ризнавали как свои
собственные, но которыми он дорожил.
   Дети не хныкали, не шевелились.
   Потом он приблизился достаточно, чтобы рассмотреть, что это  кровь,  и  в
ужасе уставился на глубокие разрезы чудовищных ран.  Прошло  время.  Сколько
времени, он впоследствии так и не смог установить. По сути дела,  было  так,
как   будто   законы   вселенной,   механизмы   физической   природы   разом
приостановились. Он  словно  угодил  в  пузырь  безвременья,  взирая  сквозь
непрочные  стены  своей  тюрьмы  на  застывший  ландшафт.  Когда  же   время
возобновило свое течение и пузырь  вокруг  него  лопнул,  он  издал  низкий,
неистовый стон, который быстро перешел в крик.
   Он повернулся и поковылял к коридору.
   Пол,  казалось,  ехал,  как  основа  комнаты  смеха  на  ярмарке,  и  это
заставляло его опираться о стену, пока он шел, иначе он бы  тут  же  потерял
равновесие.
   Он отыскал комнату с дедушкиными часами. Стеклянная дверца  футляра  была
открыта, замазана кровью. Медный маятник, заброшенный на  долгие  годы,  был
покрыт налетом и такими же темно-красными пятнами.
   - Амелия! - Он думал, что окликнул ее по имени. Но  когда  прислушался  к
себе,  то  услышал  бессловесный  крик,  крик,   вырывавшийся   из   сухого,
потрескавшегося горла.
   Он повернулся и пошел обратно по коридору, заглядывая в  каждую  комнату,
не зная наверняка, что сделает, когда найдет ее. А  потом  он  наткнулся  на
нее; она уже вернулась в детскую и стояла на коленях у  колыбелей,  прямо  в
красных лужицах.
   Она не смотрела на него.
   Через  прутья  колыбели  Ланы  она  вглядывалась   в   скрючившееся   там
безжизненное тельце.
   Ее волосы в беспорядке свисали по щекам, сворачиваясь над воротником, как
будто заряженные статическим электричеством. Ее одежда  была  перепачкана  и
смята, покрыта огромными пятнами пота. Сколько бы ни длилось  охватившее  ее
днем сумасшествие,  оно  нанесло  ей  тяжелый  урон,  прежде  чем  произошла
кульминация - убийство двойняшек.
   - Амелия, - негромко позвал он, стоя посреди комнаты,  на  полпути  между
колыбелями и дверью. На этот раз он не мысленно окликнул ее, а действительно
заговорил с ней. Он перестал кричать. Пока.
   Она подняла взгляд.
   - Они никак не переставали плакать, - сказала она.
   Хуже всего был ее голос. Он был совершенно нормальным. В нем не  было  ни
малейших признаков сумасшествия. Он был холодный,  грудной  и,  как  всегда,
чувственный. Прежде это было одной из ее самых привлекательных черт.  Теперь
это казалось непристойно и отвратительно.
   - Ты убила их, - произнес он.
   - Если бы только они не плакали так много, - повторила она.
   Он не нашелся что сказать.
   - Я завела дедушкины часы, - сообщила она. - Ты видел? - Она вытерла руку
в красных пятнах о прядь волос. - Когда часы ходили, у нас не  было  никаких
двойняшек. Теперь они снова идут, но двойняшки по-прежнему  здесь.  Я  хочу,
чтобы они ушли. Я хочу, чтобы все стало так же, как раньше.
   -  Часы  не  ходили  пять  лет,  -  заметил  он.  Это   было   совершенно
бессмысленно. Его речи становились такими же безумными, как ее.
   - Теперь они идут, - сказала Амелия. - И совсем скоро дело пойдет на лад.
Все будет замечательно. Двойняшки уйдут, и я снова буду счастлива, и мы с Ли
сможем  разъезжать  повсюду,  как  раньше.  Двое  детей  -  это  более   чем
достаточно, Джейк. Ли согласится. Я просто-напросто обратила время вспять.
   Он прошел остававшееся до нее расстояние,  избегая  смотреть  на  мертвых
близнецов. И промолвил:
   - Ты убила их!
   - Обратила время вспять, - возразила она. Несмотря на растрепанные волосы
и плачевное состояние одежды, лицо ее было торжествующе-красивым.
   Это тоже показалось ему не правильным. Он хотел дать ей понять все это, а
потом посмотреть, как она в один миг станет старой и уродливой.
   - Ты кромсала ножом своих собственных детей, снова, и снова, и снова.  Ты
- убийца, Амелия.
