не допускает смерти, раз он не
умирал никогда раньше. Может быть, Пертос тоже играет в новой сказке?
   Пертос был мертв. Кровь... Кость... Раскрытые глаза.
   Себастьян подтащил  труп  к  Горну  и  попытался  запихнуть  его  внутрь,
полагая, что таким способом сможет воссоздать  хозяина  заново.  Нужно  было
лишь прочитать названия и понять, как пользоваться кнопками. А потом  найти,
какая из матриц-дисков соответствует Пертосу. Однако Горн не желал принимать
человеческую плоть.
   Себастьян вывалил все матрицы-диски и принялся искать что-то  похожее  на
Пертоса. Ничего не вышло. Потом он подумал, не поискать  ли  свою,  и  может
быть, в ней будет что-нибудь такое, что поможет ему  воссоздать  кукольника.
Ведь вся разница в том, что они с Пертосом были большими,  тогда  как  Битти
Белина и все остальные - маленькими. Значит, у них другие матрицы-диски.  Он
четыре раза  перебрал  всю  папку-идентификатор,  прежде  чем  вынужден  был
признать, что в ней  нет  его  матрицы-диска.  А  значит,  наверняка  нет  и
матрицы-диска Пертоса.
   И тогда он почувствовал небывалую печаль. Как раз перед  полуднем,  когда
Себастьян, тоскуя о прошлом, вышел, чтобы осмотреть грузовик, где нашел лишь
остывший кузов да ледяную кабину, явился Тримкин с двумя  спутниками.  Новая
пара. Хотя Себастьян едва ли мог заметить, что Тримкин, похоже,  каждый  раз
являлся в сопровождении разных людей, всегда исключительно вежливых.
   - Твой хозяин здесь? - спросил Тримкин у идиота.
   Себастьян чуть не сказал, что да, что хозяин внутри, как вдруг понял, что
теперь Пертоса никто никогда не должен видеть. Если кто-нибудь  увидит,  что
он сделал с кукольником, они запрут  его,  как  должны  были  сделать  из-за
Дженни, и тогда он сам умрет, закованный в темноте.
   - Ты что, язык проглотил? - спросил Тримкин, улыбаясь. Он  казался  таким
приятным человеком. Однако Пертос говорил Себастьяну, что  Тримкин  выглядел
приятным  даже  тогда,  когда  давал  указания   своим   людям,   избивавшим
кукольника.
   - Нет, - ответил Себастьян. День выдался холодным, ему хотелось вернуться
в театр, но он не мог вести их туда.
   - Что "нет"? Твоего хозяина нет? Или ты язык не глотал?
   Себастьян оглядел кабину  грузовика,  в  которой  сидел,  а  потом  снова
посмотрел через открытую дверь на Тримкина.
   - Сдается мне, что он внутри, - сказал Тримкин.
   - Нет! - Идиот задохнулся, увидев, как  трое  мужчин  повернулись,  чтобы
направиться в театр.
   - Нет?
   - Нет.
   - Тогда где он, парень? Ты ведь не станешь врать нам, верно?
   Себастьян замотал головой.
   - Ну вот и хорошо. Теперь скажи, если его и вправду нет в театре, то  где
он?
   Себастьян не мог ничего придумать. Он уже в который  раз  за  свою  жизнь
проклинал свою тупость.
   - Мы не причиним ему вреда, - сказал Тримкин. - Мы пришли просто спросить
его, не хочет ли он выйти и полюбоваться, как будет гореть его грузовик.
   Тут Себастьян в  первый  раз  заметил  в  руках  у  мужчин,  пришедших  с
Тримкином, факелы и канистры с какой-то жидкостью.
   - Так он внутри? - спросил Тримкин, поворачиваясь.
   - Он уезжает! - У Себастьяна перехватило дыхание. - Уезжает отсюда!
   Тримкин снова повернулся к нему, медленно, широко улыбаясь.
   - Надеюсь, ты не собираешься шутить со мной, парень? - Он засмеялся,  как
будто услышал что-то смешное, хотя его смех был далеко не веселым.
   - Уезжает, - повторил Себастьян. Тримкин задумался.
   - Афиш насчет вечернего спектакля  не  было,  -  произнес  он,  обращаясь
скорее  к  самому  себе,  чем  к  придурку  в  кабине.  -  Значит,   старина
Гедельхауссер набрался кое-какого здравого смысла.
   -  Кое-какого,  -  согласился  Себастьян.  Тримкин  разразился  искренним
хохотом, и двое  мужчин  присоединились  к  нему.  Его  лицо  покраснело,  а
худощавое тело содрогалось снова и снова, как от лихорадки.
