отпустил экономку  и  прислугу  до
следующего полудня. Допоздна в доме горел свет, и я находился там не один --
соседи видели,  как  к крыльцу  подкатил  на  автомобиле худой  темноволосый
мужчина, в  котором по каким-то  неуловимы  приметам  безошибочно угадывался
иностранец.
     Последний  раз  свет  в окнах  видели  около  часу  ночи.  В  два  часа
пятнадцать минут совершавший обход  полицейский заметил,  что автомобиль все
еще  стоит у обочины тротуара; в доме было темно. При повторном обходе около
четырех часов автомобиля на месте не оказалось.
     В  шесть  часов  утра  зазвонил  телефон  в  доме   доктора  Уилсона  и
запинающийся голос с  сильным иностранным  акцентом попросил доктора заехать
ко мне домой и вывести меня из состояния глубокого обморока. Это звонок -- а
он пришел по междугородной линии -- был сделан, как  впоследствии установила
полиция,  из  телефонной будки  на  северном  вокзале  Бостона;  что  же  до
странного иноземца, то никаких следов его существования обнаружено не было.
     Когда доктор прибыл ко мне  домой,  он  нашел меня полулежащим в мягком
кресле посреди гостиной. Я  был без  сознания. На  полированной  поверхности
стола,  придвинутого почти вплотную к креслу,  остались  царапины и вмятины,
указывавшие на то, что здесь прежде  стоял какой-то  сравнительно  крупный и
массивный предмет.  Необычного  аппарата  в  доме  не  оказалось  и  никаких
известий о нем с тех пор  не  поступало. Несомненно,  ночной пришелец забрал
аппарат с собой.
     В камине домашней библиотеке была найдена целая гора еще теплого пепла,
очевидно, оставшегося после сожжения всех -- до мельчайшего клочка -- бумаг,
на которых остались мои записи, сделанные с момента наступления амнезии. Мое
дыхание внушило  доктору  Уилсону  некоторые  опасения,  но после  подкожной
инъекции оно выровнялось и стало спокойней.
     В одиннадцать часов пятнадцать минут утра 27  сентября  мое тело начало
шевелиться,  а  на  застывшем,  как  маска,  лице  стало  проглядывать живое
выражение.  Доктор Уилсон  обратил внимание на то,  что выражение это больше
напоминало мой первоначальный облик, чем облик, характерный для моего "alter
ego".  Около половины  двенадцатого я произнес несколько звуковых сочетаний,
мало  походивших  на  человеческую речь. Казалось,  я  веду борьбу  с чем-то
внутри себя.  Наконец уже после  полудня -- к  тому времени в доме появились
отпущенные мной накануне служанка и экономка -- я заговорил по-английски:
     -  ...Среди  ортодоксальных экономистов того периода мы  можем выделить
Джевонса   как  типичного  представителя  преобладавшей  тогда  тенденции  к
соотнесению  казалось  бы  далеких друг  от  друга  научных понятий.  Он,  в
частности, пытался установить связь между экономическими циклами процветания
и депрессии и циклическим образованием и исчезновением пятен на  поверхности
Солнца, что можно считать своего рода вершиной подобных...
     Натаниэль  Уингейт  Пизли вернулся -- нелепый  призрак из  прошлого, на
временной  шкале  которого  все  еще  значилось   майское  утро  1908  года,
университетская аудитория и ряды студентов-первокурсников,  не сводящих глаз
с обшарпанного стола на лекторской кафедре.
        "2"
     Мое возвращение  к  нормальной жизни оказалось  трудным  и  болезненным
процессом.  Потеря пяти лет создает в этом плане гораздо больше проблем, чем
это  можно себе представить  на первый взгляд,  а в моем  случае имелось еще
множество дополнительных сложностей.
     Все, что  я узнал о своих действиях в период  с 1908 года,  крайне меня
озадачило  и  огорчило, но я  постарался  смотреть на  эти вещи  философски.
Поселившись  со  своим  вторым  сыном, Уингейтом,  в доме на  Крэйн-стрит, я
попытался  возобновить   преподавательскую  деятельность   --  моя   прежняя
профессорская должность была любезно предложена мне руководством колледжа.
