ли самоконтроль. Чейз лишь  один  раз  позволил  себе  дойти  до
такого состояния - и операция провалилась; память об этом постоянно угнетала
его.
   Теперь, когда он наконец оказался лицом к лицу с Судьей, его  способность
владеть собой и сохранять спокойствие оказалась очень  ценной.  Столкновение
не привело к немедленному насилию, как  это,  по  его  представлению,  могло
случиться.
   - Что ты здесь делаешь? - спросил Судья, Он попятился от белого кресла по
направлению к телевизору, вытянув руки в стороны и  шевеля  пальцами,  будто
пытался отыскать какой-нибудь предмет,  которым  можно  воспользоваться  как
дубинкой.
   - А ты как думаешь? -  спросил  Чейз.  Он  медленно  двинулся  к  Лински,
отрезая ему путь к отступлению.
   - Тебе нельзя сюда. Чейз промолчал.
   - Это мой дом, - сказал Судья.
   Когда Судья подошел к телевизору  вплотную,  Чейз  остановился  в  десяти
футах от него, не сводя с него глаз и выжидая удобного  момента.  Он  жалел,
что дело дошло до этого, жалел, что ему не удалось как  следует  рассмотреть
Судью, оставшись незамеченным.
   Снова ложь.
   - Больше никому нельзя сюда, - твердил Судья. - Это мой дом,  и  я  хочу,
чтобы ты убрался вон. - Казалось, он был в меру разозлен, вот только голос у
него дрожал.
   - Нет, - сказал Чейз.
   - Убирайся!
   - Нет.
   - Черт бы тебя побрал! - воскликнул  Судья.  Он  стоял,  вытянув  руки  в
стороны, как крылья, и уже начинал плакать. Слезы выкатились из уголков глаз
и оставили мокрые дорожки на щеках.
   - Я хочу, чтобы ты немедленно подошел к телефону на той тумбе и  позвонил
в полицию, - велел Чейз. Но, уже произнося эти слова, он  понимал,  что  это
невозможно.
   - Не буду, - возразил Судья.
   - Будешь.
   - Ты  меня  не  заставишь,  -  сказал  Судья.  Говоря  это,  он  медленно
поворачивался  и,  произнеся  последнее  слово,  схватил  какой-то  предмет,
лежащий на телевизоре.
   Чейз слишком поздно увидел, что это пистолет.  Он  не  понимал,  как  мог
упустить это движение Судьи. Должно  быть,  уже  утерял  былую  хватку.  Или
подсознательно позволил ему это сделать. Пока Судья  вскидывал  пистолет,  к
которому по-прежнему  была  приделана  серая  трубка  глушителя,  он  шагнул
вперед, но двигался недостаточно быстро. Пуля попала ему в левое  плечо,  он
качнулся в сторону, потерял равновесие и повалился прямо на торшер, а  затем
вместе с ним рухнул на пол. Обе  лампочки  от  удара  разбились,  и  комната
погрузилась почти в полную темноту, которую  разбавлял  только  слабый  свет
далеких уличных фонарей, просачивающийся сквозь тяжелые шторы.
   - Ты помер? - спросил Судья.
   Чейзу казалось,  будто  в  плечо  забит  гвоздь,  вся  рука  онемела.  Он
чувствовал, что вдоль бока бежит кровь, но не хотел протягивать другую  руку
и выяснять, насколько серьезно ранен, - во-первых, потому, что, если рана  и
впрямь серьезная, он не  желал  знать  об  этом,  а  во-вторых,  потому  что
предпочитал, чтобы Судья думал, будто он умер или умирает.
   - Чейз?
   Чейз, затаившись, ждал.
   Судья отлепился от телевизора и нагнулся, стараясь разглядеть тело  Чейза
среди теней и мебели. Чейз не был уверен, но ему казалось, что Судья  держит
пистолет прямо перед собой, как учитель, тыкающий указкой в классную  доску.
Это хорошо. Это делало его более уязвимым.
   - Чейз?
   Чейз с трудом приподнял с пола  раненую  руку,  тяжелую  и  безжизненную,
согнул ее в локте и положил ладонью на ковер; вторая рука уже  находилась  в
таком же положении. Он  чувствовал  слабость,  его  лихорадило;  внутри  все
переворачивалось, пот градом катил с лица и  струился  по  позвоночнику.  Он
знал, что все это от шока, но когда Судья нападет, ему  хватит  сил  одолеть
его.