   Себастьян нервно улыбнулся. Тримкин положил руку ему на колено.
   - Передай своему хозяину, что мы приветствуем его благоразумие.
   Себастьян кивнул.
   Оживленно обсуждая свой триумф, члены Лиги повернулись и, обогнув  место,
где  стоял  грузовик,  скрылись  в  холодной  тишине   своего,   казавшегося
безжизненным города. Себастьян смотрел  им  вслед  и  вслушивался,  пока  не
затихло  эхо  гулких  шагов.  Потом  он  выскользнул  из  кабины  грузовика,
захлопнул дверь и побежал в театр. Теперь ему предстояло либо избавиться  от
тела, либо оказаться пойманным, когда назавтра вернется  Тримкин  и  поймет,
что его обманули.
   Первым делом Себастьян отсоединил все  секции  Горна,  что  умел  делать,
поскольку последние пять лет занимался этим постоянно. Он  уложил  секции  в
специальные ниши прицепа, и гибкие мягкие прокладки  обволокли  их  контуры,
словно заключив в объятия. Потом он вынес из комнат все афиши и личные вещи.
Он еще и еще раз прошел по всем комнатам, чтобы  убедиться,  что  ничего  не
забыл. В последнюю очередь он заметил свернутый ковер и не  смог  вспомнить,
принадлежал ли он Пертосу. Потом он понял, что это не ковер, а покрывало,  в
которое что-то завернуто. Себастьян разорвал веревку и  развернул  вспухшее,
почерневшее тело Элвона Руди, и только тогда он вспомнил  события  прошедшей
ночи полностью и понял, что должен избавиться от двух трупов, если не желает
попасть в лапы властей и оказаться в маленькой камере, куда они  запрут  его
на всю оставшуюся жизнь, в той самой камере,  которую  всегда  упоминал  его
дядя в своих длинных рассказах, когда,  напившись,  с  садистским  упорством
старался добиться от юного Себастьяна эрекции.
   Ему казалось, что в театре некуда спрятать трупы, пока случайно не  зашел
в  подвал.  Себастьян  осторожно  сделал  несколько  шагов.  Сердце  стучало
невероятно быстро. Потолочные лампы в большинстве ячеек перегорели, и  треть
помещения не освещалась. То,  что  можно  было  разглядеть,  не  производило
отрадного впечатления. Хотя театр насчитывал более двухсот лет, его  активно
посещали лишь три-четыре недели в году, и подвал не считали нужным содержать
в таком же расточительном великолепии, как верхние помещения.
   В одном месте путь почти полностью преграждала такая густая паутина,  что
Себастьян побоялся идти дальше. На паутине сидели два паука, которые  быстро
забегали взад-вперед, словно оценивая его как возможную  добычу.  Каждый  из
них был  величиной  с  большой  палец.  То  тут,  то  там  вздымались  белые
шелковистые бугорки, из которых торчали лапки и крылышки мертвых  насекомых,
которых пауки запасли впрок.
   Себастьян постарался пробраться, не дотрагиваясь до паутины,  но  тут  же
подался назад, почувствовав, как нити напряглись и зазвенели. И тут  же  ему
почудилось, что это Пертос попался в сеть. Но он больше не хотел иметь  дело
с призраком кукольника. С этим было покончено.
   Себастьян вернулся по лестнице в  театр,  нашел  в  комнате,  где  прежде
лежали афиши, длинную палку и, вернувшись, разорвал  паутину,  преграждавшую
путь.
   Он раздавил одного из пауков. От того осталось лишь мокрое место.
   Себастьян  огляделся  в  поисках  второго.  Тот  поспешно  карабкался  по
ступенькам, затем вильнул вбок и исчез.
   Идиот вдруг почувствовал отчаянную потребность знать, где этот  паук,  но
когда добрался до последней ступеньки, того и след простыл.
   Теперь ему, как никогда, захотелось выбраться из подвала. И он, возможно,
так и сделал  бы,  если  бы  не  услышал  впереди  в  полутемных  подвальных
помещениях громкое журчание воды. Она шумела, как река.
   Дженни...
   Он шел на шум воды, пока не обнаружил в полу  большой  круглый  дренажный
люк. Он находился на фут ниже уровня пола и был закрыт тяжелой металлической
крышкой. Себастьян  отодвинул  крышку  и  заглянул  внутрь.  Тусклого  света
оказалось достаточно, чтобы он смог  разглядеть  на  глубине  четырех  футов
быстро бегущий поток. То тут, то там в темной воде кружились клочки  бумаги,
листья и палки. Пахло нечистотами, и Себастьян понял, что это, должно  быть,
канализационные стоки  города,  которые  стекают  в  какой-нибудь  подземный
отстойник или в море.
