брюк, схватил полностью заряженное ружье
Бобби и побежал в ту сторону, откуда доносился лай.
   Лампы в гостиной были включены, но едва горели.
   Я прибавил света.
   Одно из больших окон было разбито, и  сильный  боковой  ветер  бросал
через него в комнату струи дождя.
   На спинках стульев и ручках дивана прыгали четыре визжащие  обезьяны.
Когда свет в комнате стал ярче, они, как по команде, повернули головы ко
мне и злобно зашипели.
   По оценкам Бобби, отряд  включал  в  себя  восемьдесят  животных,  но
теперь стало ясно, что их намного больше. Мы уже видели  двенадцать  или
четырнадцать тварей, и, хотя они исходили бешенством и ненавистью, я  не
думаю, что обезьяны были настолько сумасшедшими - или глупыми,  -  чтобы
пожертвовать всем отрядом в первой же атаке.
   Они скрывались на протяжении двух или трех лет.
   Вполне достаточный срок для того, чтобы расплодиться.
   Орсон стоял посередине комнаты, окруженный этим  квартетом  гоблинов,
которые теперь снова стали визжать на него. Он крутился на одном  месте,
стараясь не выпускать из поля зрения ни одну из тварей.
   Одна из обезьян находилась на таком расстоянии и под таким  углом  от
меня, что я  мог  выстрелить  в  нее,  не  опасаясь  задеть  собаку.  Не
колеблясь ни секунды, я всадил в мерзкую гадину заряд картечи. Обезьяньи
кишки и кровь разлетелись широко вокруг. По-видимому, теперь ремонт этой
комнаты обойдется Бобби не меньше чем в пять тысяч баксов.
   Три оставшиеся обезьяны, не переставая визжать, стали перепрыгивать с
одного предмета обстановки на другой, направляясь к  окну.  Я  прикончил
еще одну, но на третий раз шрапнель угодила в обшитую тиковыми  панелями
стену. Этот выстрел обойдется Бобби еще в пять, а то и в десять кусков.
   Я отшвырнул ружье, потянулся назад и, выхватив  из-за  пояса  "глок",
кинулся за двумя обезьянами, приготовившимися выскочить  через  разбитое
окно на террасу. Однако не  успел  я  сдвинуться  с  места,  как  кто-то
схватил меня сзади. Одной рукой неизвестный обвил мою шею, заставив меня
кашлять и задыхаться, а второй вцепился в "глок", пытаясь вырвать его  у
меня из руки.
   В следующее  мгновение  меня,  словно  ребенка,  оторвали  от  земли,
подняли в воздух и швырнули в сторону. Я врезался в кофейный  столик,  и
тот разлетелся под моим весом в щепки.
   Лежа  на  спине  в  обломках  мебели,  я  посмотрел  вверх  и  увидел
возвышающегося надо мной Карла Скорсо. Из этого положения  он  показался
мне еще более огромным, чем был на самом деле. Бритая голова. Сережка  в
ухе. Несмотря на то что  я  включил  слабый  свет,  царивший  в  комнате
полумрак позволил мне заметить звериный блеск в глазах маньяка.
   Именно он являлся вожаком обезьяньего отряда - теперь  на  этот  счет
сомнений не оставалось. На  нем  были  кроссовки,  джинсы  и  фланелевая
рубашка, а на запястье -  часы.  Если  бы  в  комнате  для  полицейского
опознания его поставили в ряд с  четырьмя  гориллами,  любой  без  труда
признал бы в нем homo  sapiens.  Но  сейчас,  несмотря  на  человеческую
одежду и обличье, вокруг него ощущалась злобная аура  некоего  существа,
не имеющего ничего общего с человеком. И даже не из-за звериного огня  в
глазах, а потому, что его черты были искажены  гримасой,  в  которой  не
было ничего человеческого. На нем была одежда, но с таким же успехом  он
мог бы быть голым; он был гладко выбрит, но  тоже  мог  бы  быть  покрыт
шерстью, как его подопечные, - это не изменило бы ровным счетом  ничего.
Если  Скорсо  вел  двойную  жизнь,  то  наверняка  более  по  душе   ему
приходилась ночная, когда  он  находился  в  обезьяньем  отряде,  нежели
дневная, которую он проводил в окружении тех, кто не  являлся  таким  же
оборотнем, как он.
   Скорсо держал оружие так, как держат его палачи, - в вытянутой  руке,
целясь мне в лицо.
   Орсон с  бешеным  рычанием  бросился  на  мужчину,  но  тот  оказался
проворнее и нанес моему псу страшный удар ногой в голову. Не успев  даже
взвизгнуть, Орсон отлетел в сторону, грохнулся на пол, затих и больше не
шевелился.