   - Ну, как наш герой? - спросил  Судья.  Вероятно,  он  перестал  плакать,
потому что в его голосе послышался низкий, довольный смешок. - Хочешь, чтобы
тебя снова пропечатали в газете? -  Он  засмеялся  и  сделал  еще  один  шаг
вперед.
   Чейз оттолкнулся от пола и кинулся Судье под ноги, не обращая внимания на
боль  в  плече.  Он  проскользнул  под  стволом  пистолета,  который   Судья
по-прежнему держал перед собой, как старуха, заподозрившая, будто в  ее  дом
забрался грабитель.
   Пистолет выстрелил, шипение глушителя было едва слышно на  таком  близком
расстоянии; пуля ударилась где-то в другом конце комнаты, не пройдя  даже  и
близко от Чейза.
   Они врезались в телевизор, стоявший позади;
   Судья задел его бедрами и сшиб с тумбочки. Телевизор ударился о стену,  а
потом о пол, дважды громко бухнув, хотя кинескоп и  не  разбился.  Судья  не
смог упасть назад из-за того, что мешала мебель, потерял равновесие и рухнул
на Чейза. Пистолет вылетел из его рук и стукнулся о деревянную ножку кресла.
Он попытался было полезть за ним, но Чейз крепко держал его и  не  собирался
выпускать.
   Перекатившись вместе с Судьей так, чтобы оказаться сверху, он ударил  его
коленом в пах. Лински вскрикнул, и его крик тут же перешел в сдавленный стон
боли. Он попытался подняться и стряхнуть с себя Чейза, но ему  едва  удалось
дернуться. Он снова заплакал.
   Раненое плечо Чейза жутко саднило оттого, что он перекатился через  него;
у него было такое ощущение, будто кости уже  сгнили.  Превозмогая  боль,  он
обеими руками ухватил Судью за шею,  нащупал  сонные  артерии  и,  зажав  их
большими пальцами,  не  отпускал,  пока  не  убедился,  что  убийца  потерял
сознание. Он встал, шатаясь взад-вперед, как пьяный. Лински лежал  на  полу,
раскинув руки в стороны, теперь похожий на птицу, которая упала на  землю  и
сломала спину о камень.
   Чейз стер пот с лица. Его  желудок,  только  что  перекрученный,  слишком
быстро почувствовал себя свободным, и он подумал, что  его  сейчас  стошнит.
Однако он не мог позволить себе этой роскоши.
   Снаружи проехала машина, полная орущих подростков,  взвизгнув  тормозами,
свернула за угол, посигналила и двинулась дальше.
   Чейз перешагнул через распростертое тело  Ричарда  Лински  и  выглянул  в
окно. Ни души. Похоже, звуки борьбы не привлекли внимания за пределами дома.
   Он отвернулся от стекла и прислушался к  дыханию  Лински.  Оно  оказалось
неглубоким, но ровным.
   Чейз направился было через комнату к другому торшеру, по дороге наткнулся
на оттоманку, но потом-таки нашел лампу и зажег ее.
   Он осмотрел свое плечо, ощупал дырку в мясистой части бицепса.  Насколько
он понимал, пуля прошла навылет. Через минуту он разглядит рану получше  при
более ярком освещении, а пока нужно обезвредить Судью.
   Он вызовет полицию. Только не сразу. До этого  ему  нужно  распутать  еще
пару нитей.

Глава 16

   В ванной Чейз содрал с себя пропитанную кровью  рубашку  и  бросил  ее  в
раковину. Затем промыл рану и принялся  останавливать  кровотечение,  губкой
промакивая кровь до тех пор, пока она почти не  перестала  идти.  Отыскав  в
аптечке спирт, вылил на рану полбутылки, чуть  не  потеряв  от  острой  боли
сознание.  Некоторое  время  он  стоял,  опершись  на   края   раковины,   и
рассматривал себя в зеркало: круги под  глазами  стали  темнее,  белки  глаз
воспалились. Когда он почувствовал, что в состоянии двигаться, нашел  ватные
тампоны, макнул один из них в мертиолат и прижал к ране. Сверху  обложил  ее
оставшимися  тампонами  и  заклеил  широкой  полосой  пластыря.  Далеко   до
профессиональной перевязки, но, по крайней мере, кровь не текла на пол.
   В спальне он взял из шкафа одну из рубашек Судьи и кое-как  влез  в  нее.
Схватись они не десять минут назад, а сейчас  -  он  бы  наверняка  оказался
побежденным, потому что плечо и спина здорово онемели.