   Дженни...
   Можно бросить оба трупа в коллектор, и их никогда не  найдут.  А  если  и
найдут, он успеет уехать, и никто не будет  знать,  где  его  искать,  чтобы
посадить в маленькую камеру, где мучают таких, как он.
   Себастьян повернулся, чтобы подняться наверх и принести трупы  вниз,  как
вдруг заметил на полу в дюжине  футов  от  себя  эту  тварь,  и  силы  разом
оставили его, словно вода, вытекшая из открытого крана бочки.
   Паук.
   Он стоял на шести лапках, помахивая двумя в воздухе, как будто  показывал
на идиота.
   Из-за странного освещения он отбрасывал тень почти в фут длиной.
   Себастьян вскрикнул.
   Паук двинулся к нему.
   Себастьян не  мог  пошевелиться.  Он  чувствовал,  что  его  ноги  словно
приросли к полу, а внутри все оборвалось.
   Паук, перебирая лапками, приближался.
   Себастьяну показалось, что он слышит, как его лохматые лапки  скребут  по
цементу. Зубы у него стучали, он плакал, хлюпая носом, и молил паука уйти.
   Когда между ними оставалось всего несколько дюймов,  паук  вдруг  изменил
направление и уполз в темноту.  Обессиленный,  Себастьян  продолжал  стоять,
обливаясь потом.
   - Пертос... Дженни.., пожалуйста, - лепетал он.
   Когда по прошествии двадцати минут паук не появился, идиот  почувствовал,
что силы возвращаются к нему, и понял, что может действовать дальше.
   Он затолкал в люк покрывало с завернутым в него трупом и  одеждой  Элвона
Руди, разжал руки, и сверток упал в черную воду, развернувшись  при  падении
так, что прежде чем пойти ко дну, из  него  выскользнула  окоченевшая  голая
рука со скрюченными пальцами, которые словно  пытались  ухватиться  за  край
люка и удержаться. Потом рука качнулась на поверхности воды и,  подхваченная
потоком, унеслась в тоннель, скрывшись из виду.
   Себастьян поднял труп Пертоса и  после  минутных  колебаний  сбросил  его
вслед за первым.
   Он смотрел, как тело уплывает,  и  тут  время  замедлило  свой  бег.  Оно
тянулось, как густой сироп, и Себастьян одновременно наблюдал  два  события:
одно из прошлого, другое - из настоящего.
   Дженни висит  на  краю  каменистого  обрыва  головой  вниз  над  большими
гладкими валунами и пенистой поверхностью реки;
   Пертос медленно-медленно сползает в бурлящую черноту коллектора, в  поток
отбросов и экскрементов;
   Дженни падает, сначала она летит стрелой, потом начинает переворачиваться
и кувыркаться, как будто исполняет акробатические трюки;
   Пертос слегка поворачивается;
   Дженни падает в воду, ее голова ударяется о  валун,  разбивается,  и  она
исчезает навсегда;
   Пертос плюхается в коллектор,  обдав  Себастьяна  вонючими  брызгами,  он
выныривает, затем погружается в воду и, кружась, уплывает навсегда.
   Тишина.
   Тишина...
   Себастьян закрыл крышку люка, опасаясь, как бы трупы не приплыли обратно.
Именно из-за этого он сначала притащил их сюда обоих и только потом  сбросил
в люк. Ему вовсе не хотелось, спустив в подвал второй труп, обнаружить,  что
первый выбрался из воды и обсыхает на краешке люка.
   Идиот покинул подвал.
   Пока он поднимался по лестнице, ему дважды казалось, что он  слышит,  как
паучьи лапки скребут по цементу. Оба раза  он  резко  оборачивался,  надеясь
заметить паука, но так ничего и не увидел.
   Однако Себастьян понимал, что это еще ничего не значит.
   Перед тем  как  уйти,  он  в  последний  раз  осмотрел  комнаты  и  нашел
холистианскую жемчужину, которую положил в карман. Сначала  Себастьян  решил
отнести ее в подвал и выбросить  в  люк  вслед  за  телом  Пертоса,  но  ему
казалось, что если он спустится вниз,  то  уже  никогда  не  выйдет  оттуда,
поэтому оставил эту идею.
