е чувствует ничего. Только холодный пластик, с одной стороны  гладкий-,
с другой - шероховатый.
   Вольф получился с  дырками  в  кожистых  крыльях  и  без  зубов.  Он  был
приговорен к тому, чтобы снова расплавиться, и идиот сделал еще одну попытку
возродить Вольфа, твердо сознавая, что у этого  дьявола  должны  быть  целые
крылья и зубы, чтобы кусаться.
   Вольф вышел без лица, был снова расплавлен, и  идиот  попытался  еще  раз
возродить его, так как понимал, что  у  дьявола  должны  быть  глаза,  чтобы
видеть жертву и преследовать ее.
   Вольф родился с лишними зубами и с клыками длиной с палец.  У  него  были
острые,  как  нож,  когти,  а  лицо  свидетельствовало  о   высшей   степени
деградации. И снова, как следует подумав, идиот сунул его в  Горн,  полагая,
что дьявол не может быть таким мерзким, чтобы не казалось, что с  ним  никак
нельзя сладить.
   Вольф родился.
   И умер.
   Причинить зло он не успел.
   Со временем Себастьян выяснил, как пользоваться ручками: правая управляла
интенсивностью цвета, левая сдвигала цвет по спектру. По крайней мере таковы
были внешние проявления их действия, хотя они, конечно, выполняли  во  чреве
Горна куда более сложные задачи. Идиота заботила лишь внешняя сторона  дела,
и он чувствовал себя счастливым. Четыре раза подряд он без единой ошибки  от
начала до конца создал подлого Вольфа таким, каким он  должен  был  быть  по
пьесе. Себастьян до мельчайших подробностей овладел процессом воссоздания, и
теперь каталог папки-идентификатора стал доступен ему.
   Себастьян пришел в прекрасное расположение духа, особенно после четвертой
удачной попытки создать гнусного Вольфа,  и  именно  легкомыслие,  вызванное
этим хорошим настроением, заставило его допустить самую  большую  ошибку  со
времени отъезда из Города  Весеннего  Солнца.  Он  положил  бессознательного
Вольфа в одну из  ванночек  с  питательным  раствором,  который  должен  был
привести его в  чувство.  Черные,  влажно  поблескивающие  крылья  время  от
времени вздрагивали, и тело Вольфа медленно наполнялось  жизнью.  Себастьяну
хотелось посмотреть, сможет ли маленький злодей ходить и говорить, будет  ли
он обладать всеми остальными качествами, которые у него  были  после  первых
трех воссоздании. У него не хватило терпения дождаться, когда кукла очнется,
и он пошел плеснуть себе и Никто вина, чтобы  устроить  маленький  праздник,
первый, который решил себе  позволить  со  времени  бегства  из  города.  Он
оставил Вольфа без присмотра.
   Каждый раз, когда в  Горне  вонопо  создавалась  кукла,  ее  матрица-диск
оставалась в машине до тех пор, пока  эта  кукла  снова  не  возвращалась  в
жидкое состояние. Когда куклу расплавляли в  Горне,  весь  приобретенный  ею
опыт  первым  делом  записывался  на  матрицу-диск.  Таким   образом   кукла
продолжала  жить,  хотя  эта  жизнь  могла  длиться  всего  один-два  дня  с
перерывами во много лет. Подобное решение казалось  весьма  мудрым  умельцам
вонопо, так как куклу, которой разрешается иметь некоторый собственный опыт,
легче контролировать, чем ту, которая считает, что ее используют только  для
спектаклей, а потом отбрасывают в сторону, как старую афишу. К тому же куклы
будут больше выкладываться на сцене, лучше  играть,  чтобы  заслужить  право
провести на свое усмотрение одну-две ночи после представлений.
   Всех, кто приезжал учиться ремеслу кукольника, вонопо предупреждали,  что
куклы - настоящие маленькие дети. А тех, кто не  желает  с  этим  считаться,
ждет финансовый крах, а то и личные неприятности.
   На  матрице-диске  Вольфа  записалась  вся   длинная   череда   неудачных
воссоздании, через  которую  он  прошел.  В  его  сознании  благодаря  этому
запечатлелись воспоминания обо всех мучениях, пережитых при рождениях за  то
время, пока Себастьян учился пользоваться Горном,  причем  запечатлелись  до
деталей, и это заставляло нервы Вольфа  трепетать,  а  душу  содрогаться  от
ужаса. Кроме того, помнил он и  три  удачных  воссоздания,  предшествовавшие
последнему, и каждый раз следовавшее за  ними  скорое  возвращение  в  Горн.