   - Разве ты не видел часы?
   По какой-то причине, что была выше его понимания, он должен был причинить
ей боль, и понял, что часы -  направление  атаки,  в  котором  она  наиболее
уязвима. Он объявил:
   - Часы не ходят!
   - Ходят!
   - Я только что заходил посмотреть на них,  -  сообщил  он.  -  Они  снова
остановились.
   - Нет.
   - Детали заржавели.
   - Нет!
   - Часы никогда больше не пойдут.
   Она вскочила на ноги, лицо ее внезапно перекосилось. Она оскалила зубы  в
дикой, широкой и злобной ухмылке.  Ноздри  раздулись.  Ее  глаза  раскрылись
широко и потрясение, уставились куда-то вдаль.
   Он потянулся к ней.
   Она попятилась, занесла нож и бросилась на него.
   Джейкоб то ли забыл про нож, то ли подумал, что  она  его  выронила.  Она
держала его у бока,  наполовину  скрытый  ладонью  и  складками  одежды.  Он
попытался отскочить назад, но не успел уклониться от удара. Лезвие распороло
ему плечо и причинило жестокую боль, от которой он истошно закричал.
   Он упал, схватившись за руку, чувствуя, как кровь побежала у  него  между
пальцами. Забытье обрушилось на него, как огромная темная  птица.  Он  знал,
что должен перебороть его, иначе Амелия его убьет, пока он будет лежать  без
сознания.  Но  птица  была  слишком  тяжелая  и  слишком  настойчивая.   Она
устроилась у него на лице и заслонила собой весь белый свет.
   К тому времени, когда он очнулся, он потерял с чашку  крови  или  больше,
хотя кровь из раны теперь текла лишь тоненькой струйкой. Он лежал в  детской
наедине с трупами, но ему безумно хотелось выбраться оттуда, даже  если  это
означало привлечь Амелию шумом своих движений.
   В коридоре он добрел до лестницы и стал  спускаться  вниз,  настороженный
густым сумраком на первом этаже. Но когда он добрался до нижней площадки, то
понял, что волноваться теперь  нечего.  Она,  должно  быть,  споткнулась  на
ковровой дорожке, пока бежала сверху, и упала  на  ступеньки.  Ее  шея  была
сломана, и она лежала на последней ступеньке неопрятной грудой.
   Любопытно, что теперь, сознавая, что лично ему ничто не  угрожает  и  что
этот  кошмар  близится  к  концу,  когда  он  сможет  получить  помощь,   он
отреагировал не так логично, как должен был бы. Он стоял  там,  над  мертвым
телом сумасшедшей женщины, и еще долгое время кричал, Как  будто  сотрясение
воздуха могло изгнать из него отчаяние.
   Сочельник, 1957 год.

Глава 8

   Элайн закрыла дверь комнаты Джейкоба Матерли и прислонилась  к  косяку  в
поисках опоры. Она сумела усидеть на  протяжении  всей  ужасной  истории  об
убийствах в Сочельник и дождаться вместе с  Джейкобом,  пока  вечерняя  доза
снотворного возымеет действие и он уснет. На протяжении всего этого  времени
она старалась напоминать себе, что ее  собственная  реакция  не  важна.  Что
имело  значение  -  так  это  успокоить  Джейкоба  и  не  дать  ему   повода
разволноваться еще больше. Он был, уже не  говоря  обо  всем  остальном,  ее
пациентом,  единственной  причиной,  по  которой   она   находилась   здесь,
средоточием ее новой жизни. Потому она сочувствовала ему и пыталась  утешить
его, прищелкивая языком и  похлопывая  рукой,  загоняя  свой  страх  глубоко
внутрь, где он не смог бы  его  разглядеть.  Теперь  же,  наконец  вне  поля
видимости старика, страх поднялся и бешено забурлил в ней самой.
   Что она делает в этом доме?
   Да, тут есть работа, деньги, комната и питание - и чувство, что в  первый
раз в своей  жизни  она  добилась  успеха,  встала  на  ноги.  Но  этого  не
достаточно, чтобы удержать ее здесь,  ведь  так?  Она  могла  так  же  легко
получить работу в более счастливом доме, вдали от столь долго  вынашиваемого
зла, которое нависло, словно саван, над владением Матерли. Прежде всего  это
было двойное убийство пятнадцатилетней давности и весь этот кошмар,  который
остался после него, остатки сумасшествия, которые никто  никогда  не  сможет
вытравить из этих комнат  или  из  сознания  людей,  переживших  последствия
убийств. А совсем на  поверхности  было  пьянство  Пола  Хоннекера,  которое
выводило ее из равновесия больше, чем она сама прежде думала. Ей никогда  не
нравилось находиться среди пьяниц, потому что они неуравновешенны,  отрезаны
от реальности, слишком склонны к пустому фантазированию. И  еще  был  Деннис
Матерли и его легкомыслие. Он и этот дом вместе внушали ей ужасную  тревогу.