   Мое сердце упало, словно камень в колодец.
   Скорсо снова повернулся ко мне и выстрелил мне  в  лицо.  По  крайней
мере так мне показалось в ту секунду.
   Однако, как выяснилось, за долю  мгновения  до  того,  как  он  успел
нажать на курок, в дверях появилась Саша и всадила  пулю  ему  в  спину.
Выстрел, который я услышал,  был  сделан  не  из  "глока",  а  из  "чифс
спешиал".
   Сашина пуля кинула Скорсо вперед, и ствол  "глока"  ушел  в  сторону.
Пуля, выпущенная им, выбила щепки  из  тикового  паркета  рядом  с  моей
головой.
   Скорсо был серьезно ранен, но,  казалось,  даже  не  обратил  на  это
внимания и резко развернулся, одновременно с этим начав стрелять.
   Саша кинулась на пол и откатилась назад, исчезнув из дверного проема,
а Скорсо опустошил обойму, выпустив все пули в то место, где только  что
находилась Саша. Он нажимал на курок до тех пор, пока  вместо  выстрелов
не стали раздаваться сухие щелчки.
   Я  видел,  как  на  его  спине  по  фланелевой  рубашке  расползается
темно-красное кровавое пятно.
   Наконец  Скорсо  бросил  "глок"  и  повернулся  ко  мне,  раздумывая,
раздавить ли мне лицо каблуком или, вырвав глаза,  оставить  меня  здесь
ослепленным  и  умирающим.  Затем,  решив  отказаться  от   обоих   этих
удовольствий, он направился к разбитому окну, через которое убежали  две
последние обезьяны.
   Стоило ему выпрыгнуть из окна на веранду, окаймлявшую фасад дома, как
в следующий момент на  пороге  комнаты  появилась  Саша  и  -  это  было
невероятно! - кинулась вдогонку за ним.
   Я крикнул ей  вслед,  веля  остановиться,  но  у  нее  был  настолько
страшный вид, что я  не  удивился  бы,  увидев  в  глазах  Саши  тот  же
смертоносный желтый огонь.
   Пока я выбирался из обломков кофейного столика, она  успела  пересечь
комнату и оказалась на веранде. После  этого  снаружи  послышался  треск
"чифс спешиал", затем еще и еще раз.
   События последних нескольких минут показали, что Саша вполне способна
постоять за себя, и все же мне хотелось последовать за ней и втащить  ее
обратно в дом. Даже если она прикончит Скорсо, в ночи  может  скрываться
еще много обезьян - слишком много даже для первоклассного диск-жокея,  а
ночь эта принадлежит им, а не ей.
   Прогремел четвертый выстрел. Затем - пятый.
   Я  колебался,  поскольку  Орсон  по-прежнему  лежал  неподвижно.  Эта
неподвижность была страшной, я" даже не видел, чтобы его бока вздымались
и опускались в такт дыханию. Он был либо мертв, либо без сознания.
   В последнем случае ему немедленно  нужна  была  помощь.  Пес  получил
страшный удар по голове, и, даже если он остался жив, у  него  мог  быть
поврежден мозг.
   Я почувствовал, что из глаз моих текут слезы, и, как обычно, прикусил
свое горе зубами.
   Бобби шел ко мне через комнату, зажимая здоровой рукой рану в плече.
   - Помоги Орсону, - сказал я.
   Я отказывался верить в то, что  моему  псу  уже  нельзя  помочь.  Мне
казалось, что  сама  мысль  об  этом  сделала  бы  его  смерть  страшной
реальностью.
   Пиа Клик поняла бы меня.
   Возможно, сейчас меня понял бы и Бобби.
   Лавируя между мебелью и мертвыми  обезьянами,  давя  подошвами  битое
стекло, я кинулся к  окну.  Ветер  бросал  серебристые  струи  дождя  на
торчавшие из рамы острые осколки. Стараясь не  порезаться,  я  вылез  из
окна, сбежал  по  ступеням  крыльца  и  кинулся  в  дождевую  пелену  по
направлению к Саше. Она стояла между дюнами, в десятке метров от дома.
   Карл Скорсо лежал на песке лицом вниз.
   Промокшая,  дрожащая,  она  стояла  над  ним,  всовывая  третий  -  и
последний - патронозарядник в барабан револьвера. Похоже, все  выстрелы,
которые я слышал, поразили цель, но Саше, видимо,  казалось,  что  этого
недостаточно.