   Перед выездом из Города Весеннего Солнца он дождался  ночи,  так  как  не
хотел, чтобы кто-нибудь заметил, что в кабине грузовика  нет  кукольника,  а
есть лишь один ассистент. Он не знал, что могут подумать, но  это  наверняка
покажется подозрительным. К тому же он помнил, как  плохо  управлял  большим
грузовиком на воздушной подушке в последний раз. Пертос назвал его "демоном"
за рулем. Дважды едва не дошло до аварии,  а  проехал-то  он  всего  ничего.
Возможно, сегодня ночью он разобьется, и тогда все кончится,  он  умрет  или
его поймают. И все же он не мог допустить, чтобы страх помешал  ему  уехать.
Если он останется, его ждет гораздо  более  ужасное  -  камера,  где  мучают
молодых ребят, попавших туда по глупости. Этого ему не вынести.
   Себастьян довольно легко завел  машину  и,  когда  двигатель  заревел,  а
огромные лопасти задвигались, постарался припомнить, что  делать  с  машиной
дальше, исходя из отрывочных воспоминаний, оставшихся у него от  тех  многих
часов, когда наблюдал, как управляет грузовиком Пертос.
   Он прижимал машину книзу,  пока  лопасти  не  набрали  обороты,  а  потом
отпустил сцепление. Грузовик поднялся на воздушной подушке фута на  два  над
дорогой и, содрогаясь от сдерживаемой мощи, завис, готовый рвануться вперед.
   У Себастьяна пересохло во рту.
   Грузовик сорвался с места слишком быстро. За какую-то  секунду  до  того,
как врезаться в розовую стену  оперного  театра,  Себастьяну  удалось  резко
вывернуть руль. Грузовик  зацепил  стену  воздушной  подушкой,  но,  избежав
удара, остался невредим. Однако не успел  идиот  обрадоваться  своей  первой
победе, как прямо перед ним возник высоченный ясень, и пришлось крутить руль
в обратную сторону, причем с такой силой, что  пальцы  стали  скользкими  от
пота. Грузовик задел дерево боком. Металл негодующе заскрежетал,  но  ничего
не отвалилось. На лобовое стекло посыпались осенние листья. Их было много, и
Себастьян едва видел за ними дорогу. Он продолжал ехать вперед.
   Вскоре он научился нажимать на педаль газа более осторожно, хотя время от
времени забывал об этом и оказывался в опасной близости от зданий  и  других
машин.
   Себастьян долго петлял  по  улицам  в  поисках  какого-нибудь  выезда  из
города. Он не раз проезжал мимо знаков, указывавших в сторону шоссе,  но  не
мог в них разобраться.
   На одной из боковых улиц, где к дороге примыкал Парк, он не  справился  с
управлением и сломал шесть сопел, прежде чем смог остановиться  и  осторожно
выехать обратно на дорогу.
   Город казался почти брошенным. Идиоту повезло, ему никто  не  попался,  а
значит, некому было  задержать  его  и  передать  полиции.  Машина  медленно
выехала на дорогу  и  после  нескольких  небольших  задержек  снова,  шурша,
двинулась по аллее парка на поиски выезда.
   Поутру могло показаться, что какой-то злой гном учинил погром в  отместку
тем, кто вызвал его гнев.
   Через некоторое время Себастьян обнаружил склон и двинулся по нему  вниз.
Грузовик выбрался из города на широкую непримечательную равнину,  изрезанную
мало используемыми сверхскоростными эстакадами, похожими на те,  по  которым
они с Пертосом так много поколесили в последние пять лет.  Чувства,  которые
охватили его при виде монотонной серой ленты шоссе, не ограниченной по бокам
грубым хаосом строений, были сродни религиозному экстазу. Себастьян повернул
направо и нажал на газ. Грузовик выехал на  шоссе  и  с  ревом  понесся  под
широкой аркой фонарей. Миль через десять окраины города остались  позади,  и
дорогу стали освещать только фары.
   Как ни странно, он не чувствовал сонливости. Себастьян не мог  припомнить
ни одного вечера, когда она его не одолевала. Сейчас все дело было,  видимо,
в переполнявшем его душу восторге, который оказался сильнее усталости.
   Неожиданно поднялся ветер, и из-за низких туч сверкнула молния.
   - Расскажи мне про.., про них, - произнес идиот.
   Он подождал.
   В ответ раздался раскат грома.
   - Про звезды, - пояснил он.
   Сквозь завесу грозовых облаков Себастьяну удалось  разглядеть  всего  две
или три звездочки. Такие милые.
