И он действительно оказался жив. Орсон выскочил  из  машины  пушечным
ядром, едва не сбив меня с ног.
   Оказывается, его жалобный визг после пистолетного выстрела был вызван
не болью, а всего лишь страхом.
   Уронив "глок" на землю, я бессильно  опустился  на  колени  прямо  на
дорожку и заключил пса в объятия.
   Я изо всех сил прижимал его к себе, гладил по голове, теребил  мягкую
черную шерсть, наслаждался, ощущая,  как  он  перебирает  лапами  и  как
быстро бьется  его  сердце,  наслаждался  тем,  как  он  машет  хвостом,
наслаждался даже запахом псины, исходившим  от  его  влажной  шерсти,  и
запахом собачьего печенья из его пасти Я боялся говорить,  поскольку  не
доверял своему голосу. Язык мой превратился в камень, присохший к горлу.
Если  я  попытаюсь  пошевелить  им,   он   может   вообще   развалиться,
рассыпавшись в пыль, горечь и боль потерь  пузырем  поднимутся  из  недр
моей души и, взорвавшись, выльются потоком рыданий.
   Но я не позволю себе плакать. Пусть лучше  печаль  грызет  меня,  как
сухую кость, чем выжимает подобно губке.
   Да если бы  я  и  сумел  что-то  сказать,  разве  слова  сейчас  хоть
что-нибудь значили? Даже будучи необычной собакой, Орсон вряд ли захотел
бы вступить со мной в задушевную беседу - по крайней мере  до  тех  пор,
пока я  не  вылезу  из  своей  раковины,  не  попрошу  Рузвельта  Фроста
поделиться со мной умением общаться с животными.
   После того как я наконец сумел оторваться от Орсона, я поднял с земли
"глок" и поднялся на ноги, чтобы  оглядеть  окрестности.  Туман  скрывал
большинство машин и прогулочных лодок, принадлежавших той горстке людей,
которые постоянно жили на своих судах. Не  было  видно  ни  одной  живой
души, и ничто не нарушало тишину ночи, за исключением ленивого  ворчания
автомобильного мотора.
   Звуки выстрелов, раздавшиеся в закрытой  машине  да  еще  поглощенные
подушкой тумана, наверняка  не  привлекли  ничьего  внимания.  Ближайшие
жилища находились не менее чем в двух кварталах отсюда. А если кто-то  в
плавучих  домиках  и  проснулся,  то,   вероятно,   подумал,   что   три
приглушенных хлопка были либо - автомобильными  выхлопами,  либо  просто
привиделись им во сне.
   В ближайшие минуты мне не грозила опасность быть пойманным, но мне не
улыбалась и перспектива уехать отсюда и потом дожидаться, когда за  мной
придут, чтобы надеть наручники. Я  как-никак  убил  начальника  полиции.
Пусть он уже не был тем человеком, которого знали и которым  восхищались
все в Мунлайт-Бей, пусть  из  верного  слуги  народа  он  превратился  в
существо, не имеющее ничего человеческого, я не смог бы это доказать. Ну
кто поверит моим словам о том, что  Стивенсон  обернулся  чудовищем,  от
которого я сам должен был защищаться!
   Учитывая то, кем являлся убитый, к расследованию наверняка  привлекут
лучших экспертов из полиции  округа  и  штата,  которые  обшарят  машину
Стивенсона, не упуская ни единой, даже самой мельчайшей, детали.
   Потом будет проведена криминалистическая экспертиза, и  мне  наступит
конец.
   Я не выдержу заключения в тесной, освещенной свечами камере. Хотя моя
жизнь ограничена рамками заката и восхода, в этих пределах не может быть
места стенам. И никогда не  будет.  Темнота  замкнутого  пространства  и
темнота ночи - совершенно разные вещи.
   Ночь не имеет границ и предлагает вам  бесконечные  тайны,  открытия,
чудеса и поводы для радости.  Ночь  -  это  флаг  свободы,  под  которым
проходит моя жизнь, и .единственный мой выбор - это жить  свободным  или
умереть.
   От одной мысли о том, чтобы вновь забраться  в  патрульную  машину  с
сидящим в ней мертвецом и вытирать все поверхности,  на  которых  я  мог
оставить отпечатки пальцев, к моему горлу подкатила тошнота.  Тем  более
это все равно оказалось бы пустым занятием,  поскольку  я  бы  неизбежно
что-нибудь пропустил.