   И правда, Скорсо  дернулся  и  загреб  песок  распростертыми  руками,
словно пытаясь закопаться в него подобно крабу.
   Вскрикнув от страха, Саша наклонилась и выстрелила еще раз,  на  этот
раз всадив пулю в затылок оборотня.
   Затем она повернулась ко мне, плача  и  даже  не  пытаясь  удерживать
слезы. Я уже не плакал, решив, что хотя бы один из  нас  обязан  держать
себя в руках.
   - Эй, - ласково произнес я.
   Она упала в мои объятия.
   - Эй, - прошептала она, уткнувшись мне в шею.
   Я крепко обнял ее.
   Дождь лил так, что я даже  не  видел  городских  огней,  находившихся
меньше чем в миле к востоку отсюда.
   Казалось, еще чуть-чуть, и эти небесные потоки растворят Мунлайт-Бей,
смоют его с лица земли, словно городок, слепленный из песка.
   Но город тем не менее стоял на своем месте. Он переживет эту бурю.  И
ту, которая последует за ней, и все остальные - до  скончания  века.  От
Мунлайт-Бей не убежать. По крайней мере не нам.  И  не  сейчас.  Он  уже
находится в нашей крови. В прямом смысле этого слова.
   - Что теперь с нами будет? - спросила Саша,  все  еще  прижимаясь  ко
мне.
   - Дальше будет жизнь.
   - Это не жизнь, а дерьмо.
   - Она всегда была такой.
   - Но обезьяны все еще остаются.
   - Может быть, они теперь отстанут от нас. Хотя бы на время - Куда  мы
отсюда поедем, Снеговик?
   - Обратно. Домой. Выпьем пива.
   Сашу все еще трясло, но не только из-за дождя.
   - А потом? Мы же не можем вечно пить пиво.
   - Завтра придут хорошие волны.
   - Неужели все так просто?
   - Нужно ловить волну, пока ты способен на это.
   Мы вернулись к коттеджу. Бобби и очнувшийся Орсон сидели  на  широкой
верхней ступени крыльца.
   Между ними как раз оставалось место для нас с Сашей.
   Не могу сказать, что мои братья находились в приподнятом настроении.
   По мнению Бобби, он нуждался лишь в неоспорине и перевязке.
   - Рана поверхностная, - успокоил он  нас.  -  Тонкая,  как  порез  от
бумаги, и неглубокая - не больше сантиметра.
   - Прими мои соболезнования по поводу рубашки, - сказала Саша.
   - Спасибо за сочувствие.
   Поскуливая, Орсон поднялся на ноги, спустился по ступеням под  дождь,
и его вырвало на песок. Этой ночью мы отрыгнули прошлое.
   Дрожа от страха, я не мог отвести от него глаз.
   - Может, отвезти его к ветеринару? - проговорила Саша.
   Я отрицательно покачал головой. Никаких ветеринаров.
   Я не заплачу. Я  не  плачу.  Какая  горечь  возникает  внутри,  когда
глотаешь так много слез!
   Обретя способность говорить, я сказал:
   - Я не верю ни одному ветеринару в  городе.  Они  скорее  всего  тоже
участники всего этого. Если они сообразят, кто такой Орсон, поймут,  что
он имеет отношение к проекту Форт-Уиверна, они  отберут  его  у  меня  и
отправят обратно в лабораторию.
   Орсон стоял, подставив морду под освежающие струи дождя.
   - Они вернутся, - проговорил Бобби, имея в виду обезьяний отряд.
   - Не сегодня, - ответил я. - Возможно, они еще долго не вернутся.
   - Но рано или поздно - обязательно.
   - Да.
   - А кто еще? Или что? - вымолвила Саша.
   -  Кругом  царит  хаос,  -  сказал  я,  припомнив  слова  Мануэля.  -
Формируется совершенно новый мир. Откуда нам знать, какой он  будет  или
что рождается в нем в эти самые минуты.
   Несмотря на все, что нам пришлось увидеть, и все,  что  мы  узнали  о
проекте Форт-Уиверна, мы до самого последнего момента не осознавали, что
живем на пороге армагеддона и являемся  свидетелями  конца  цивилизации.
Это осознание пришло к нам только теперь, когда  мы  сидели,  прижавшись
друг  к  другу,  на  ступенях  крыльца.  Дождь  колотил  землю,   словно
громогласные барабаны, возвещающие начало Страшного суда.
   Эта ночь была самой заурядной, и в  то  же  время  она  не  могла  бы
показаться более странной,  даже  если  бы  в  просвете  между  облаками
появились три луны вместо одной и небо, полное незнакомых созвездий.
