсон поднялся с пола, но не торопился приближаться к столу.
   Из кармана дождевика,  висевшего  на  спинке  стула,  Рузвельт  вынул
собачье печенье в виде косточки и поднес его к пламени свечи, чтобы  пес
мог его видеть. Зажатое между большим и  указательным  пальцами  хозяина
яхты, печенье казалось маленьким, словно брелок, подвешенный к браслету,
хотя на самом деле было изрядных размеров.  Неторопливо  и  торжественно
Рузвельт положил его на стол напротив  того  места,  которое  отвел  для
собаки.
   Орсон следил за  движением  его  руки  глазами,  полными  вожделения,
сделал несколько шагов по направлению к стулу, но остановился, не доходя
до него. Пока что его обычная сдержанность побеждала.
   Рузвельт выудил из кармана дождевика второе  печенье,  поднес  его  к
пламени свечи и повертел, словно это был редкостный драгоценный  камень,
а затем положил рядом с первым.
   Было видно, что Орсон снедаем желанием получить лакомство, и  тем  не
менее даже теперь пес не подошел к стулу. Он застенчиво опустил  голову,
а затем исподлобья посмотрел  на  хозяина  яхты.  Это  был  единственный
человек, с которым Орсон никогда не решался встречаться взглядом.
   Рузвельт достал из кармана водонепроницаемого плаща  третье  печенье,
поднес его к своему плоскому сломанному  носу  и  сделал  сладострастный
вдох, словно смакуя неземной аромат угощения в форме косточки.
   Орсон поднял голову и тоже втянул носом воздух.
   Рузвельт хитро  улыбнулся,  подмигнул  псу,  а  затем  сунул  собачье
печенье в рот, с видимым удовольствием  разжевал  его  и  запил  глотком
кофе, издав вздох наслаждения.
   Не могу  не  признать,  что  эта  сцена  произвела  на  меня  сильное
впечатление. Я никогда раньше не видел, чтобы Рузвельт  выкидывал  такие
номера.
   - Ну и как, вкусно?
   - Неплохо. Похоже на пшеничную соломку. Хочешь попробовать?
   - Нет, сэр, спасибо, - вежливо отказался я. Мне вполне хватало кофе.
   Уши Орсона стояли торчком. На сей раз Рузвельту удалось  безраздельно
завладеть его вниманием.  Если  этот  гигантский  чернокожий  человек  с
мягким голосом действительно любит собачье печенье, то несчастному  псу,
и дальше разыгрывающему неподкупность, может ничего не достаться.
   Рузвельт вытащил из кармана еще одно печенье. Он снова поднес  его  к
носу и сделал такой глубокий вдох, что я было испугался, как  бы  он  не
засосал  в  свою  ноздрю  и  меня  вместе  со  стулом.  Глаза  Рузвельта
закатились, а по его телу пробежала дрожь наслаждения. Казалось, что  он
находится в восторженном экстазе и вот-вот  забьется  в  конвульсиях  от
божественного запаха собачьего лакомства.
   Примерно в таком же состоянии находился к этому моменту и  Орсон.  Он
оттолкнулся  лапами  от  пола   и   вскочил   на   стул,   стоявший   на
противоположной от меня стороне стола, - тот самый, на  который  зазывал
его Рузвельт. Усевшись на ст