было
бы увлекательной темой, если  бы  Бредшоу  не  продолжали  приправлять  свои
рассказы колкостями в адрес Матерли, которые она едва ли могла поддерживать,
работая у них. Казалось,  Сид  завидует,  что  Ли  Матерли  богаче.  Господь
свидетель, у него было больше денег, чем он сам мог  истратить.  И  все-таки
Сид завидовал Ли из-за более крупного состояния. Оба - и Сид и Шила -  часто
ссылались на то, что Ли "родился богатым,  не  заработав  ни  гроша".  Когда
Элайн рискнула предположить, что Ли вот  уже  несколько  лет  успешно  ведет
семейные дела, Сид фыркнул:
   - Кто же не сделает деньги, если у него есть стартовый  капитал?  Если  у
вас есть деньги, вы  можете  сделать  еще,  даже  если  не  имеете  к  этому
способностей.
   Жаркое солнце изливалось  на  Элайн  наподобие  меда,  обжигающего  меда.
Девушка покрылась испариной. Кресло под ней, шезлонг из пластика  и  соломы,
казалось, становились жестче и неудобнее с каждой минутой.
   Когда весенние птицы у них над головами устремлялись вниз и окликали друг
друга, их голоса, искаженные жарой, превращались в леденящие душу вопли,  от
которых у нее по спине бегали мурашки.
   В конце концов она узнала, что Сид Бредшоу и Ли Матерли учились в средней
школе в одном и том же классе, поступили в один и тот  же  колледж.  Бредшоу
происходил из гораздо менее состоятельной семьи и считал, что целью всей его
жизни является "утереть нос" Ли Матерли,  доказать  ценность  того,  что  ты
когда-то жил в бедности. Он растолковывал преимущества бедного  детства  так
же  громогласно,  как  предупреждал  об  опасности  питания   продуктами   с
повышенным содержанием холестерина. Он испытывал  неудовлетворенность  из-за
того, что не сколотил такого состояния, каким распоряжались Матерли, и знал,
что  никогда  не  сколотит.  Он  не  мог  наслаждаться  своими  собственными
достижениями, своим собственным богатством.  Вместо  этого  ему  нужно  было
добиться желанного превосходства над  Матерли,  высказываясь  против  них  и
пытаясь умалить их в глазах других. Все это было очень печально -  и  глупо.
Детское соперничество разрушило взрослую жизнь Сида Бредшоу.
   -  Скажите,  -  поинтересовалась  Шила,  пока  Элайн  пыталась  придумать
какой-нибудь предлог, чтобы уйти, - вам не страшно жить в том самом доме,  в
котором когда-то жила Амелия?
   - А почему мне должно быть страшно? Сид протянул:
   - Вы хотите сказать, что вам никто не рассказывал...
   - Про Сочельник? - добавила Шила. Скуку и недовольство этими  людьми  как
будто смыло свежим дождем. Элайн сказала:
   - Джейкоб намекал на какую-то трагедию, но я не знаю всей истории.
   - Учитывая последнее убийство, не годится  держать  вас  в  неведении,  -
заявила Шила. Теперь глаза ее  заблестели.  Она  облизала  губы,  сгорая  от
желания поделиться скандальной историей. Она была заражена болезнью  мужа  -
неизлечимой завистью.
   - Вы жили здесь тогда - пятнадцать лет назад? - спросила Элайн.
   - Нет, - хмыкнул Сид Бредшоу. - Мы родились не в таком доме. Нам пришлось
долго работать, чтобы поселиться здесь. Работать! Вот уже десять лет, как мы
живем здесь. Мне не было и тридцати шести, когда мы  заключили  контракт  на
строительство этого дома. - Он гордился своими ранними успехами.
   - Тогда откуда вы знаете о Сочельнике и.
   - Все в городе знают об этом, - объяснила Шила. - Возможно, и в штате,  и
в округе. Это было громкой новостью! - Она содрогнулась, но  выражение  лица
получилось нарочитым и фальшивым.
   - Не могли бы вы.., рассказать мне об этом? - спросила Элайн. Она  знала,
что история каким-то образом выставит в невыгодном свете имя Матерли, но  не
могла побороть искушение узнать наконец, что именно случилось в столь давние
времена.
   - Это  была  Амелия  Матерли,  -  начала  Шила.  Голос  ее  понизился  до
трагического шепота, как будто она говорила в присутствии  покойника  или  в
стенах храма. - Никто никогда не считал ее нормальной. Она  славилась  своим
крутым нравом. Ни один торговец в городке - а этот пригород  был  тогда  еще
маленьким городком - не  избежал  ее  ярости.  Соседи  находили  невозможным
ладить с ней, как подобает достойным  людям.  Она  страдала  снобизмом  -  и
кое-чем похуже.