     Я  вышел  на  работу  в  феврале  1914  года  и  продержался  несколько
семестров, к этому времени окончательно убедившись в том, что последние пять
лет не прошли даром для моего здоровья. Хотя мои умственные  способности как
будто не  пострадали -- по крайней мере я очень хотел бы на это надеяться --
и личность моя восстановилась во всей ее цельности, я не мог сказать того же
о своих нервах. Меня часто преследовали неясные тревожащие сны, порой мне  в
голову  приходили идеи самого странного свойства, а когда начавшаяся мировая
война  направила  мои мысли в историческую плоскость. я вдруг обнаружил, что
рассматриваю события прожитого с какой-то  совершенно необычной  --  чтоб не
сказать неприемлемой для нормального человека -- точки зрения.
     Мои представления о времени  -- в частности, моя  способность проводить
грань   между  последовательным   и  одновременным   --   казались   отчасти
нарушенными; у меня иногда появлялись химерические идеи о возможности,  живя
в  каком-то  конкретном  временном  промежутке,  перемещать  при  этом  свое
сознание в пределах вечности с целью непосредственного изучения как прошлых,
так и будущих веков.
     В связи  с продолжающейся войной у меня  порой возникало такое чувство,
будто  я могу  вспомнить  некоторые  из ее весьма отдаленных последствий  --
словно  я  уже знал ее итоги и  мог смотреть на нее  ретроспективно,  владея
информацией  о  событиях, которым  еще только предстояло свершиться. Все эти
псевдо-воспоминания  сопровождались  приступами  сильной  боли  и  ощущением
искусственного  психологического  барьера,  отделяющего   их  от   остальных
участков моей памяти.
     Когда я в разговорах с другими пробовал осторожно намекнуть на эти свои
впечатления,  ответная  реакция  была  самой  разной. Иные  глядели на  меня
подозрительно,  иные  с  оттенком  сожаления,  а некоторые  мои  знакомые  с
математического факультета сразу  подхватили  тему и  сообщили  мне  о новых
открытиях в  теории  относительности, тогда  обсуждавшихся  в узких  научных
кругах  и  лишь  позднее  получивших  широкую  известность.  Доктор  Альберт
Эйнштейн, сказали они, скоро уже низведет понятие  времени до статуса одного
из нескольких обычных измерений, свободное перемещение в  пределах  которого
будет не так уж и невозможно.
     Между  тем  причуды  расстроенного  воображения  захватывали  меня  все
больше,  что  повлекло за собой мой уход с работы  в 1915 году. Некоторые из
ощущений  начали  приобретать  раздражающую  отчетливость --  мне  все  чаще
приходила  в  голову  мысль  о  том,  что   моя  амнезия  была  своего  рода
насильственным  обменом,  что  мое второе "я" было в действительности  некой
внешней  силой,  происходившей  из далеких и неведомых  нам сфер, и  что моя
собственная личность была подвергнута одновременному встречному перемещению.
     Так я постепенно  перешел к размышлениям на весьма скользкую  и опасную
тему, а именно -- о местопребывания моей настоящей личности в те годы, когда
чья-то чужая воля распоряжалась  моей физической оболочкой.  Необычный  круг
интересов и странное поведение этого  "временного владельца" беспокоили меня
все  сильнее,  и  я  продолжал  выискивать  все новые  и новые подробности в
газетах и журналах тех лет, а также в свидетельствах очевидцев.
     Оказалось, что многие связанные с этим делом странности каким-то жутким
образом  сочетались  с расплывчатыми и  туманными образами, которые иной раз
возникали в  моем мозгу. Я принялся  лихорадочно искать любые зацепки, любые
крохи информации о научных занятиях и путешествиях моего зловещего двойника.
     Впрочем,  отнюдь  не все  мои  тревоги  концентрировались  вокруг этого
полу-абстрактного предмета.  Еще одним  беспокоившим меня моментом были сны,
которые постепенно становились все более живыми и конкретными. Догадываясь о
том, как они будут восприняты окружающими, я  избегал говорить на эту тему с
кем бы то ни  было, исключая лишь моего сына и нескольких врачей-психологов,
которым  вполне  доверял.  Позднее,  однако,  я  решился  провести  довольно
основательное исследование  всех схожих случаев заболевания,  дабы выяснить,
насколько  типичными или, наоборот, нетипичными были подобные  видения среди
людей, оказавшихся жертвами амнезии.