Первое воспоминание испугало его, хотя  он  был  задуман,  чтобы  изображать
воплощение дьявола. Второе разозлило, поскольку несколько часов личной жизни
вне сцены он считал своим правом, а не только привилегией.
   Теперь,  когда  сознание  полностью  вернулось  к  нему,  а  тело  начало
слушаться, Вольфу хотелось бежать. Сначала оставалось под вопросом, было  ли
это желание вызвано озорством, присущим всем куклам, или следствием зверских
попыток воссоздания, повлиявших на его мозг. Позже стало  ясно,  что  второе
более вероятно.
   Вольф сел в питательной ванне. Вязкая  жидкость  стекала  по  его  темным
бокам назад в раствор. Она капала  с  его  крыльев,  как  подливка  с  дичи,
подаваемой к воскресному столу.
   Себастьян и Никто наливали вино в стаканы. Они стояли справа,  наполовину
скрытые за грудой пожитков, и, видимо,  не  замечали,  что  Вольф  пришел  в
движение. А может быть, их это не беспокоило. Во  всяком  случае,  маленький
дьявол был полон решимости наилучшим образом воспользоваться  благоприятными
обстоятельствами.
   Никто хихикал.
   Вольф встал, широко расправил крылья и тихонько попробовал взмахнуть ими.
Они еще не высохли, хотя перья не слипались. От воды и  растворенных  в  ней
питательных солей на коже остались лишь крохотные капельки, сверкавшие,  как
драгоценные камушки.
   В этот момент Себастьян повернулся к нему, подняв  стакан  темного  вина,
как будто хотел поприветствовать создание своих рук. И хотя он видел стоящую
фигурку, цеплявшуюся пальцами ног  за  край  металлической  ванночки,  видел
тело, наклоненное вперед, крылья, расправленные  дугой,  идиот  не  перестал
улыбаться. Напротив,  его  улыбка  стала  еще  шире,  как  будто  Себастьяна
радовало поведение его творения.
   Вольф прыгнул.
   Он отчаянно захлопал крыльями и полетел к двери в конце кузова. Она  была
немного приоткрыта и слегка покачивалась от дуновений холодного ветра.
   Себастьян повернулся, следя за полетом куклы, продолжая  улыбаться  и  не
догадываясь о том, чего так страстно хотел этот маленький  вампир.  Свободы,
бегства, нормальной жизни.
   Никто догадался первым и предупреждающе вскрикнул:
   - Он убегает! - Потом еще и еще:
   - Он убегает! Убегает!
   Как будто повторяя эти слова, он мог заставить идиота действовать.
   Дверь была хорошо смазана и легко открывалась, так что Вольф,  ударившись
в дверь, без особых усилий распахнул ее  настежь.  Он  бросился  в  проем  в
темноту осенней ночи. За несколько секунд крылья унесли его так далеко,  что
двое в грузовике перестали слышать тихие хлопки кожистых мембран.
   С  юга  поднялся  туман,   заполнивший   единственный   кусок   открытого
пространства. Теперь туман  висел  среди  деревьев,  как  та  мгла,  которая
заполняла сознание Себастьяна, когда он старался слишком долго  или  слишком
сильно сосредоточиться на одной проблеме.
   Видимость резко ухудшилась. Деревья вырастали перед  ними  внезапно,  как
доисторические  динозавры.  Неизвестно  откуда  протянулись  вьюны,  которые
хватали их за ноги, словно цепкие пальцы,  или  как  змеи,  обвивающие  тела
своих жертв и душащие их, прежде чем заглотить. То тут, то  там  раздавались
крики, и эти звуки заставляли их поминутно останавливаться, хотя они  знали,
что эти звуки издают не кровожадные демоны, а всего лишь безобидные зверьки.
   Себастьян вдруг вспомнил, что куклы не могут удаляться  от  Горна  больше
чем на тысячу футов, не  испытывая  при  этом  страшной,  невыносимой  боли,
которая заставляет их возвращаться назад. Это означало, что Вольф никуда  не
денется, что они  должны  найти  его  с  минуты  на  минуту.  Идиот  не  мог
вспомнить, насколько далеко могут уходить куклы, но он точно  знал,  что  им
придется обыскать лишь небольшую территорию.
   И все же они ничего не нашли.