   - Худшее и привело к тому кошмару в Сочельник, - добавил Сид. Он  так  же
театрально передернулся и приложился к выпивке.
   Шила рассказывала:
   - Деннису было тогда десять лет. Его брату, Гордону, семь. Двое маленьких
детей, не понимавших, какое зло заключено в их доме. - Она покачала  головой
с явным сочувствием к маленьким детям, потом продолжила:
   - У Ли и Амелии было тогда еще двое детей, двойняшек.  Их  звали  Лана  и
Лаура. Две милые маленькие девочки, возрастом примерно в десять месяцев.
   Элайн подумалось - она в точности знает, к чему идет  дело.  И  не  хочет
слушать об этом.
   И  все-таки  она  не  сделала  никаких  попыток  прервать  рассказ  Шилы,
загипнотизированная жарой, щебетом птиц, влажностью,  которая  была  подобна
покрывалу, и бубнящим рассказом о мучительном, непроходящем кошмаре, который
эта завистливая,  загорелая  и  несчастная  женщина  раскрывала  перед  ней,
обратившейся в слух.
   Шила говорила:
   - Она была одна в доме с двойняшками, когда свихнулась.
   Птицы камнем падали вниз у них над головами. Птицы клекотали друг  другу.
Солнце жарило нещадно, как раскаленная докрасна спираль электропечи.
   Шила говорила:
   - Ли уехал с двумя мальчиками за покупками к Рождеству. У Джерри  и  Бесс
был выходной, и они гостили в доме сестры Бесс, в Маунт-Кармеле.  Пол  тогда
не жил с ними. Кажется, он преподавал в каком-то университете в Техасе - это
было его пятой или шестой  работой.  Вскоре  после  этого  его  уволили.  Он
никогда не мог закрепиться где-нибудь, этот человек. Так или  иначе,  Амелия
была дома с Ланой и Лаурой, а больше никого.
   Гнетущая жара.
   Птицы.
   Лед в стакане растаял.
   "Уходи!" - говорила она себе.
   Но она должна была узнать.
   - Каждому было видно, что женщина не в себе, - вставил Сид. -  Каждый,  у
кого есть здравый смысл, не сделал бы такой глупости, как оставить  ее  дома
наедине с этими беззащитными малышками.
   Шила бросила на мужа "взгляд, говоривший:
   "Дай мне рассказать историю", и он сомкнул рот на ободке своего  стакана.
Она вновь заговорила:
   - Джейкоб работал в городе, пополняя запасы продуктов  в  ресторанах  для
праздничных обедов, которые там предстояло подавать. Он добрался домой  чуть
позже пяти вечера и обнаружил ее - и то, что она натворила.
   Шила выпила.
   "Говори же!" - мысленно подстегивала Элайн женщину. Ей не нравилось,  как
Шила тянет, добиваясь наибольшего эффекта. Историю о  любой  трагедии  нужно
рассказывать быстро и просто, чтобы причинить как можно меньше боли.
   - Она пришла  с  ножом  к  двойняшкам,  туда,  где  они  лежали  в  своих
колыбелях, - выпалила Шила. Она прикончила свою выпивку. - Она полосовала их
снова и снова до тех пор, пока от них почти ничего не осталось.
   Непроизвольно, бессознательно Элайн  наклонилась  вперед  в  кресле,  как
будто поддаваясь какой-то боли в животе.
   - Она убила их, - закончила Шила. - И попыталась убить Джейкоба  Матерли,
когда тот подошел к ней, стоявшей на коленях в крови,  у  колыбели.  У  него
было сильно порезано плечо, но он вырвал нож из ее руки. Потом она  побежала
и споткнулась на ковровой дорожке в конце лестницы.  Она  летела  с  нее  до
самого первого этажа. Когда Джейкоб нашел ее, она уже была мертва.

Глава 6

   Когда Элайн вернулась в дом Матерли, она заглянула к Джейкобу  и  застала
старика спящим, мирно отдыхавшим, судя  по  его  виду,  после  обеда,  чтобы
приготовиться  к  тяготам  ужина  и  предстоящего  долгого  вечера.  Во  сне
пораженная параличом  половина  его  лица  выглядела  менее  впечатляющей  и
уродливой, чем когда он бодрствовал. Она  не  стала  прерывать  его  сон,  а
тихонько прикрыла дверь и прошла по коридору к своей собственной спальне.