   Кроме  того,  отпечатки  пальцев   были   далеко   не   единственными
свидетельствами моего пребывания  в  машине.  Полицейские  найдут  много
всего: волосы, невидимые глазу ворсинки от моих джинсов,  шерсть  Орсона
на заднем сиденье, следы его зубов на  обивке  и,  возможно,  что-нибудь
похуже.
   Пока что мне дьявольски везло. Никто не слышал выстрелов. Но везенью,
также как времени, свойственно заканчиваться.  Внутри  моих  электронных
часов находилась не пружина, а  кварцевая  батарейка,  но  я  был  готов
поклясться, что слышу тиканье.
   Орсон тоже нервничал и усиленно нюхал воздух, пытаясь определить,  не
приближаются ли к нам обезьяны или еще какая-нибудь опасность.
   Я поспешил к задней части  автомобиля  и  нажал  на  кнопку,  которая
открывала багажник. Он, как я и боялся, оказался заперт.
   "Тик-так, тик-так".
   Подгоняя сам себя, я вернулся к передней дверце машины, открыл ее  и,
задержав дыхание, нырнул внутрь.
   Стивенсон, перекрученный  ударами  пуль,  сидел,  откинув  голову  на
стойку дверцы. Рот его был приоткрыт словно в экстазе, а зубы  испачканы
кровью, как будто он все-таки осуществил свои  мечты  и  разорвал  горло
какой-нибудь девочке. Втянутое сквозняком,  в  машину  вплыло  маленькое
облачко тумана, и мне почудилось, что  это  пар,  поднимающийся  от  еще
теплой крови, залившей форменную куртку шерифа.
   Опершись коленом о пассажирское сиденье, я потянулся вперед - дальше,
чем мне бы хотелось, - к ключам, торчавшим в замке зажигания.
   Темные оливковые глаза Стивенсона были открыты.  Жизнь  уже  покинула
их, и сверхъестественный огонь - тоже, но я бы не удивился, если бы  они
вдруг мигнули, повернулись в глазницах и уставились на меня.
   Прежде чем серая рука шерифа успела подняться с  сиденья  и  схватить
меня, я  вытащил  ключи  из  замка  зажигания,  торопливо  попятился  и,
выбравшись наконец из автомобиля, шумно выдохнул.
   В багажнике, как я  и  ожидал,  находилась  объемистая  автомобильная
аптечка для оказания первой помощи. Я вытащил из нее лишь толстый  моток
марлевого бинта и ножницы.
   Пока Орсон бегал по периметру патрульной машины, я  размотал  бинт  и
стал складывать пополам - снова и снова,  делая  что-то  вроде  толстого
жгута. Затем я отрезал бинт ножницами, скрутил жгут и завязал на нем три
узла -  два  по  концам  и  один  посередине.  После  этого  я  повторил
процедуру, связал два жгута вместе и получил прекрасный  запальный  шнур
длиной около трех метров.
   "Тик-так, тик-так".
   Разложив марлевый жгут на тропинке и расправив его, я открыл заслонку
бензобака и открутил крышку.
   Из горловины поплыли густые пары бензина.
   Уложив ножницы и остатки бинта в аптечку, я положил ее в  багажник  и
захлопнул крышку.
   Пространство причалов по-прежнему оставалось безлюдным. Единственными
раздававшимися в ночи звуками были удары капель, падавших  с  индийского
лавра на машину, да  топот  лап  Орсона,  который,  находясь  в  дозоре,
озабоченно бегал тут и там в радиусе нескольких метров.
   Как ни претило мне снова оказаться вблизи от мертвого  Стивенсона,  я
все же вернул ключи от машины в замок зажигания. Я видел  по  телевизору
некоторые фильмы из самых  популярных  детективных  сериалов  и  поэтому
знал, с какой легкостью детективы из  отдела  по  расследованию  убийств
умеют загнать в ловушку даже самого дьявольски хитроумного  преступника.
Или как писательница, автор популярных детективных  романов,  расследует
на досуге настоящие  убийства.  Или  как  блистательно  занимается  этим
старая  дева  -  бывшая  школьная  учительница,  вышедшая  на  пенсию  и
страдающая от избытка свободного времени. Все это происходило на  экране
стремительно и неудержимо - за короткое время между  первыми  титрами  и
заключающей фильм  рекламой  женского  дезодоранта  для  промежности.  Я
намеревался оставить всем им - и опытным  профессионалам,  и  назойливым
любителям - как можно меньше улик, которые могли бы навести  их  на  мой
след.
   Где-то глубоко в пищеводе мертвеца лопнул пузырь газа, и труп  рыгнул
в мою сторону.