   На мгновение Себастьян решил  оставить  маленького  демона  в  покое,  но
вскоре сообразил, что если его найдет кто-нибудь другой, кроме Бена Самюэля,
то узнает, где они находятся. Даже если они уедут и тварь  обнаружат  позже,
полиция будет знать, где их искать. Вольфа надо найти  как  можно  скорее  и
вернуть в Горн, иначе все погибло.
   - Есть что-нибудь? - спросил он Никто.
   - Здесь нет, - ответил тот. Сгустившийся туман плотнее прильнул к  земле,
и Себастьян ничего не видел, кроме макушки головы Никто, торчащей из  тумана
неподалеку.
   Ему стало страшно, захотелось вернуться в грузовик, запереть дверь,  лечь
спать и забыть про Вольфа. Он не хотел больше  оставаться  в  тумане,  среди
темных деревьев, не хотел топтаться на месте,  не  видя,  куда  идет.  Туман
напоминал ему паучью сеть. И в первый раз за много дней ему вспомнилось, что
паук из подвала Голубого Гранд-Театра пробрался в грузовик.  Теперь  он  был
где-то здесь, рядом, и мог подкрасться в тумане и напасть на них сзади.
   Себастьян вздрогнул. Но продолжал идти  вперед:  страх  не  всегда  может
служить оправданием для отступления.
   - Почему бы нам не поискать его возле хижины Бена?  -  спросил  Никто.  -
Там, по крайней мере, светло. Единственное место в округе,  где  есть  свет.
Там искать легче. К тому же свет может привлечь его.
   - Может быть.
   Вольф не производил впечатление существа, которое боится потемок.
   - И кроме того, холодает. Ему, наверное, еще холодней, чем нам,  ведь  он
не успел одеться, ты помнишь. Он наверняка  подумает,  что  там,  где  свет,
будет теплее.
   - Пойдем, - решил Себастьян.
   Он пробежал длинный путь до хижины так быстро, что Никто едва поспевал за
ним.
   Не успели они приблизиться к границе желтого  света,  окружавшего  жилище
Бена, как увидели Вольфа. Он, как обезумевшая  мошка,  метался  под  плоской
крышей от одного края крыльца  к  другому,  привлеченный  двумя  светящимися
окнами, однако боялся прикоснуться к ним и вел себя тихо,  если  не  считать
шума, издаваемого крыльями.
   - Эй! - крикнул Никто.
   Себастьян тоже принялся кричать.
   Вольф повернулся и пронесся у них над головами так низко, как будто хотел
напасть на Себастьяна. Проследив за ним взглядом,  они  увидели,  как  Вольф
сделал круг и так же низко полетел назад к крыльцу, как  будто  тоже  боялся
ночи и тумана. На этот раз он ударился в  окно,  прямо  в  середину,  разбил
стекло и ворвался внутрь, визжа от боли и злости.
   Раздался звон осколков, упавших на деревянный пол.
   В комнате что-то зазвенело, хотя, судя по всему, не разбилось.
   Себастьян и кукла, помедлив мгновение, бросились по ступеням на  крыльцо.
Входная дверь оказалась запертой, и некоторое время они топтались там,  пока
оба разом не вспомнили о разбитом окне. Бен Самюэль отчаянно  чертыхался,  и
громкие звуки его проклятий привлекли их к окну. Идиот выбил остатки стекла,
уцелевшие вдоль рамы. К тому времени, когда он полез внутрь, старик  уже  не
ругался. Он стонал...
   Звуки, издаваемые Беном, казались странными: не такие высокие и дрожащие,
как у женщин, они были низкие и какие-то механические, как будто выдавленные
через силу. Это был больше стон ярости, чем страха, хотя боль и  испуг  тоже
слышались в нем.
   Себастьян стукнулся головой о верхнюю  раму  и  чуть  не  упал  назад  на
крыльцо. Он уцепился за подоконник, дожидаясь, пока пройдет  головокружение,
а потом боком ввалился в комнату, падая на колени. Идиот  почувствовал,  как
осколок стекла впился ему в левую ногу, но боль была не  настолько  сильной,
чтобы тратить время, осматривая рану. Он вскочил на ноги и потер  ушибленный
лоб, на котором уже начала вздуваться шишка.  Себастьян  осмотрелся  вокруг,
ища старика и куклу и заранее боясь того, что мог увидеть.
   Никто спрыгнул с подоконника и  приземлился  на  довольно  большой  кусок
стекла, которое треснуло под ним, не причинив ему, впрочем, никакого вреда.
   Самюэль лежал на полу. Он застрял между  большим  креслом  и  оттоманкой.