     Результаты   этого  исследования,  подкрепленные  авторитетом   опытных
психологов,  историков, антропологов и психиатров и основанные на данных обо
всех известных случаях  раздвоения личности, начиная с легенд  об  одержимых
дьяволом и кончая современными научно  аргументированными фактами, не только
не успокоили, но скорее еще больше встревожили и напугали меня.
     Как выяснилось, мои сны не имели аналогов среди громадного  большинства
описанных  в  разное  время  случаев  амнезии.   Удалось,  правда,  выделить
несколько  письменных свидетельств,  озадачивших  меня именно  поразительным
сходством с  моим собственным  опытом. Часть  из  них относилась к  древнему
фольклору,  другие  представляли  собой   истории  болезни,  обнаруженные  в
медицинских  архивах,  было  даже  два  или три  анекдота,  затерявшихся  на
страницах общей истории.
     Таким  образом, моя форма заболевания оказалась невероятно редкой, хотя
примеры ее  при желании можно было найти в  самые разные исторические эпохи.
На некоторые столетия  при  водилось по одному,  два, а  то  и  по три таких
случая,  на  другие  --  вообще  ни  одного,  по  крайней  мере   ни  одного
документально подтвержденного.
     Суть каждого из этих случаев  была  одна и та  же-- человек, обладающий
острым и незаурядным умом, в  один  прекрасный момент вдруг резко меняется и
начинает вести образ жизни, в корне отличный от прежнего, что продолжается в
течение  более  или  менее значительного отрезка времени.  На  первых  порах
перемена эта  характеризуется потерей памяти, а также  частичной либо полной
утратой  речевых  и  двигательных навыков, а  затем  --  невероятно  быстрым
поглощением  знаний  в  различных  областях   науки,  истории,  искусства  и
антропологии,   причем  эта  бурная   активность   сочетается   с   какой-то
нечеловеческой  способностью  к усвоению огромных  объемов информации. После
этого происходит  столь же  внезапное  возвращение  первичного  существа,  и
человеку до конца его дней периодически досаждают неясные потусторонние сны,
содержащие  обрывки  необычных и страшных воспоминаний,  тщательно удаленных
кем-то из его сознания.
     Близкое   сходство   найденных  описаний   ночных   кошмаров  с   моими
собственными - вплоть  до самых, казалось бы,  второстепенных деталей --  не
оставляли сомнений в их безусловной однородности. В одном или двух случаях у
меня промелькнуло смутное ощущение знакомства, словно я прежде уже общался с
этими  людьми по каким-то неведомым космическим каналам, природа  которых не
поддается  логическому  осмыслению.  Трижды  в  рассмотренных  нами  отчетах
встречалось упоминание о неизвестном аппарате вроде того, что был  доставлен
в мой дом накануне обратного превращения.
     В  ходе расследования  я наткнулся  на еще  одну  заинтересовавшую меня
подробность -- оказывается, в истории  были не так уж редки  случаи  кратких
явлений все тех же характерных кошмарных образов людям, никогда не впадавшим
в состояние амнезии.
     На сей раз это были люди более чем заурядных умственных способностей --
иные из них находились  на  столь примитивном  уровне развития, что казалось
просто невозможным представить их в роли пусть  даже элементарного телесного
проводника  для  чужого  разума с  его ненасытным стремлением к познанию. На
какую-то долю секунды  люди  эти ощущали  на  себе  обжигающе  пронзительное
воздействие  внешних  сил --  затем эта  волна откатывалась,  оставляя  лишь
слабое  воспоминание  о  мгновенно  открывшихся человеку  ужасах  вселенской
бездны.
     За последние полвека было отмечено  по меньшей мере три таких случая --
последний  около  пятнадцати  лет  назад. Не  походило  ли  все это на поиск
вслепую,  ведомый  кем-то  очень  далеким  от  нас,  кем-то  скрывающимся  в
неизмеримых   глубинах  времен?  Не  имели   ли  мы   дела   с   чудовищными
экспериментами,  источник и смысл  которых  лежали за  гранью  человеческого
понимания?