   Она заперла свою дверь.
   Она  разделась  и  приняла  душ,  разрешив  теплой  воде  литься  на  нее
долгие-долгие, чудесные минуты. Она не знала, какую из двух вещей  старается
смыть с себя: зависть Бредшоу и ненависть к семейству, которую они так явно,
даже фанатично выказывали, или ужасный рассказ об убийстве двойняшек Матерли
в Сочельник. Она чувствовала себя оцепенелой,  ужасно  старой  и,  возможно,
парализованной, как Джейкоб. Она не обращала внимания на мыло,  не  обращала
внимания на все, пока испускающая пар вода низвергалась на нее и изгоняла то
зло, которое, казалось, просочилось в нее.
   Элайн влезла в  пижаму  и  плюхнулась  на  кровать,  натянула  одеяло  до
подбородка. Она обнаружила, что дневное испытание  совершенно  измотало  ее.
Она всего-навсего сходила на прогулку и выслушала историю о  безумии  Амелии
Матерли. Не прогулка измотала ее, а слушание. Она хотела только спать, спать
до тех пор, пока не проснется и не найдет мир таким простым и  незапутанным,
как ей хотелось.
   У нее не было сновидений, настолько глубоким был ее покой.
   Пол Хоннекер приехал к ужину на десять минут  позже,  в  то  время  когда
остальные приступали к первому блюду. Волосы его были  растрепаны,  глаза  -
сильно налиты кровью. С лица его  сошел  почти  весь  цвет,  за  исключением
вдавленных и уродливых синеватых теней под глазами. Он остановился в  проеме
двери в столовую и пристально оглядел всех по  очереди,  казалось,  что  ему
как-то не верится, что он застал их здесь. Он провел по лицу  своей  большой
рукой и прошел вокруг стола к своему стулу. Он не сел,  а  рухнул  на  него,
сгорбившись над тарелкой, как будто не мог оставаться в сознании.
   Элайн опустила взгляд в тарелку и постаралась не замечать этого.  Но  при
полном молчании остальных она не удержалась и снова посмотрела.
   Пол теперь сидел прямо, не предпринимая никаких попыток положить  себе  в
тарелку еду из общего блюда. Это было почти так, будто  он  вовсе  не  хотел
ужинать, но не мог заставить себя нарушить ритуал и не появиться совсем.
   - Опять ты напился, - сказал  Ли  Матерли.  Лицо  у  него  было  суровое,
жесткие морщины пролегли по нездоровой бледности, которая не покидала его  с
тех пор, как закричала Силия.
   - Ну и что с того? - бросил Пол. Подразумевалось,  что  это  воинственный
ответ, но в этом человеке не было никакого гнева, только надломленность.
   - Ты знаешь, к чему это приводит.
   - Я свою меру знаю, - отрезал Пол, оправдываясь.
   Казалось, ему не больше четырнадцати, с такими надутыми губами, угрюмым и
отрешенным лицом он это произнес.
   - Не знаешь! - взорвался Ли.
   - С чего ты взял, что... Ли перебил его:
   - Ты еще не разбил свое зеркало? - Когда Пол не ответил, он повторил:
   - Ты не знаешь меры, Пол. Ты бьешь зеркала, и окна, и тарелки, и все, что
способно отражать.
   Пол надулся.
   Ли какое-то время наблюдал за ним в  нерешительности,  потом  дал  своему
лицу смягчиться.
   - Пол, - сказал он совершенно другим тоном, почти  отцовским  голосом,  -
пожалуйста, сделай одолжение, пожалуйста, не начинай крепко пить сейчас,  не
сейчас, не в такое время.
   Пол смотрел на свою тарелку, как  будто  на  белом  фарфоре  было  что-то
написано, что-то очень важное. Он вздохнул:
   - Это самое подходящее время, чтобы пить. Более того,  я  не  представляю
более подходящего времени.
   - Этим Силии не поможешь, - промолвил Ли. - И это определенно  не  пойдет
на пользу беспокоящимся за тебя.
   Пол словно зарядился от какого-то невидимого источника. Он поднял  голову
и зафиксировал спину. Слова все еще трудно давались ему из-за  выпитого,  но
теперь они выскакивали с большей силой и уверенностью.
   - Ты знаешь, что говорят в городе?
   - Кому есть до этого дело?
   - Мне.
   - Люди всегда будут болтать, Пол.  Мы  привыкли  к  этому,  мы  научились
справляться.