   На кухне Чейз нашел большой пластиковый пакет  для  мусора,  бросил  туда
окровавленные рубашки, полотенце и губку. Кусками туалетной  бумаги  и  ваты
тщательно вытер раковину и зеркало и тоже бросил их в пакет. Стоя в  дверях,
придирчиво оглядел ванную, решил, что не оставил  следов,  выключил  свет  и
закрыл за, собой дверь.
   Вторая пуля Судьи не попала в Чейза, но  вдребезги  разнесла  трехфутовое
декоративное зеркало, которое висело на стене  над  баром  в  дальнем  конце
гостиной. Куски стекла валялись по всей комнате. За пять минут он собрал все
крупные стекляшки, хотя сотни  крошечных  серебристых  осколков  по-прежнему
блестели на ковре и на обивке стульев.
   Пока он размышлял, как от них  избавиться,  Судья  пришел  в  себя.  Чейз
подошел к стоящему посреди комнаты стулу,  к  которому  он  привязал  убийцу
бельевой веревкой, найденной в кухне. Стул был жесткий, с прямой  спинкой  и
множеством завитушек, за которые оказалось  очень  удобно  цеплять  веревку.
Судья принялся извиваться, пытаясь освободиться от пут, но вскоре понял, что
это ему не удастся. Чейз спросил:
   - Где у тебя пылесос?
   - Что? - Судья еще плохо соображал.
   - Пылесос.
   - Зачем он тебе?
   Чейз сильно ударил его по лицу здоровой рукой.
   - В подвале, - сказал Судья.
   Чейз принес пылесос, включил его и собрал все кусочки разбитого  зеркала,
которые смог разглядеть. Через пятнадцать минут, удовлетворенный,  он  отнес
пылесос на место.
   - Что ты задумал? - спросил Судья. Он все  еще  пытался  освободиться  от
веревки, как будто не убедился до конца, что это безнадежно.
   Не ответив, Чейз поднял телевизор и поставил на тумбочку, всунул вилку  в
розетку и включил его. Он работал. Шла комедия положений, из тех, в  которых
папаша всегда полный идиот, мамаша немногим лучше, а детки - ушлые чудовища.
   Потом он поднял  торшер,  на  который  падал,  и  осмотрел  металлический
абажур: погнулся, конечно, но по виду нельзя сказать, что погнулся  недавно.
Чейз вывернул поврежденные лампочки и  вместе  с  большими  кусками  зеркала
выбросил в пластмассовый пакет для  мусора,  где  уже  лежали  окровавленная
рубашка и полотенце. Более мелкие стеклянные осколки он смел на страницу  из
журнала, и она вместе с самим журналом последовала в пакет.
   - Где у тебя запасные лампочки? - спросил он у Лински.
   - Не скажу.
   - Скажешь, никуда не денешься.
   Судья молчал, злобно глядя на  Чейза.  Чейз  заметил,  что,  как  и  было
задумано, на  шее  у  Судьи  не  оставалось  синяков.  Он  надавил  пальцами
достаточно метко и быстро, чтобы серьезно повредить ткани.
   Чейз три раза ударил Лински по лицу тыльной стороной ладони.
   - В кухне под раковиной, за коробкой стирального порошка, - сказал Лински
и спросил:
   - Что ты хочешь всем этим доказать?
   Чейз не ответил. Нашел лампочки, ввернул две в торшер, нажал выключатель,
и они загорелись.
   Вернувшись в кухню, он налил ведро воды, взял мыло, аммиачную жидкость от
пятен и пакет молока - любимый пятновыводитель его матери - из холодильника.
В гостиной, с помощью тряпки и всех трех веществ по очереди, он  стер  самые
заметные пятна крови с ковра. Оставшиеся бледно-коричневые разводы  терялись
в длинном ворсе.
   Потом он убрал все причиндалы, а тряпку тоже бросил в мусор.
   После этого, встав посреди комнаты, он медленно  осмотрел  ее  в  поисках
следов борьбы. Кровь он вытер, мебель поставил на свои места,  битое  стекло
выбросил. Единственное, что могло привлечь внимание,  -  светлый  квадрат  в
рамке сажи на стене, где висело зеркало.
   Чейз вытащил из стены оба гвоздя; остались  две  едва  заметные  дырочки.
Потом бумажным полотенцем прошелся по грязной раме, успешно затерев пятно на
стене. Ясно, конечно, что здесь что-то  висело,  но  можно  подумать,  будто
сняли этот предмет несколько месяцев назад.
   Судья наблюдал за его манипуляциями, не задавая больше вопросов.
   Закончив, Чейз уселся на ручку кресла неподалеку от Судьи и сказал:
   - У меня к тебе есть вопросы.