Рядом футах в десяти от того места, где он упал, когда вампир набросился  на
него, валялась смятая книга. Несмотря  на  всю  свою  силу,  старик  не  мог
оторвать маленького бестию, вцепившегося ему в грудь и  в  шею.  Он  колотил
Вольфа по спине, но хлопающие  кожистые  крылья  прикрывали  спину  куклы  и
защищали от ударов или, по крайней мере, смягчали их.
   На руках Самюэля виднелась кровь. Но это была его собственная кровь.
   Вольф вел себя так, словно играл роль в очередной  страшной  сказке,  для
которой его придумали. Все прочие чувства в нем молчали, говорила лишь жажда
крови.
   - Перестань! - завопил Себастьян.
   Никто выбежал вперед, чтобы броситься в драку. Даже в глазах  Себастьяна,
с уважением относившегося к свирепости маленьких тварей вроде пауков,  Никто
выглядел на редкость беспомощным. Вольф был силен, его задумали таким, чтобы
он побеждал других, убивал на потребу толпы. Никто же годился только на  то,
чтобы жить, больше ни для чего.
   Самюэль перестал стонать. Теперь он махал кулаками  еле-еле,  не  попадая
даже по крыльям Вольфа. Все его тело напряглось и затем безвольно сникло.
   Никто прыгнул Вольфу на спину меж длинных темных крыльев, в то место, где
существо было наиболее уязвимым. Не обращая  внимания  на  отчаянные  хлопки
крыльев, колотивших его с боков, он просунул руку вокруг шеи вампира  и  изо
всех сил потянул ее  назад,  вытаскивая  клыки  бестии  из  вены  старика  и
прерывая поступление крови в мозг Вольфа.
   Не обращая внимания на кукол, катавшихся по  полу  в  неистовой  схватке,
Себастьян наклонился над Самюэлем. Старик лежал с открытыми глазами,  однако
они  казались  остекленевшими.   Лицо   было   перепачкано   кровью,   горло
представляло собой изодранное в клочья кровавое месиво.
   - Извини... - произнес Себастьян. Он плакал, его  распирало  от  сознания
собственной неполноценности.
   - Что...
   - Извини.
   - Я не могу...
   Самюэль попытался встать, но опрокинулся назад. Ударившись  об  пол,  его
голова дернулась один раз, и он скончался. Старик умер, даже не понимая, что
с ним происходит. Возможно, он считал, что омолаживающие процедуры,  которые
проходил раз в год, навсегда защитят его от случайной смерти,  как  защищали
от естественного старения его тело. А скорее всего, он  просто  давным-давно
забыл о смерти. Живя в одиночестве здесь в лесу, он не был свидетелем смерти
друзей  и  родственников.  Он  видел  только  деревья,   а   они   выглядели
неизменными, они жили века и росли все выше и выше, иногда страдая от засухи
или от затянувшейся зимы, но никогда не покидая своего места  в  этом  мире.
Еще он видел свежие цветы, распускавшиеся заново каждое  лето  после  зимней
спячки. В этих лесах не водилось сколько-нибудь  опасных  хищников,  а  если
кто-то из мелких зверьков и умирал, то делал это тактично в своей норке,  не
привлекая  внимания,  вдали  от  посторонних   глаз.   0т   своего   долгого
отшельничества Бен, наверно, решил, что и  сам  бессмертен,  как  деревья  и
Земля.
   Когда  Себастьян  обернулся,  Вольф  как  раз  прикончил  Никто.   Вампир
буквально растерзал напавшую на него куклу. Никто умер.
   У идиота сжалось сердце. Внезапно он возненавидел Горн,  Битти  Белину  и
все, чем занимался последние пять лет. Вольф взлетел.
   Себастьян уклонился от темной тени, но пока поворачивался, чтобы отразить
нападение с другой  стороны,  монстр  уже  набросился  на  него,  вцепившись
когтями в рубашку. Его голова оказалась на уровне яремной вены Себастьяна.
   Идиот почувствовал, как когти раздирают ему кожу под  рубашкой.  Вниз  по
животу потекла горячая кровь.
   Себастьян схватил обеими руками голову Вольфа. Из груди у  него  вырвался
отвратительный  низкий  рык,  еще  более  мерзкий,  чем  звуки,   издаваемые
вампиром.
   Вольф кусал его за пальцы.
   Идиот не обращал внимания.
   Он просто вырвал голову куклы из плеч. Маленький ротик  Вольфа  продолжал
шевелиться и после того, как голова лишилась туловища,  как  будто  и  после
смерти хотел отомстить за то унижение, которому его подвергли.