   - Я - нет, - вспыхнул Пол. - Они связывают удары, нанесенные Силии,  с..,
с другими.., с Амелией. - Имя его мертвой сестры потребовало усилий, оно как
будто повисло перед ним, высказанное, налитое тяжестью и неподвижное.
   Ли поморщился, словно кто-то ударил его.
   - Мы будем выше подобных глупостей и... Пол перебил его, сказав:
   - Каждый глазеет на меня. Люди, которых я считал своими друзьями,  -  они
ими не были. Ли, они думают, что, возможно, я ударил ножом Силию!
   - Чепуха.
   - Ты не слышал молвы. Поговаривают, что кровь Хоннекеров  -  испорченная,
что напавший на Силию живет здесь, в этом доме.
   - Не обращай на них внимания.
   - Я ненавижу пригороды и маленькие городки, - простонал Пол. - Я ненавижу
жить там, где все про всех все знают  и  женщины  только  и  ищут  темы  для
сплетен.
   - И все-таки, - настаивал Ли, - выпивка не поможет.
   - Мне она помогает!
   Все замолчали. Слышно было только, как  позвякивает  о  тарелки  столовое
серебро.
   - Ты почему не ешь? - спросил Ли у Хоннекера.
   - Я не могу есть.
   - Пол, доктор считает, что ее шансы - пятьдесят на пятьдесят. Чем  дольше
она держится, тем лучше выглядит положение дел.
   Пол ничего не сказал.
   - Я совсем недавно говорил с капитаном Рандом, - сообщил Ли. Он отодвинул
в сторону свою собственную еду, как будто тоже  потерял  тот  незначительный
аппетит, с которым сел за стол.
   - Да?
   Обнадеженный, Пол  являл  столь  грустное  зрелище,  что  Элайн  пришлось
отвернуться от него. Она внезапно поняла, что Пол Хоннекер наполовину  верит
молве, которую слышал в городе, и едва ли не спрашивает себя, уж  не  он  ли
напал с ножом на Силию. В  конце  концов,  сумасшедших  зачастую  охватывают
периоды амнезии, во время которых можно сделать все, что угодно, и потом  не
помнить об этом...
   - Ранд говорит, что они получили несколько донесений  о  автостопщике  на
шоссе, ехавшем именно отсюда вскоре после убийства. Три человека  всплыло  с
тех пор, как об этой истории сообщили  в  газетах,  и  двое  из  них  охотно
помогают властям. Крупный мужчина, вероятно лет  двадцати  пяти  -  двадцати
шести, одетый в джинсы и рабочую рубашку, с одним чемоданом.
   - Но у них не может быть уверенности, - пробормотал Пол.
   - Нет, пока они не найдут его. Пол хмыкнул:
   - Если они когда-нибудь найдут.
   Элайн хотелось на воздух, но она не  знала,  как  уйти  вежливо.  Она  не
хотела задеть чьих-то чувств, но и не могла дольше  выносить  эти  угрызения
совести Пола Хоннекера. Не могла выносить главным образом  потому,  что,  не
знала, верить ли тому, что они имеют под собой подлинные основания.
   - Если ты не можешь есть, Пол, тебе не обязательно  здесь  оставаться,  -
сказал Ли. Он говорил мягко, успокаивающе, как будто  имел  большой  опыт  в
том, что касается человеческих настроений.
   - Идемте, дядя Пол, - позвал Деннис, вытирая рот салфеткой и  отстраняясь
от стола. - Я покажу вам картину, которую только что  закончил.  Думаю,  это
пока моя лучшая.
   Пол Хоннекер принял приглашение, его лицо смягчилось в первый раз  с  тех
пор, как он явился к столу. Похоже, он любил старшего  сына  Матерли.  Элайн
полагала, что на этом свете безответственные люди тянутся друг к другу.

***

   Когда  она  измерила  у  Джейкоба  Матерли  вечернее  кровяное  давление,
температуру, послушала  сердце  и,  как  полагалось,  записала  показания  в
журнал, который ей дал доктор, старик сказал:
   - Итак, кто-то рассказал вам про Сочельник? Элайн удивилась:
   - Разве?
   - Это написано на вашем лице. Бессознательно она поднесла  руку  к  щеке,
как будто могла почувствовать перемену.
   - Вы по-прежнему очень хорошенькая, - констатировал Джейкоб. - Но  в  вас
появилась усталость, холодность. Это происходит с каждым, кто сталкивается с
историей вроде этой.
   Не похоже было, чтобы воспоминания еще волновали его.  События  последних
нескольких часов побудили его углубиться в них и рассмотреть со  всех  углов
зрения, и это больше не пугало его.
   Элайн призналась:
   - Бредшоу рассказали мне.