     Таковы были лишь некоторые  из вопросов, мучивших меня в те часы, когда
моя  фантазия  особенно  распалялась  под влиянием сделанных мною открытий и
следующих отсюда предположений и домыслов. И все же было бы нелепым отрицать
наличие какой-то связи между легендами незапамятной древности и сравнительно
недавними проявлениями странной амнезии, жертвы которой -- точно так же, как
и  лечившие их врачи --  не имея никакого понятия о других поденных случаях,
везде  описывали  одни  и  те же  индивидуальные симптомы,  во всех  деталях
совпадавшие с моими.
     Я по сей  день опасаюсь  пускаться в  рассуждения  относительно природы
моих снов, становившихся со  временем все более навязчивыми.  В них все чаще
начали проглядывать зловещие признаки безумия,  и я порой всерьез тревожился
за  свое  душевное  здоровье.  Быть  может,  я  имел  дело  с  особого  рода
заблуждением, характерным для всех вообще людей, переживших временную потерю
памяти?  Не  исключено,  что  первопричиной  этого  явились  попытки  нашего
подсознательного  существа  заполнить  образовавшийся  вдруг  пробел  некими
порожденными внутри нас самих псевдовоспоминаниями.
     Данной точки зрения  -- хотя мне лично больше нравилась  альтернативная
теория фольклорных традиций -- придерживались  многие психиатры,  помогавшие
мне  в поисках идентичных клинических случаев и разделявшие мое изумление по
поводу  их  несомненного сходства  с моим собственным.  Они не  считали  это
состояние сумасшествием в чистом виде, классифицируя его скорее как одну  из
форм нервного  расстройства.  Полностью одобряя  мою  склонность  изучать  и
анализировать  это  явление вместо того,  чтобы  попытаться забыть  его  или
скрыть, они расценивали такие действия как абсолютно нормальные и правильные
с  точки зрения  принципов психологии. С  особым интересом я прислушивался к
словам тех врачей и ученых, которые обследовали меня еще в период, когда моя
физическая оболочка принадлежала другой личности.
     Первые  признаки  моего  расстройства  не  имели  характера  визуальных
образов  -- это были уже упомянутые мной  неясные  и абстрактные ощущения. В
частности, у меня  постепенно развился  страх перед самим собой,  точнее  --
перед собственным телом.  Я всячески избегал  смотреть  на него,  как  будто
ожидал увидеть нечто совершенно чужое и непередаваемо  отвратительное. Когда
я все же решался опустить взгляд и видел  свои ноги --  обычные человеческие
ноги в серых или голубых брюках -- я испытывал огромное облегчение, хотя для
того, чтобы совершить  сей  нехитрый  поступок,  мне  каждый раз приходилось
выдерживать  нелегкую внутреннюю  борьбу.  Я  старательно  отворачивался  от
попадавшихся на моем пути зеркал и всегда брился только в парикмахерских.
     Далеко  не сразу  я  уловил связь  между этими явлениями  и мимолетными
зрительными   галлюцинациями,   к   тому  времени   также   начавшими   меня
преследовать. Впервые я  это понял,  когда почувствовал,  как  некая внешняя
сила пытается искусственно отгородить отдельные участки моей памяти.
     Эти  короткие,  как  вспышка,  галлюцинации,  безусловно,  имели особый
глубинный смысл и  непосредственно касались крайне важных для меня вещей, но
чье-то постороннее вмешательство не оставляло мне никаких  надежд проникнуть
в этот смысл и  разгадать суть этих вещей.  Нечто непонятное  творилось и со
временем, раз за разом  я  отчаянно и безуспешно пытался расположить обрывки
видений хоть в какой-то хронологической последовательности.
     Сами   видения   были  поначалу  скорее  просто  непривычными,   нежели
наводящими  ужас. Мне  казалось, что  я нахожусь внутри огромного помещения,
величественные  каменные   своды   которого   едва   виднеются   в   вышине.