   - Пошел к черту, - отрезал Судья.
   - Почему?
   - Я уже все объяснил.
   - Объясни еще раз. - Чейзу  казалось,  что  рука  вот-вот  отвалится,  но
сильная боль держала его начеку.
   - Они были прелюбодеи, - сказал Лински. - Я следил за  ними  и  наблюдал,
пока не узнал наверняка.
   - А почему тебя это беспокоило? Потому что Майк  должен  был  быть  твоим
любовником?
   Вероятно, Судья понял, что выхода нет, так же как  нет  надежды  что-либо
скрыть, и бесполезно отрицать свое сексуальное извращение. Он признался:
   - Это был красивый мальчик, и я ему  как  будто  нравился.  Но  я  сделал
колоссальную ошибку, попытавшись сблизиться с ним. Это стало  у  меня  почти
манией - его юность, грация, которую с возрастом теряют, улыбка,  энтузиазм,
жизненная энергия. Мне не следовало все это начинать.
   - И поэтому ты убил его.
   - Нет, - сказал Судья. - Началось все из-за  этого,  но  потом  приобрело
гораздо более серьезный оборот. - В его глазах появилась  искра  нездорового
интереса, болезненное возбуждение. - Став следить за ним, я увидел, какой он
безнравственный - и как безнравственно  все  поколение.  На  меня  произвели
удручающее впечатление эти собачьи свадьбы в Канакауэе.  Вскоре  я  со  всей
очевидностью понял, что необходимо предостеречь  молодежь,  а  иначе  страна
падет, как пал когда-то Рим.
   Чейз почувствовал усталость: он надеялся услышать что-нибудь более свежее
и оригинальное. Но похоже, у всех сумасшедших одни и те же идеи.
   - И  ты  в  одиночку  собрался  изменить  нравственность  всего  молодого
поколения, лишь показав ему, что бывает с.., прелюбодеями.
   - Да, - сказал Судья. - Я знаю, что сам запятнан. Не думай, будто я  слеп
к  собственной  слабости.  Но,  начав  этот  крестовый  поход,  я  бы   смог
расплатиться за собственные грехи и внести вклад в  укрепление  христианских
устоев общества.
   Чейз засмеялся.
   - Не вижу ничего смешного, - сказал Судья.
   - А я вижу. Тебе надо было познакомиться с родителями Майкла Карнса. Ты с
ними никогда не встречался?
   - Нет, - ответил Судья в недоумении.  Чейз  все  еще  смеялся,  но  вдруг
понял, что  это  нездоровый  смех,  слишком  вымученный  и  напряженный.  Он
перестал смеяться и посидел молча, стараясь овладеть собой. Потом спросил:
   - А что Бренц?
   - Я знал его - в библейском смысле слова.
   - Он был твоим любовником? - уточнил Чейз.
   - Да. Но это  был  мелочный,  мерзкий  тип,  да  к  тому  же  грозил  мне
разоблачением. То, что он сам замешан, его не волновало. Он говорил, что ему
наплевать, пусть хоть весь город знает.
   - У него правильное отношение к своим пристрастиям, - заметил Чейз.
   - Выставлять напоказ собственный  грех,  упиваться  им?  Это,  по-твоему,
здоровое отношение?
   - Гомосексуализм - грех только для тех, кто хочет так  думать,  -  сказал
Чейз. - Для всех остальных это просто другой способ смотреть на мир.
   - Ты испорчен, как и все остальные, - сказал Судья. - По крайней мере,  я
считаю его слабостью, чем он и является.
   - Как давно вы с Бренцем были любовниками?
   - Два года назад, - ответил Судья, - может, чуть раньше. После  этого  мы
изредка виделись, но только по делам.
   - Когда он позвонил тебе и рассказал,  что  я  приходил  и  интересовался
тобой?
   - В воскресенье днем. Он назначил  мне  встречу  в  понедельник  утром  и
сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.
   - А почему он не  пошел  прямо  в  полицию?  Судья  предпринял  очередную
безрезультатную  попытку  освободиться  от  веревки,   потом,   запыхавшись,
откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:
   - Ему нужны были деньги.  Однажды,  два  года  назад,  он  точно  так  же
грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.
   - Я думал, у него денег больше, чем у тебя, - удивился Чейз.
   - Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.
   - Ты застрелил его из этого пистолета?
   - Да.
   - Где ты взял гранату?
   Лицо Судьи на миг прояснилось.
   - Я майор запаса. Летом у нас  были  маневры,  и  мне  ничего  не  стоило
стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она
может пригодиться; так и случилось.