   Себастьян крутил оторванную шею до тех пор, пока не перестала идти кровь.
Потом бросил останки на пол. Ярость исчезла так же быстро, как и  нахлынула,
уступив место одиночеству. Вместе с  одиночеством  пришла  усталость,  и  он
опустился на пол, склонив голову на грудь.
   Он долго сидел так. Потом медленно поднялся и занялся трупами...
   Себастьян попытался заново создать Никто. Но теперь, когда он  знал,  как
пользоваться ручками управления Горном, он уже не  мог  произвести  на  свет
такое уродливое создание. Если бы даже Никто появился, он бы не узнал его.
   Себастьян уснул.
   Через два дня после смерти отшельника в кармане пальто, которое надевал в
ночь бегства из  Города  Весеннего  Солнца,  Себастьян  нашел  холистианскую
жемчужину. Она была такой темно-серой, какой он  никогда  ее  не  видел.  Он
слышал, что даже когда жемчужина чернеет, это не  значит,  что  она  умерла,
хотя жизнь в ней едва теплится. Идиот покатал ее  туда-сюда  между  пальцев,
наблюдая, как она становится все светлее и светлее, как  это  бывало  с  ней
столько раз в руках Пертоса.
   Когда он подумал про Пертоса, то вспомнил и Бена Самюэля,  и  Никто  и  с
отвращением положил жемчужину.
   После ужина Себастьян снова взял ее в  руки.  Некоторые  утверждали,  что
холистианская жемчужина  не  просто  безделушка,  с  помощью  которой  можно
вызвать галлюцинации или воспоминания о ее прежних  хозяевах,  она  -  живое
существо, ищущее  тех,  кому  нужно  утешение.  Говорили,  что,  находясь  в
комнате, наполненной массой ярких  предметов,  расстроенный  человек  всегда
возьмет именно эту жемчужину, даже если не знает, что это такое  и  что  она
может ему дать. Так оно и было: идиот снова сидел с жемчужиной, хотя  совсем
не хотел  прикасаться  ни  к  чему,  что  принадлежало  Пертосу,  а  значит,
ассоциировалось со смертью.
   Себастьян гладил ее, и жемчужина светлела.
   Незримые энергетические нити тянулись от драгоценности к его сознанию,  и
он успокаивался.
   Он поднялся в воздух, и оставшаяся внизу Земля становилась все  меньше  и
меньше. Себастьян удивленно смотрел на нее. Когда в считанные  секунды  мимо
него пронеслась Луна и растаяла вдали, он радостно засмеялся.
   Жемчужина несла его дальше.
   К звездам.
   Вскоре появились корабли, тысячи кораблей, и  он  понял,  что  это  табор
космических цыган, которые никогда не ступали на Землю. А потом его охватила
паника. Он осознал, что и сам больше не стоит на твердой почве, и застарелый
страх перед неприкаянностью, перед всем непрочным молотом  застучал  у  него
внутри.
   Себастьян очнулся, крича  что-то  бессвязное,  и  отшвырнул  жемчужину  в
другой конец комнаты. Отскочив от стенки кузова,  она  ударилась  об  пол  и
снова подкатилась к нему. Он не стал поднимать ее.
   Через неделю после убийств, когда наступили  первые  сильные  холода,  он
спустился по склону к пустой хижине. В  воздухе  носились  редкие  снежинки,
тихо падавшие идиоту на ресницы. Они таяли у него на лице и  превращались  в
капли воды. Себастьян любил снег и чувствовал себя лучше, чем раньше.  Дверь
хижины была не заперта с той  самой  ночи,  когда  умер  Самюэль.  Идиот  не
возвращался сюда с тех пор, но теперь захотел взять ключи от "ровера", чтобы
подогнать его к грузовику и зарядить  от  него  аккумулятор,  как  учил  его
старик.
   Ключи висели на крючке в кухне, и Себастьян с легкостью нашел их. Если бы
после этого он ушел, то все, пожалуй, осталось бы по-прежнему. Но он никогда
не заходил к старику в спальню, и ему  стало  любопытно.  Себастьян  толкнул
дверь и заглянул в  уютную,  обставленную  самодельной  мебелью  комнатушку,
заставленную книжными полками.  Он  вошел  внутрь,  улыбаясь  тому  ощущению
покоя, которое, казалось, излучала комната...
   И чуть не наткнулся на паутину.
   Она висела в нескольких дюймах от его лица, спускаясь с незакрытых  балок
низкого  потолка,  и