их масштабы, со временем может быть найден
именно в моих генах.
   Каждый месяц у меня берут анализ крови. Говорят, что  это  связано  с
моей болезнью  -  ХР,  но  изучают  анализ  в  Уиверне.  Возможно,  меня
рассматривают в качестве ходячей лаборатории, в которой планируют  найти
либо противоядие от чумы третьего тысячелетия, либо разгадку того, чем в
итоге обернется весь этот ужас. До тех пор пока я нахожусь в Мунлайт-Бей
и живу по установившимся здесь новым правилам, я буду оставаться в живых
и на свободе. Если же я попытаюсь сказать остальному миру хоть  слово  о
том, что здесь происходит, можно не сомневаться: я проведу остаток жизни
в подземном бункере без окон глубоко под полями и холмами Форт-Уиверна.
   Папа тоже боялся, что рано или поздно они  наложат  на  меня  лапу  и
посадят под замок для того,  чтобы  иметь  возможность  исследовать  мою
кровь в любое удобное для них время. Пока  что  мне  это  не  грозит,  а
думать о том, каким образом избежать подобной  участи,  я  начну  только
после того, как такая угроза возникнет.
 
*** 
 
   Все утро и часть дня в воскресенье,  пока  над  Мунлайт-Бей  бушевала
гроза, мы проспали, и из нас четверых только Сашу не  беспокоили  ночные
кошмары.
   Провалявшись четыре часа в Сашиной постели,  я  встал,  спустился  на
кухню, окна которой  были  плотно  закрыты  ставнями,  и  сел  за  стол.
Некоторое время я рассматривал слова "ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЕЗД", вышитые на моей
кепке, и думал, какое отношение они могут иметь к работе моей матери. Но
хотя их смысл оставался для меня непостижим, я ощущал,  что  Мунлайт-Бей
все же нельзя сравнить с серфером, который несется на  гигантской  волне
прямиком в преисподнюю,  как  сказал  мне  Стивенсон.  Мы  действительно
находимся в загадочном поезде, который везет нас  в  неизвестность.  Что
ожидает нас там, впереди? Возможно, нечто чудесное. А возможно, ужас, по
сравнению с которым померкнут все муки ада.
   Затем я взял ручку, блокнот, зажег свечу и принялся писать. Я намерен
записывать все, что будет происходить со мной в течение отпущенного  мне
срока.
   Вряд ли мои записи когда-либо увидят свет.  Те,  кто  охраняет  тайны
Уиверна, никогда не позволят мне сказать ни одного  лишнего  слова.  Так
или иначе, Стивенсон был прав: спасти мир уже невозможно. Кстати, ту  же
самую истину пытался вбить в мою голову Бобби  на  протяжении  всех  лет
нашей долгой дружбы.
   Пусть мои записи не будут опубликованы,  но  я  считаю  очень  важным
вести подробную летопись нынешней катастрофы. Будущие  поколения  должны
знать, почему исчез тот мир, каким он  был  до  них.  Человек,  конечно,
весьма высокомерное животное и полон низменных инстинктов. Но  вместе  с
тем мы обладаем огромным потенциалом любви, дружбы,  щедрости,  доброты,
веры, надежды и радости. То,  как  мы  появились  на  свет,  -  загадка,
которую нам не суждено разгадать. Гораздо важнее знать, каким образом  и
почему мы собственными руками уничтожили себя.
   Я  могу  пунктуально  фиксировать  все,  что  будет   происходить   в
Мунлайт-Бей, а затем и на всей планете по мере  того,  как  чума  станет
распространяться, но, возможно, мои хроники окажутся  никому  не  нужны,
поскольку, может статься, в  один  прекрасный  день  на  всей  Земле  не
останется никого, кто сможет прочесть мои слова. Или  вообще  никого.  И
все же я попробую.
   Если бы я был азартен, я поспорил бы, что  со  временем  какие-нибудь
другие живые существа восстанут из хаоса и придут на  наше  место,  став
хозяевами планеты, какими некогда были мы. И если бы я  был  азартен,  в
этом споре я поставил бы на собак.
 
*** 
 
   Воскресной ночью небо было чистым, как лицо всевышнего,  а  звезды  -
прозрачными, как его слезы.
   Мы вчетвером отправились  на  пляж.  От  далекого  Таити  без  устали
катились и гулко разбивались о берег огромные хрустальные монолиты волн.
Они были такие прекрасные. И такие живые.