И были, конечно, удары ножом, нанесенные Силии  Тамлин.  И  возможно,  самое
страшное из всего - это упорство Джейкоба  Матерли  относительно  того,  что
виновный - один из членов его собственной семьи.
   Оставить.
   Уехать прочь.
   Найти другую работу.
   Но она не могла этого сделать. Она не могла главным образом  потому,  что
это было бы все равно что убежать от проблемы, отказаться посмотреть в глаза
реальности. А она никогда не убегала. Ни от чего. Были  времена,  когда  ее,
еще ребенка, больно ранили и  внушали  страх  холодность  и  бесчеловечность
приюта и его персонала, так что она даже подумывала о побеге. Она мечтала  о
том, чтобы ее нашла богатая супружеская пара и взяла к себе в дом,  кормила,
и нежила, и одаривала любовью. Но вскоре она отринула эти мечты и  научилась
справляться с тем, что есть на самом деле. Теперь, много лет спустя, она  не
могла поддаться детскому порыву бежать от своих напастей.
   Но были, как она понимала, и другие вещи, удерживающие ее здесь.  Был  Ли
Матерли, чья сила духа на протяжении всего  этого  ужасного  происшествия  с
Силией Тамлин была просто восхитительна. Он был  сильным  и  мужественным  и
молодцом перенес последний удар судьбы, пусть даже и стал чуть более бледным
и не таким бодрым. Он, как считала Элайн, был воплощением отцовства. Он  был
строгим, умелым отцом, о котором она всегда мечтала и которого на самом деле
никогда не знала. А еще был Гордон. Ей не хотелось думать  об  этом,  потому
что она боялась, что обманывает себя. И все-таки, проходя мимо друг друга по
коридору или встречаясь  за  столом,  они  обменивались  взглядами,  которые
давали ей уверенность, что он испытывает к ней ту же привязанность,  которую
она осторожно начинала позволять себе по отношению к нему.
   Зато Джейкоб Матерли явно отказался от  мысли,  будто  кто-то  из  членов
семьи виновен в случае с Силией Тамлин. Старик уверял ее, что он  больше  не
придерживается   мысли,   что   сумасшествием,   которым   страдала   Амелия
Хоннекер-Матерли, заразился также кто-то другой с ее кровью.  Теперь  он  от
чистого сердца соглашался с версией капитана Ранда насчет  автостопщика.  От
этого ей должно было бы стать спокойнее.
   Не становилось.
   Она  признавалась  себе,  что  не  верит  во  вновь  обретенный  стариком
оптимизм. Слишком уж рьяно он стремился принять  версию  Ранда.  Слишком  уж
шумно поддерживал вероятность того, что  преступление  совершил  посторонний
человек. За всем его видом, выражающим облегчение, и его озабоченностью тем,
чтобы этого  незнакомого  автостопщика  нашли  и  наказали,  таились  те  же
сомнения, которые он выказывал раньше, в те времена,  когда  он  хотел  быть
более честным с самим собой. Джейкоб Матерли по-прежнему считал, что виноват
Деннис, или Гордон, или Пол. Он был напуган чуть ли не  до  смерти,  ожидая,
что вот-вот что-то грянет.
   И она тоже, как наконец-то поняла Элайн.
   - Теперь вас наняли в качестве телохранителя? - спросил  Гордон  Матерли.
Он поднялся на лестничную площадку прежде, чем она успела сообразить, что он
здесь.
   В какой-то момент она выглядела смущенной.
   - Оставили обязанности медсестры, чтобы сторожить  дедушкину  дверь?  Она
улыбнулась:
   - Нет. Я направлялась в свою комнату, но, похоже, на этом месте силы меня
покинули. Он поинтересовался, уводя ее от двери:
   - Как он?
   - Похоже, приступы его больше не беспокоят,  несмотря  на  продолжающееся
возбуждение. Я бы сказала, что в общем и целом дела его пошли на поправку.
   - Я волнуюсь за него, - сказал Гордон. - Я  не  хочу  его  потерять.  Она
улыбнулась:
   - Он чудесный старикан.