   - Голубков пускаешь? - неудачно пошутил  я,  пытаясь  подбодрить  сам
себя.
   Я осмотрел переднее сиденье, но трех стреляных медных гильз нигде  не
было видно. Армия сыщиков, которая изучит здесь каждый  дюйм,  наверняка
найдет их, и эти гильзы помогут им выйти на мой след, но я все равно  не
мог заставить себя искать их  на  полу,  особенно  под  ногами  мертвого
Стивенсона.
   Впрочем, даже если бы я  нашел  все  три  гильзы,  мне  бы  это  мало
помогло, потому что глубоко в груди шерифа застряла одна из  моих  пуль.
Если она не слишком Деформирована, на  ней  будут  обнаружены  царапины,
которые могли быть оставлены только внутренней поверхностью ствола моего
пистолета. Однако даже угроза пожизненного заключения  не  заставила  бы
меня взять  свой  фонарик-ручку  и  произвести  здесь  же  хирургическую
операцию по извлечению пули из груди трупа.
   Но даже будь я другим человеком, я все равно вряд ли осмелился бы  на
это. Если допустить,  что  резкие  изменения,  произошедшие  в  личности
Стивенсона, и появившаяся в нем неуемная тяга к насилию  являлись  одним
из симптомов сидевшей в нем загадочной болезни, и если предположить, что
болезнь эта может передаваться через контакт  с  зараженными  тканями  и
физиологическими жидкостями, я не  мог  бы  даже  помыслить  о  подобной
"мокрой работе". По той же причине я старательно избегал соприкасаться с
любыми поверхностями в машине, на  которые  попала  кровь  убитого  мной
полицейского.
   Когда он рассказывал мне о своем желании терзать и рвать чужую плоть,
меня тошнило только от мысли о том, что я дышу одним с ним  воздухом.  И
все же я сомневался, что инфекция эта  могла  передаваться  по  воздуху.
Если бы она была заразной до такой степени,  то  сейчас  Мунлайт-Бей  не
просто катился бы в преисподнюю, как утверждал шериф, а давно  находился
бы в ней.
   "Тик-так, тик-так".
   Судя по  показаниям  приборов,  бензобак  был  почти  полон.  Хорошо.
Отлично. Чуть раньше, в доме Анджелы, обезьянья  семейка  научила  меня,
каким способом удобнее всего уничтожать улики и заметать следы убийства.
   Огонь должен быть таким жарким, чтобы расплавить три  медные  гильзы,
корпус автомобиля, а может, даже  и  раму,  отлитую  из  более  прочного
металла. От самого Льюиса Стивенсона останется лишь обгорелый костяк,  а
о  моих  отпечатках,  ворсинках  и  собачьей  шерсти  даже  говорить  не
приходится.
   Моя вторая  пуля  прошила  шею  шерифа,  вдребезги  разнесла  окно  и
вылетела на улицу. Сейчас  она,  должно  быть,  лежит  где-то  в  районе
причалов или, если повезет, вообще  улетела  вдоль  извилистой  дорожки,
изгибом уходившей вверх, к Эмбаркадеро-уэй,  где  ее  вообще  невозможно
будет отыскать.
   - Придется старой деве  и  бывшей  училке  как  следует  попотеть,  -
пробормотал я, захлопывая переднюю  и  заднюю  дверцы  машины.  Короткий
смешок, вырвавшийся у меня, был настолько безрадостным и тусклым, что  я
сам его испугался - не меньше, чем  мысли  о  возможности  оказаться  за
тюремной решеткой.
   Я вытащил из "глока" обойму, вынул оттуда один патрон - значит, всего
там осталось шесть - и снова загнал магазин в рукоятку пистолета.
   Орсон нетерпеливо заскулил и схватил зубами  один  конец  скрученного
мной марлевого жгута.
   - Да, да, да, - сказал я и очень внимательно посмотрел на пса.
   Возможно, пес схватил жгут лишь потому, что  тот  его  заинтересовал,
как интересует собак все новое и непонятное.
   Смешная  белая  веревка.  Похожа  на  змею.  Змея,  но...  не   змея.
Интересно, интересно. Пахнет хозяином Сноу.
   А может, она вкусная? Все, что угодно, может оказаться вкусным.
   Из того, что Орсон поднял зубами с земли мой запальный шнур, вовсе не
следовало,  что  он  догадался  о  его  предназначении  или  понял  суть
задуманных мной действий. Его интерес к  белой  веревке  и  ситуация,  в
которой этот интерес проявился, могли  оказаться  всего  лишь  случайным
совпадением.