   - Звезды? - повторил он.
   Не получив ответа, он повернулся, чтобы взглянуть на  Пертоса.  Он  снова
вспомнил все и едва не потерял управление.
   Больше он ничего не говорил. И не оборачивался вправо.
   Где-то к утру, когда первый луч света прорезал горизонт и, протянув  свои
светлые пальцы к небу, проткнул слой туч, Себастьян  понял,  что  не  знает,
куда едет. Это его расстроило, пожалуй, даже слишком, тем более  что  ранним
утром на пустом шоссе трудно не чувствовать себя жалким и одиноким.
   Шел дождь. Щетки ритмично мелькали перед глазами, сгоняя воду в дренажные
канавки внизу лобового стекла.
   Ему пришлось признать, что он не знает, куда едет. Даже хуже: он не знает
такого места, куда ему стоит ехать. Себастьян попробовал вспомнить  названия
других городов, но мозг отказался выдать информацию. Он подумал, не  заехать
ли на одну из тех придорожных стоянок, которые периодически  встречались  на
шоссе, чтобы там спокойно все обдумать, но всякий раз  при  этой  мысли  его
охватывала паника. Он почему-то был уверен, что стоит ему остановиться, и он
больше никогда не поедет дальше. И он все ехал и ехал,  слушая  доносившийся
снизу монотонный гул ротаров, который его несколько успокаивал.
   Идиот понимал, что изменил свою сказку. Он больше не  живет  той  жизнью,
которой жил прежде.  Он  действует  вопреки  сценарию.  В  сполохах  унылого
серо-зеленого света ему становилось болезненно очевидно, что он не кукольник
и никогда не сможет занять место Пертоса.
   Но что тогда?
   Себастьяну стало очень страшно. Неизвестно почему, но он был уверен,  что
паук пробрался из подвала в грузовик и теперь едет с ним, что где-то  совсем
рядом он плетет свою паутину и ждет, ждет...

Октябрь и ноябрь

   Это была красивая Земля, восстановленная такой же  чистой  и  нетронутой,
как много веков назад. Высокие могучие сосны, а под  ними  почва,  устланная
коричневым ковром иголок. Из-за густой тени,  которую  отбрасывали  деревья,
под ними почти, ничего не росло.  Днем  над  землей  висело  низкое,  словно
крыша, небо, и казалось, что до него можно было дотянуться  рукой,  а  ночью
высыпало столько звезд, сколько Себастьян не видел за всю  свою  жизнь.  Они
ослепляли его и на долгие часы приковывали к себе. У него деревенела шея,  а
он все смотрел на них, пока голова не падала  вниз  и  он  не  погружался  в
глубокий спокойный сон.
   Иногда вскоре после этого Никто будил его  и  заставлял  лечь  в  постель
точно так же, как это делал бы Пертос. Временами Никто  появлялся  утром  и,
усевшись у идиота в ногах, тихо наблюдал за ним,  поджидая,  когда  наступит
утро и он проснется. Очнувшись, Себастьян видел его слишком большую  голову,
неправильно посаженные глаза и долго не мог сообразить, откуда  явилось  это
существо. Потом медленно вспоминал. Он дал существу имя Никто,  так  как  не
знал, как назвать его, не мог прочесть названия на матрицах-дисках  кукол  и
еще потому, что в любом случае оно было не таким, каким должно было быть.
   Иногда они завтракали,  иногда  нет.  В  своем  отношении  к  быту  Никто
отличался такой же беспечностью, как и Себастьян, хотя его поведение не было
следствием недостатка интеллекта.  Апатия  проистекала  от  неуверенности  в
жизни, от сознания того, что он  был  ошибкой,  от  отсутствия  определенной
индивидуальности, равно как и прошлого с будущим.
   Грузовик  стоял  в  рощице  на  расстоянии  двухсот   ярдов   от   шоссе.
Всхолмленная местность и тесно стоящие сосны скрывали его от посторонних, за
исключением старого Бена Самюэля, жившего в хижине, расположенной на  двести
футов глубже в лесу. Возможно, в такой скрытности и не  было  необходимости,
ведь за все время путешествия из Города  Весеннего  Солнца  на  северо-запад
Себастьян не  встретил  ни  одной  полицейской  машины.  Грузовик  никто  не
разыскивал, а радио в кабине, насколько идиот помнил, ни разу  не  упоминало
об исчезновении  Элвона  Руди.  Тем  не  менее  он  чувствовал  себя  лучше,
укрывшись от чужих взглядов под сенью  деревьев,  поэтому  не  хотел