   Орсон принялся лакать дождевую воду, скопившуюся в углублении  нижней
ступеньки, а потом гораздо более  уверенно,  чем  прежде,  взобрался  на
крыльцо и устроился рядом со мной.
   Боясь, что у него на самом деле либо сотрясение  мозга,  либо  что-то
похуже, я задал ему  несколько  вопросов,  используя  изобретенную  мной
методу кивания головой. Пес был в порядке.
   - Господи правый! - выдохнул Бобби.
   Еще никогда в жизни я  не  видел,  чтобы  он  был  до  такой  степени
потрясен.
   Я вошел в дом и через минуту вернулся на крыльцо, неся в руках четыре
бутылки пива и плошку,  на  которой  рукой  Бобби  было  выведено  слово
"РОЗАНЧИК".
   - Пара картин Пиа пострадали от картечи, - сообщил я.
   - Мы свалим вину на Орсона, - откликнулся Бобби.
   - Нет ничего опаснее, чем собака с ружьем, - наставительно произнесла
Саша.
   Некоторое время мы сидели  молча,  прислушиваясь  к  звукам  дождя  и
вдыхая сладкий, напоенный свежестью воздух.
   Неподалеку от нас на песке распростерлось тело Карла  Скорее.  Вот  и
Саша, подобно мне, стала убийцей.
   - Это и есть жизнь, - сказал Бобби.
   - Настоящая, - подтвердил я.
   - Крутая.
   - Безумная, - добавила Саша.
   Орсон согласно фыркнул.
 
34 
 
   Той же ночью мы завернули мертвых обезьян и тело Скорсо  в  простыни.
До последнего момента мне казалось, что он вот-вот поднимется, сядет  на
земле подобно ожившей мумии, высунет из-под развевающейся простыни  руку
и схватит меня. Такие сцены часто встречались в  старых  фильмах,  когда
сверхъестественное пугало людей больше, чем могла  напугать  сегодняшняя
реальность. Затем мы уложили этот страшный груз в багажник "Эксплорера".
   В гараже у Бобби нашелся целлофан, оставшийся с тех пор, как  рабочие
олифили деревянные потолки и расстилали его  на  полу.  Мы  использовали
целлофан для того, чтобы по мере возможности закрыть разбитые окна.
   В два часа ночи  Саша  отвезла  всех  нас  в  северо-восточную  часть
города, проехала по длинной подъездной  дорожке,  мимо  выстроившихся  в
шеренгу  изящных  перечных  деревьев,  напоминающих   плакальщиц,   мимо
бетонной "Пьеты"  и  остановила  машину  у  крыльца  массивного  дома  в
георгианском стиле.
   Свет внутри не горел. Сэнди Кирк то ли спал, то ли его вообще не было
дома.
   Затем мы выгрузили завернутые в простыни трупы  и  свалили  их  прямо
перед дверью похоронной конторы.
   Когда мы отъезжали, Бобби сказал:
   - Помнишь, мы прибегали сюда мальчишками, чтобы понаблюдать  за  тем,
как работает отец Сэнди?
   - Еще бы.
   - Представляешь, если бы как-нибудь  ночью  мы  наткнулись  на  такой
"подарочек" у его дверей?
   - Это было бы классно!
   Для того чтобы отчистить и  отремонтировать  дом  Бобби,  понадобится
много дней, но сейчас мы не были готовы этим заниматься. Мы  отправились
к Саше и провели остаток ночи на ее кухне, прочищая мозги с помощью пива
и дочитывая рассказ моего отца  о  том,  как  зарождался  новый  мир,  в
котором нас ждала совсем иная жизнь.
 
*** 
 
   Моя мать придумала принципиально новый подход к созданию ретровирусов
для внедрения генов  в  клетки  пациентов,  и  окопавшаяся  в  секретных
лабораториях команда яйцеголовых мирового класса по достоинству  оценила
ее   изобретение.   Эффективность   и   избирательность    этих    новых
микроскопических мальчиков-разносчиков превзошла все ожидания.
   - И тут появляется Годзилла. - Так прокомментировал Бобби  дальнейшее
развитие событий.
   Новые  ретровирусы,  хотя  и  были  выхолощены,  оказались  настолько
"умными", что не просто  доставляли  по  назначению  груз  генетического
материала,  но  были   способны   определить   ту   часть   нуклеотидной
последовательности пациента - или лабораторного животного, - которую  им
надлежало заменить. Таким образом, они как бы совершали  маршрут  в  два
конца - сначала в ДНК, а потом оттуда.  Доставляли  хороший  материал  и
вывозили плохой.