   Да, конечно. Такое же случайное совпадение,  как  то,  что  фейерверк
ежегодно устраивается именно в День независимости.
   С сильно бьющимся сердцем, боясь, что меня в любой момент  обнаружат,
я взял из пасти Орсона конец жгута и осторожно привязал к одному из  его
концов пистолетный патрон.
   Собака внимательно следила за моими действиями.
   - Такой узел одобряешь? - спросил я его. - Или хочешь сам завязать?
   Затем я сунул конец жгута с привязанным патроном  в  горловину  бака.
Тяжесть патрона потащила его внутрь,  на  самое  дно  бензобака.  Мягкая
марля стала мгновенно пропитываться бензином.
   Орсон нетерпеливо бегал  по  кругу.  "Торопись,  торопись,  торопись!
Быстрее, быстрее, быстрее, хозяин Сноу!"
   Я оставил снаружи около двух метров жгута. Он свисал с заднего  крыла
патрульной машины и тянулся по дорожке.
   Подкатив велосипед от того места,  где  я  его  оставил  -  у  ствола
индийского лавра, - я наклонился, чиркнул газовой  зажигалкой  и  поджег
конец жгута.
   Хотя эта его часть еще не успела пропитаться бензином, огонь  побежал
по ней быстрее, чем я ожидал.
   Слишком быстро.
   Я вскочил на велосипед и стал  крутить  педали  так,  будто  за  мной
гнались все  демоны  ада  и  еще  несколько  чертенят  в  придачу,  что,
наверное, отчасти соответствовало действительности. Орсон несся  галопом
сбоку, а я гнал  велосипед  через  автомобильную  стоянку  к  наклонному
выезду на пустынную в этот час Эмбаркадеро-уэй, а потом -  на  юг,  мимо
закрытых ресторанов и магазинов, выходивших фасадами на побережье.
   Вскоре раздался взрыв. Гулкое "бум" прозвучало тише,  чем  я  ожидал.
Пространство вокруг меня и даже впереди расцвело оранжевым светом. Яркая
вспышка взрыва преломилась в триллионах крохотных капель тумана  и  была
видна даже дальше, чем можно было предположить.
   Я безрассудно  нажал  на  ручной  тормоз,  резко,  тормозя  ногой  об
асфальт, развернул велосипед на сто восемьдесят градусов и  остановился,
глядя в ту сторону, откуда только что приехал.
   Отсюда мало что было видно: шар  оранжевого  пламени  и  менее  яркие
языки огня по бокам выглядели расплывчатыми в серой пелене тумана.
   Но самую страшную картину услужливо нарисовала мне не  ночь,  а,  как
водится, мое собственное воображение: лицо  Льюиса  Стивенсона,  которое
пузырится, дымится и шипит  выступающим  от  огня  жиром,  словно  кусок
свинины на вертеле.
   - Боже милостивый! - проговорил я таким хриплым и  дрожащим  голосом,
что сам не узнал его.
   И все же у меня не оставалось иного выбора, как  только  поджечь  эту
чертову машину. В противном случае полицейские узнали бы, что  Стивенсон
убит, и получили бы улики того, кем и как это сделано.
   Я снова заставил петь велосипедную цепь,  уводя  своего  верного  пса
подальше от залива, в глубь запутанного лабиринта улиц  и  бульваров,  в
укутанное одеялом тумана, пропитанное влагой сердце Мунлайт-Бей.
   Несмотря на тяжелый "глок", лежавший в кармане,  моя  кожаная  куртка
развевалась подобно накидке.
   Я летел, не видимый никем, избегая света -  и  уже  не  только  из-за
своего недуга, - как тень, сливаясь с другими тенями,  будто  знаменитый
призрак, выбравшийся из лабиринтов под зданием оперы, севший на колеса и
нагоняющий ужас на жителей земной поверхности.
   Это, конечно, было не очень хорошо - так бесстыдно  рисоваться  перед
самим собой после того, как. только что убил человека. В свое оправдание
могу сказать лишь одно:  прокручивая  события  этого  вечера  как  некое
выдающееся приключение с собой в главной роли, я лишь отчаянно  старался
заглушить в себе страх и воспоминания о сделанных  мной  выстрелах.  Мне
также было необходимо отделаться от образов горящего внутри машины тела,
которое  усилиями  моего  воображения  поднималось  и  лопалось  подобно
пузырям на поверхности болота.