   Гордон с воодушевлением согласился, а потом заявил:
   - Я пришел спросить, не хотели бы вы спуститься вниз и  сыграть  со  мной
несколько партий в бильярд.
   Девушка  хмыкнула  и  тут  же  поразилась  самой  себе.  Зардевшись,  она
призналась:
   - Я не умею играть. Я никогда не играла.
   - Я вас научу, - пообещал Гордон. Это был один из самых приятных  вечеров
в ее жизни. В середине вечера Бесс принесла им напитки  и  закуски,  но  все
прочее время они оставались в игровой комнате с глазу на глаз. Обычно  Элайн
не слишком интересовалась  играми,  потому  что  считала  их  пустой  тратой
времени. Но Гордон старательно объяснил ей, что пул,  в  отличие  от  многих
других игр, полезен, поскольку проверяет математическое  мышление  игрока  и
чувство соотношения. Он учил  ее  игре,  как  будто  это  была  головоломка,
которую предстоит решить, объясняя удары от борта и то, как ударить по шару,
чтобы послать его влево или вправо. Все это было очень захватывающе,  а  его
общество делало это вдвойне стоящим.
   Когда где-то в одиннадцать тридцать она пошла спать, она чувствовала себя
окрыленной. Несмотря на то, что случилось  с  Силией,  несмотря  на  уныние,
нависшее над домом, несмотря ни на что, она чувствовала себя замечательно.
   Из-за Гордона.
   Когда она уснула, ей приснился Гордон. Они гуляли вместе  по  бескрайнему
саду, где вся трава была подстрижена и все кусты ухожены. Дикие фрукты росли
на многих деревьях. Птицы пели над головой и сопровождали их, словно  особые
слуги, куда бы они ни пошли. Небо  было  синим,  воздух  -  теплым,  а  весь
остальной мир - за миллион, за миллиард лет от них.
   Она проснулась от грома, который ударил над крышей, словно бомба...
   Сперва она  не  распознала  источник  шума  и  даже  комнату,  в  которой
проснулась. Гром сотрясал плоское небо снова и снова,  обрушивал  бесплотные
кулаки на дом Матерли, дребезжал оконными  рамами  и  заставлял  сам  воздух
одобрительно  дрожать.  Молнии,  вызванные  из  другого  измерения   тяжелой
канонадой, поигрывали желто-белыми пальцами по стеклу и  отбрасывали  ломкие
крупицы призрачного света на кровать, в которой она лежала. И  только  когда
полдюжины  вспышек  этой  стробоскопической  иллюминации  ударили  в  тускло
освещенную комнату, она  вспомнила  о  доме  Матерли,  своей  работе,  своем
пациенте, о нападении на Силию Тамлин, об истории про Сочельник...
   Ее безмятежный сон ушел.
   Ее сон о Гордоне улетучился.
   Она встала и подошла к окну.
   Утро было совсем темным, низкое небо набрякло от пелены холодного  дождя,
который прорывался сквозь деревья на  ухоженный  сад  в  хозяйских  угодьях.
Гроза была такой неистовой, дождь - таким плотным, что  она  даже  не  могла
рассмотреть колониальный особняк Бредшоу, который обычно  был  виден  из  ее
окна даже в сумерки.
   Особенно яростный удар грома заставил ее вздрогнуть  и  отскочить  назад.
Когда он миновал, она рассердилась. Было время - и совсем недавно,  -  когда
она ни за что не испугалась бы грома, когда она  сочла  бы  его  всего  лишь
шумом, безобидным шумом. Этот  дом  изменил  ее,  а  она  не  оказывала  ему
достаточного сопротивления.
   Элайн отвернулась от грозы, приняла душ, оделась и отправилась  осмотреть
Джейкоба. Он по-прежнему был полон ложной  уверенности,  что  несостоявшийся
убийца Силии Тамлин - посторонний человек.
   Комнаты внизу были темные, освещенные только пробивавшимся сквозь  облака
солнцем, которое тускло светило в глубоко посаженные, исполосованные  дождем
окна. На кухне она обнаружила грязные тарелки, составленные в раковину. Бесс
не убирала накопившийся с утра мусор и не готовила дневную  еду,  хотя  было
уже начало одиннадцатого. Это, как она решила, означало, что у пожилой  четы
выходной и они уехали за покупками или в гости. Бесс была просто помешана на
чистоте, чтобы оставить невыполненной свою работу.