Монументальность  и  строгая  форма  арочных  перекрытий  чем-то  напоминали
постройки  времен   Римской  империи.  Я   разглядел  колоссальных  размеров
полукруглые  окна,  гигантские двери  и множество  пьедесталов  или  столов,
каждый  высотой с обычную  комнату. Длинные полки из темного дерева тянулись
вдоль  стен   и  были   заняты   рядами   непомерно  больших   фолиантов   с
иероглифическими символами на корешках.
     Все видимые участки каменной кладки были покрыты затейливой резьбой  --
изогнутые линии, пересекаясь и расходясь под всевозможными углами, создавали
впечатление  математически   выверенной  композиции  и  в   конечном   счете
образовывали  все  те  же  странные иероглифы.  Гранитные  блоки  чудовищной
величины, из  которых были сложены стены, имели -- судя  по линиям стыка  --
выпуклую  верхнюю  часть,  идеально  подогнанную  под  вогнутую  поверхность
следующего ряда кладки.
     В помещении не было  стульев или  кресел,  но  широкие  пьедесталы были
заняты лежавшими в беспорядке книгами, листами бумаги и тем,  что, вероятно,
играло роль письменных принадлежностей -- фигурными кувшинами из фиолетового
металла  и стержнями,  один  конец которых  был заострен. Хотя  эти огромные
тумбы были выше моего роста,  я тем не  менее временами  получал возможность
как бы взглядывать на них сверху. На некоторых из них стояли большие круглые
сферы из светящихся кристаллов, служивших  здесь вместо  ламп, и  непонятные
механизмы, самыми  заметными деталями которых  были  стекловидные  трубки  и
длинные металлические рычаги.
     Окна  были  застеклены и забраны  решетками из  толстых прутьев.  Я  не
решился приблизиться к ним и выглянуть наружу, но с того места, где я стоял,
были видны верхушки отдельных папоротникообразных растений.  Пол был вымощен
массивными  восьмиугольными   плитами,   ковры   или   портьеры   при   этом
отсутствовали.
     Позднее мне привиделось, будто я медленно передвигаюсь по циклопическим
каменным  коридорам, опускаюсь и поднимаюсь наклонными галереями --  лестниц
нигде не было,  так же как не было ни одного прохода шириной менее  тридцати
футов.  Отдельные  части  зданий,  внутри  которых  я  находился,  казалось,
поднимались в небо на высоту нескольких тысяч футов.
     На разных уровнях я встречал множество темных сводчатых склепов и люков
с никогда  не поднимавшимися крышками, опечатанных металлическими полосами и
--  это  ощущалось   сразу   --  скрывавших  внизу   что-то  таинственное  и
непередаваемо жуткое.
     Я был  здесь  как  будто на  положении  пленника,  и  безысходный ужас,
казалось, витал надо всем,  на что бы я ни направил свой взор. Я чувствовал,
что издевательски кривляющиеся иероглифы .на стенах несут в себе смертельную
опасность, от которой  -- как  это ни странно --  одно лишь  неведение может
меня уберечь.
     Далее мне открывались виды за  полукруглыми окнами здания  и еще  более
широкая перспектива, обозреваемая с его крыши --  огромной  плоской крыши  с
разбитыми  на  ней  садами  и  высоким зубчатым парапетом  -- на  которую  я
поднялся по одной из верхних наклонных галерей.
     Я  увидел бесконечные ряды  окруженных садами  монументальных строений,
протянувшиеся вдоль  мощеных улиц,  каждая  шириною в  добрых  двести футов.
Здания сильно отличались одно от другого  по внешнему облику, но редко какое
из них  не достигало пятисот  футов  в. поперечнике и тысячи футов в высоту.
Иные  простирались на несколько  тысяч  футов  по  фасаду, а иные  врезались
вершинами в серые пасмурные небеса.
     Все это было построено из камня или бетона с использованием того самого
изогнутого типа кладки,  что был отмечен мною еще в самом начале. Крыши были
плоскими, часто  с  небольшими  садами  на  них  и почти всегда  с зубчатыми
парапетами. Иногда  мне попадались на глаза террасы, приподнятые над уровнем
земли   открытые   площадки   и  широкие  поляны   посреди  сплошного   моря
растительности.  На дорогах мне  порой  удавалось  заметить  некие  признаки
движения, но в ранних сво