   Тем не менее романтизировать собственный образ мне пришлось недолго -
лишь до того момента, когда я выехал на бульвар позади театра "Гранд", в
половине квартала южнее Оушн-авеню. В свете покрытого застарелой  грязью
фонаря туманный воздух  здесь  тоже  казался  грязным  и  коричневым.  Я
спрыгнул с велосипеда, бросил  его  на  асфальт  и,  перегнувшись  через
поручень набережной, изверг из желудка все,  что  там  оставалось  после
нашей полуночной трапезы с Бобби Хэллоуэем.
   Я убил человека.
   Бесспорно, моя жертва заслуживала смерти. И раньше или позже, под тем
или иным предлогом Льюис Стивенсон обязательно убил бы меня, несмотря на
намерение его друзей-заговорщиков предоставить мне отсрочку. Кроме того,
я действовал таким образом в  порядке  самообороны  и  для  того,  чтобы
спасти жизнь Орсону.
   И все же я убил человека,  и  никакие  смягчающие  обстоятельства  не
могли изменить этот факт. Меня до сих пор преследовал взгляд его пустых,
черных и мертвых глаз,  его  рот,  разинутый  в  беззвучном  крике,  его
залитые кровью зубы. Память с готовностью подсовывает зрительные образы.
Звуковые, вкусовые и осязательные ощущения вспоминаются не так легко,  и
уже совсем невозможно вызвать из памяти тот или иной запах. Однако  чуть
раньше я явственно почувствовал аромат материнского  шампуня,  а  теперь
меня  преследовал  запах  горячей  крови  шерифа  Стивенсона,   да   так
навязчиво, что я продолжал висеть на парапете, как парус на рее яхты, не
в силах распрямиться.
   На самом деле я, видимо, был потрясен не только тем, что убил его,  а
еще из-за того, что  с  такой  жестокостью  и  дьявольским  спокойствием
уничтожил его тело и прочие улики. Наверное, мне  все  же  присущ  некий
криминальный талант. Я со страхом подумал, что за двадцать  восемь  лет,
прожитых мной в темноте, какая-то ее часть проникла внутрь меня и теперь
клубится в неведомом мне самому закутке моего сердца.
   Очистившись, но не чувствуя себя  лучше,  я  снова  взгромоздился  на
велосипед, и  мы  с  Орсоном  "огородами"  двинулись  по  направлению  к
"Кальдекотс шелл" - бензозаправочной станции на углу Сан-Рафаэль-авеню и
Палм-стрит. Сейчас она была закрыта. На стене внутри ее тускло светились
синим  неоном  электронные  часы,  а  снаружи  -  автомат   по   продаже
прохладительных напитков.
   Я купил банку пепси, чтобы избавиться от мерзкого  вкуса  во  рту,  а
затем открыл  водопроводный  кран  на  площадке  заправочной  станции  и
подождал, пока напьется Орсон.
   - До чего же ты везучий пес, что обзавелся таким заботливым хозяином!
- сказал я. - Никогда не  забудет  тебя  напоить,  накормить,  вычесать.
Всегда готов убить любого, кто хоть тронет тебя пальцем.
   Пес повернул голову и посмотрел на меня смущенным - я  разглядел  это
даже в темноте - взглядом.
   А потом лизнул мою руку.
   - Принимаю твою благодарность, - сказал я.
   Он еще немного полакал воду, текущую из крана, а затем сделал  шаг  в
сторону и отряхнул морду.
   Закрутив кран, я спросил:
   - Откуда мама взяла тебя на самом деле?
   Пес снова посмотрел мне в глаза.
   - Что за секрет она хранила?
   Он не отвел глаза в сторону. Он знал ответы на эти вопросы. Он просто
не хотел говорить.
 
27 
 
   Я думаю, что бог, возможно, действительно обитает  где-то  неподалеку
от церкви Святой Бернадетты, играя на гитаре ветра  в  веселой  компании
джаз-банда из ангелов. Он может находиться здесь в некоем невидимом  нам
измерении, набрасывая на ватмане чертежи  каких-нибудь  новых  миров,  в
которых не будет места таким вещам, как ненависть, безграмотность, рак и
грибковые заболевания на ногах спортсменов. Он может парить  высоко  над
дубовыми полированными скамьями  для  прихожан,  словно  в  плавательном
бассейне, вместо воды наполненном  ароматами  благовоний  и  бормотанием
молящихся, погруженный в глубокие  размышления,  наталкиваясь  время  от
времени на церковные колонны и ожидая людей, спешащих к нему  со  своими
бедами.
   Однако сейчас я почувствовал, что  этой  ночью  бог  решил  держаться
подальше от церкви и примыкавшего к ней дома приходского  священника.  У
меня самого по коже по