   Она приготовила себе тост и кофе, поела за  кухонным  столом,  откуда  ей
были видны задняя лужайка, бегущие облака, ивы, которые  трепал  ветер.  Она
неспешно пила вторую чашку кофе, когда  дверь  в  кухню  открылась  и  вошел
Деннис Матерли. Лицо его вдоль левой щеки было заляпано алой краской, а руки
покрыты зелеными пятнами. На нем были истрепанные джинсы и рабочая рубашка -
гораздо менее претенциозное одеяние, чем то,  в  котором  она  привыкла  его
видеть.
   - Доброе утро! - поздоровался он, бодрый, несмотря на дождь и  настрой  в
старом доме. Она сдавленно произнесла:
   - Доброе утро, Денни.
   - Я вижу, вы сварили кофе.
   - Я не наполняла кофейник, - сообщила она. - Но там, наверное, еще хватит
на пару чашек.
   Он  налил  чашку,  положил  сахар  и  сливки,  чересчур  много,  как   ей
показалось, потом сел за стол,  прямо  напротив  нее,  осторожно  отхлебывая
дымящийся напиток.
   - Вы слышали про Силию? - спросил он. Элайн обнаружила, что ей не хочется
смотреть прямо на него. Она сказала, по-прежнему глядя мимо  его  плеча,  на
дождь:
   - Нет, не слышала.
   - У нее миновал кризис, - г выдал новость Деннис.
   Она посмотрела на него:
   - Очнулась от комы?
   Он нахмурился и вытянул губы.
   - Еще нет. Но доктора говорят, что ее шансы на полное выздоровление очень
неплохие. Они намерены давать ей сильное успокоительное, когда она придет  в
себя, так что, вероятно, мы какое-то время не узнаем, кто виноват.
   Она не знала, что сказать в ответ. Она вообще не хотела с ним говорить, и
особенно о том, как ударили ножом  молодую  девушку,  которую  он  до  этого
привел в  этот  дом.  Глядя  на  него,  отчасти  завороженная  его  приятной
внешностью, она увидела в его глазах нечто, с чем ей не хотелось иметь  дело
и что она не могла ясно определить, нечто немало ее пугавшее.
   - А что, у Бесс и Джерри выходной? - поинтересовалась она,  надеясь,  что
разговор сам собой угаснет в банальностях.
   - Да, - кивнул он. - И Бесс будет кричать как  оглашенная,  когда  увидит
тарелки, которые здесь понаставили. - Он хмыкнул и сделал  последний  глоток
кофе.
   Она тоже допила свой  и  поставила  чашку  в  раковину,  после  того  как
сполоснула ее.
   Он подошел к ней, поставил свою чашку рядом с ее и осведомился:
   - Вы не хотите подняться в  мою  мастерскую  и  посмотреть  на  последние
несколько "шедевров", над которыми я так усердно работал?
   Она не хотела. И протянула:
   - Вообще-то у меня есть дела и...
   - Идемте, -  настаивал  он.  -  Отец  уехал  по  делам  в  город.  Гордон
отправился вместе с ним. Некому повосторгаться миниатюрой, которую я  только
что закончил. А я просто гибну без поклонников.
   - Дядя Пол, похоже, ваш величайший поклонник, - сопротивлялась девушка.
   - Да, но он тоже уехал. Сегодня тот день месяца, когда он  получает  свой
чек. К этому времени он уже взял его в банке, но не вернется домой до ужина.
Он любит отмечать получение каждого  чека  в  каком-нибудь  из  его  любимых
баров. - Деннис улыбнулся, говоря это, и она увидела, что  в  его  лице  или
голосе нет ни гнева, ни упрека. Ему, казалось, вообще  все  равно,  что  его
дядя - пьяница.
   Потом ей пришло в голову, что, если не считать Джейкоба Матерли, они одни
в доме.
   А Джейкоб - инвалид, не способный помочь ей, если...
   Если - что?
   - Идемте, - звал Деннис. - Вы еще не  ходили  наверх  посмотреть  на  мои
работы, а вам давно пора это сделать.
   Он взял ее за руку.
   Его рука была теплая, большая, сухая и  твердая.  Она  не  знала,  почему
следовало ожидать чего-то другого, но, когда она почувствовала  его  руку  и
обнаружила, что она не холодная, она удивилась.
   - Мне на самом деле нужно заглянуть к вашему дедушке и посмотреть...
   - С ним все будет в порядке! Всего на  несколько  минут,  -  говорил  он,
уводя ее из кухни в нижний коридор.
   Элайн не видела никакого способа вежливо отклонить его приглашение  и  не
хотела его злить. В конце концов, он был любимым сыном своего отца. И в  нем
текла кровь Хоннекеров...
   - Мне нужна чест