   Они также оказались способными  захватывать  в  плен  другие  вирусы,
находившиеся в данный момент в организме пациента, и  переделывать  себя
под них. Они мутировали гораздо быстрее и радикальнее,  нежели  способны
мутировать любые другие вирусы, и изменялись до неузнаваемости буквально
в течение нескольких часов.
   Прежде чем кто-либо в Форт-Уиверне осознал,  что  происходит,  мамины
"детишки"  стали   забирать   из   организма   подопытных   столько   же
генетического материала, сколько туда доставляли, а затем распространяли
его не только среди различных животных,  но  и  среди  ученых  и  других
сотрудников  лабораторий.  Заражение   происходило   не   только   через
физиологические  жидкости,  как  я   полагал   раньше.   Даже   простого
прикосновения было достаточно для того, чтобы вирусы перешли  от  одного
человека к  другому,  поскольку  на  коже  любого  из  людей  существуют
микроскопические ранки, порезы и трещины, в которые проникает зараза.
   С течением лет, когда все мы  будем  заражены,  ДНК  каждого  из  нас
начнет развиваться совершенно необычным путем.  Эффект  будет  особым  в
каждом отдельном случае. Некоторые вовсе не изменятся, поскольку получат
столько различных и противоречивых фрагментов генетической информации из
разных источников, что эти пришельцы нейтрализуют друг друга.
   По мере того как наши обычные клетки  начнут  отмирать  и  заменяться
другими, внедренный в них генетический материал может дать знать о себе,
а может и не дать.  Однако  многие  люди  вполне  могут  превратиться  в
чудовищ - и психически, и физически.
   Если  перефразировать  Джеймса  Джойса,   то   можно   сказать:   все
помрачнеет, почернеет в этом мире, и будут лишь оттенки черноты.
   Сейчас нам не дано знать, проявится ли  действие  ретровируса  сразу,
сделав  перемены  в  людях  быстрыми  и  очевидными,  или  этот  процесс
растянется на десятилетия, а может быть, даже на века. Нам остается лишь
ждать. Поживем - увидим.
   Папа считает, что все пошло наперекосяк вовсе не  из-за  просчетов  в
теории. По его мнению, виноваты были люди из Уиверна, которые  воплощали
идеи  матери  в  практику  и  занимались  непосредственно  лабораторными
разработками. Они допустили кое-какие отклонения от ее теории. Тогда эти
отклонения  казались  незначительными,   но   впоследствии   привели   к
катастрофе.
   Как бы то ни было, моя мама действительно уничтожила тот мир, который
мы знали, но при этом  она  оставалась  моей  мамой.  Она  сделала  это,
руководствуясь любовью и почти несбыточной надеждой на  то,  что  сможет
спасти мне жизнь. Я и сейчас люблю ее  так  же  сильно,  как  прежде,  и
поражаюсь тому, каким образом на протяжении  последних  лет  жизни  маме
удавалось скрывать от меня терзавшие ее  страх  и  боль.  Ведь  она  уже
знала, ЧТО происходит, предвидела, ЧТО грядет на смену привычному миру.
   Мой отец не очень-то верил в то, что мать покончила с собой, однако в
своих записках признал, что такое возможно. И все же ему  казалось,  что
скорее всего ее убили. Хотя зараза распространялась слишком быстро и уже
не было возможности ее  остановить,  мама  наконец  решила  предать  эту
историю гласности. Возможно, ей просто заткнули рот. Впрочем, сейчас это
уже не  имеет  значения.  Покончила  ли  она  с  собой  или  была  убита
генералами и бюрократами из правительства, которым решила противостоять,
ее уже нет.
   Теперь, гораздо лучше понимая свою мать, я понимаю и то,  откуда  мне
удается черпать силы - или  фанатичное  упрямство?  -  для  того,  чтобы
подавлять свою боль, когда становится невмоготу. Я изменю это в себе.
   Почему бы и нет? В конце концов, именно в этом и заключается сущность
нового мира - в изменениях.
   В непрекращающихся изменениях.
 
*** 
 
   Несмотря на ненависть некоторых людей, вызванную только тем, что я  -
сын своей матери, мне позволено жить. Учитывая жестокость  моих  врагов,
даже мой отец не рассчитывал  на  подобное  "послабление".  Он,  кстати,
полагал,  что  для  создания  этих  апокалиптических  ретровирусов  мама
использовала  фрагменты  моего  собственного  генетического   материала.
Поэтому не исключено, что ключ к тому, чтобы повернуть страшные перемены
вспять или хотя бы ограничить