   Чейз нашел в столовой бумагу и ручку,  прихватил  с  журнального  столика
большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это  все  в  гостиную.  Он
положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу - ручку и сказал:
   - Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас  я  освобожу  твою  правую
руку и продиктую признание, а ты его  напишешь.  Если  попытаешься  выкинуть
какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?
   - Верю, - сказал Судья.
   Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова
привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку  положил  в
ящик письменного стола.
   - Тебе, должно быть, ужасно интересно, - сказал Судья. - Не знаю, как  ты
нашел меня, но это, похоже, захватывающая история, как раз для первой полосы
газеты.
   - В газету это не попадет, - сказал Чейз. - Во  всяком  случае,  то,  что
связано со мной.
   - Чепуха, Чейз. Чистейшая чепуха. Ты же знаешь, что никуда тебе не деться
от первой полосы. Даже если не хочешь в этом  признаваться,  ты  -  любитель
рекламы, дешевый герой войны,  который  понюхал  славы  и  теперь  не  может
отвыкнуть.
   - Нет, - возразил Чейз. - Ты ничего не понимаешь.
   - Тебе нравится быть знаменитостью, верно? Ты убил  всех  этих  женщин  и
детей...
   - Не я один.
   - А теперь каждый раз, когда в  газете  появляется  твоя  фотография,  ты
играешь на этом "геройстве". Кавалер медали за  доблесть.  Что  за  комедия,
Чейз. Ты отвратителен.
   - Я не хотел этой медали, - признался Чейз. Он и сам не понимал,  с  чего
это ему вздумалось оправдываться именно перед Судьей.
   - Ну да.
   - Именно так.
   - Но ты взял ее и машину, да еще пошел на торжественный обед.
   - Потому что так я мог быстрее всего  с  этим  покончить  и  вернуться  к
нормальной жизни. Стоило мне от чего-нибудь отказаться, пресса  стала  бы  в
десять раз любопытнее.
   - Все это рационализм.
   - Ничего подобного! - рявкнул Чейз.  -  Черт  возьми,  к  чему  мне  быть
героем? Я просто хочу жить счастливо, как  могу,  как  умею.  Никакой  я  не
герой.
   - Почему ты не сказал этого журналистам? Чейз в волнении встал. Довольно,
больше он не собирается обсуждать это.
   - Ты правда собирался убить Гленду? - сменил он тему.
   - Эту шлюху блондинку, с которой ты гуляешь?
   - Гленду, - повторил Чейз.
   - Конечно, - сказал Судья. - Она греховодница, как и ты, как  и  девчонка
Элленби. И я все равно смогу  вас  убить,  вас  всех,  вынести  вам  должный
приговор.
   - Да?
   - Ты же, надеюсь, не думаешь, что меня посадят в тюрьму? Меня отправят  в
психиатрическую больницу, на лечение.  Правда,  если  мне  подсунут  доктора
Ковела, я подниму вой до небес. - Он смеялся до тех пор, пока не  закашлялся
и из глаз не потекли слезы. - Я выйду оттуда, может быть, через  десять  или
пятнадцать лет. Не станут же меня там держать до смерти. - Он  посмотрел  на
бумажку, лежащую у его ног. - К тому же  ты  силой  заставил  меня  написать
признание, и на суде это могут учесть.
   Чейз взял пистолет, лежавший на телевизоре:
   - Ты сам делал глушитель?
   - Да, - сказал Судья. - Ничего сложного. Кусок  трубы  нужного  диаметра,
инструменты из школьной мастерской - вот и все. - Он улыбнулся  Чейзу.  -  И
славное же вышло бы фото на первой полосе - ты стоишь надо  мной  с  орудием
убийства в руке, торжествующий и прославленный.
   Чейз сильно ударил его тыльной стороной ладони.  Когда  у  Судьи  отвисла
челюсть, он вставил пистолет ему в рот и спустил курок. Один раз.
   Уронив пистолет, он отвернулся от мертвеца, прошел  в  ванную  комнату  и
только поднял крышку унитаза, как его вырвало. Он долго  стоял  на  коленях,
выкашливая желчь, пока наконец  раздиравшие  его  внутренности  судороги  не
стихли. Он трижды спустил воду, закрыл крышку и сел на нее, вытирая  со  лба
холодный пот.
   Итак, дело сделано.
   И никакой лжи больше не надо.
   Награжденный медалью за доблесть, самой священной и ревностно  охраняемой
государственной наградой, он хотел только лишь одного