   - Эти вампиры!
   Она невольно рассмеялась:
   - Так уж прямо и вампиры?
   -  Деньги  никогда  не  пойдут  им  впрок,  потому  что  они  никогда  не
удовлетворятся тем, что имеют их достаточно, чтобы быть счастливыми.
   Она согласилась.
   А Джейкоб сказал:
   - Садитесь, Элайн. Я хочу, чтобы вы услышали это от меня.
   - Про Сочельник? Он кивнул:
   - Да.
   - Вы считаете, что вам следует об этом говорить?
   - Воспоминания какое-то время причиняли мне боль, - признал Джейкоб. - Но
это было только потому, что я пытался выбросить их из головы.  Конечно,  мне
это не вполне  удалось,  но  с  годами  я  сумел  притупить  память.  Теперь
воспоминания вернулись, острые и ясные, и я научился  снова  это  принимать.
Если я расскажу вам, это поможет, это немного облегчит мою душу. Кроме того,
я хочу быть уверенным, что вы услышите это так, как все было, а не так,  как
сочинили Бредшоу.

Глава 7

   Сочельник, 1957 год.
   Снег. Снег начал идти в начале дня, сначала легкий, словно тонкая пыль из
сахарной пудры, рассыпаемая по улицам и лужайкам. В  течение  дня  скопление
облаков  спускалось  все  ниже  и  становилось  все  более   свинцово-серым,
равномерно окрашенным, так что уже нельзя было  отличить,  где  за  небесной
пеленой покоится солнце. К четырем часам дорожные рабочие немного расчистили
снег и насыпали золу. Но те, кто осмелился показаться на  городских  улицах,
чтобы  сделать  последние  покупки,  обнаруживали,  что  проехать   -   дело
непростое; машины застывали под странным углом посреди мостовой, а  наименее
опытные водители скрипели зубами  и  кляли  себя  за  то,  что  не  обратили
внимания на метеосводки.
   В ресторанах, как оказалось, все шло как  положено.  Они  сумели  продать
рекордное число рождественских обедов для тех, кто предпочел поесть не дома,
как большинство людей, - пожилым, чьи дети больше не думали о  них,  молодым
влюбленным,  которым  было  неинтересно  делить  волшебное  время  встреч  с
родителями, одиноким людям без семьи, боявшимся  остаться  в  одиночестве  в
такой тихий, унылый день. Джейкоб покинул кафе "Бронзовый фонарь", последнее
из заведений Матерли, которое надлежало проверить, выкатил  свою  машину  из
гаража и начал утомительное путешествие домой.
   В двадцать минут шестого он заехал в гараж и выключил двигатель.  Никаких
других машин там не было. Ли и мальчики занимались  покупками.  У  Джерри  и
Бесс был выходной, и они собирались вернуться до девяти  или  десяти,  чтобы
начать приготовления к завтрашнему традиционному празднеству.
   Когда он прошел через парадную дверь, то сразу почувствовал,  что  что-то
не так, хотя с виду все было в порядке.  Какой-то  момент  он  оставался  на
пороге, где всего один шаг назад  вернул  бы  его  к  рассыпчатому  снегу  и
холодному декабрьскому ветру. Потом он рывком захлопнул  дверь  и  прошел  в
гостиную, где в этом часу ожидал застать Амелию.
   Ее там не было.
   - Амелия?
   Она не отвечала.
   Наверху, в задней комнате, дедушкины часы пробили четверть часа. Вот  уже
пять лет никто не приводил в движение механизм с  семидневным  заводом.  Кто
запустил его сейчас?
   - Амелия! - окликнул он.
   Молчание.
   Он всмотрелся через пролеты лестницы и обнаружил, что там никого нет.
   Он поднялся наверх.
   На верхней площадке его снова охватило смутное предчувствие,  заставившее
остановиться перед самой дверью. Что-то было очень и очень не в порядке.
   Он хотел пройти в заднюю  комнату,  посмотреть,  почему  пошли  дедушкины
часы, но вначале заглянул в детскую, где двойняшки, Дана и Лаура,  лежали  в
своих колыбелях.
   Глянул на колыбели.
   И увидел кровь.
   Сначала он не понял, что это кровь. Из противоположного конца комнаты она
выглядела  просто  темной  жидкостью,  бегущей  по  перекладинам  и   ножкам
колыбелей, оставляя пятна на ковре под ними.
   Колеблясь, он пошел к  детям.  Они  лежали  в  тени  неподвижно,  слишком
неподвижно.
   Он негромко окликнул их по именам, которые они еще не п