мирающий  объявляет,  что  этот
человек -- незадолго до 1800 года -- еще жив. В конце концов старик умирает,
завещав  племяннику  уничтожить  портрет  и манускрипт,  который  он  должен
отыскать  в   одном   из  ящиков.  Читая  манускрипт,  написанный  в   конце
семнадцатого  столетия англичанином по  имени  Стэнтон, юный  Джон узнает  о
кошмарном  событии,  имевшем  место  в  Испании  в 1677  году,  когда  автор
встретился с  ужасным соотечественником и узнал о том, как тот взглядом убил
священника,  пытавшегося  обличить  в  нем  Дьявольскую силу. Позднее, вновь
встретившись с этим человеком в Лондоне, Стэнтон попадает в сумасшедший дом,
и его навещает незнакомец с  необычным сверканием в очах, появлению которого
предшествует неземная музыка. Мельмот-скиталец --  ибо это  и  есть страшный
визитер -- предлагает несчастному свободу, если он  примет на себя договор с
дьяволом; однако, подобно всем другим, к кому обращался Мельмот,  Стэнтон не
поддается на искушение.  Мельмот  описывает кошмарную  жизнь  в  сумасшедшем
доме,  пытаясь вырвать у Стэнтона согласие, и это одно из самых впечатляющих
мест в  книге.  В  конце концов Стэнтона  освобождают,  и; остаток жизни  он
посвящает поискам Мельмота, отыскав для начала его семью и родовое поместье.
Здесь  он  оставляет  рукопись, которая  ко времени юного  Джона уже изрядно
потрепалась. Джон  уничтожает  портрет и  рукопись, но во  сне  его посещает
ужасный предок, который оставляет на его запястье черную отметину.
     Вскоре  юный  Джон принимает гостя, спасшегося с  затонувшего  корабля,
испанца Алонсо де Монкаду который бежал от монашеской участи и преследований
Инквизиции. Он перенес ужасные  страдания --  и  описание  его страданий под
пытками  и в подземных  казематах, из  которых  ему удалось бежать, является
классическим, -- но у  него  хватило сил отказать Мельмоту-ски-тальцу, когда
он в страшный час  явился ему в узилище. В доме еврея, приютившего его после
побега, он открывает  для  себя  манускрипт  с описанием  других приключений
Мельмота,  включая  его  сватовство  к  Иммали,  юной  индианке  с островов,
объявившейся  в Испании под именем  донны Исидоры; ужасное  венчание с  ней,
осуществленное мертвым отшельником ночью в разрушенной часовне  брошенного и
проклятого монастыря. Рассказ Монкады  занимает большую часть четырехтомного
произведения;  и эта  диспропорция считалась  одни  из  главных  недостатков
композиции романа.
     В конце  концов  беседы Монкады  и Джона  прерываются появлением самого
одряхлевшего  Мельмота-скитальца,  острый взгляд  которого  весьма  ослабел.
Время, обозначенное в его сделке, подходит к концу, и спустя полтора века он
возвращается домой, чтобы встретить свой  конец. Наказав никому не входить в
комнату, что  бы в ней  ни происходило, он стал  в одиночестве ждать смерть.
Юный Джон и  Монкада  слышат ужасные завывания, но ничего  не предпринимают,
пока к  утру не наступает тишина. Комната оказывается  пустой. Грязные следы
ведут из боковой двери к утесу над морем, а возле края  обрыва видна полоса,
словно тащили  тяжелое тело. На  выступе  они  обнаруживают шарф  Скитальца,
однако больше никто его не слышал и не видел.
     Такова эта  история;  и  трудно не  увидеть разницу между этим  отлично
смодулированным, располагающим к размышлениям  и искусно сотворенным  ужасом
и, используя фразу профессора  Сейнтсбери, -- "искусным, но довольно скучным
рационализмом миссис  Радклифф и, как правило, ребяческой эктравагантностью,
плохим вкусом и иногда небрежным стилем Льюиса". Стиль Мэтьюрина сам по себе
заслуживает  особой похвалы за свою  якобы  безыскусную, но яркую простоту и
живость,   ставящие   его   выше   помпезной  вычурности,   которой   грешат
предшественники.  Профессор Эдит Биркхед в  своей истории готического романа
справедливо отмечает, что, "несмотря  на все погрешности, Мэтьюрин был самым
великим  так  же,  как  и  самым последним создателем  готического  романа".
"Мельмота" много читали, делались драматические  версии  романа, однако  его
заключительная роль  в  истории готического романа лишила его  популярности,
равной популярности "Удольфо" и "Монаха".

     5. Второй урожай готического романа
     Тем временем писатели не сидели сложа  руки, и, помимо  обильного хлама
типа  "Ужасных тайн" (1796)  маркиза фон  Гросса,  "Детей аббатства"  (1798)
миссис  Рош, "Золфойи, или Мавра"  (1806)  миссис Дакр  и школьных сочинений
поэта Шелли  --  "Застроцци" (1810)  и "Сент-Ирвин" (1811) (оба --  имитации
"Золфойи"),  появились  значительные   сочинения  о  сверхъестественном   на
английском и немецком языках.  Классическая по  своим достоинствам, но очень
отличающаяся от других подобных сочинений укорененностью в восточной сказке,
а  не  в  готическом  романе,  начало которому  положил  Уолпол,  знаменитая
"История калифа Ватека"  богатого дилетанта  Уильяма Бекфорда  была написана
по-французски,  но  впервые  опубликована в  английском  переводе. Восточные
сказки, введенные в европейскую литературу в начале восемнадцатого столетия,
обрели  вечную  популярность  благодаря неисчерпаемому богатству  "Тысячи  и
одной  ночи"  во  французском  переводе  Галлана,  ценимом  за  аллегории  и
удовольствие. Лукавый юмор, который  только  восточный ум может соединить со
сверхъестественным, покорил искушенное поколение, и названия Багдад и Дамаск
вскоре  стали столь же  употребляемыми в популярной литературе,  как  до них
итальянские и испанские  имена и названия. Бекфорд,  начитанный в  восточной
литературе,  удивительно  точно  уловил  необычную  атмосферу   и  в   своей
фантастической   книге   Убедительно  передал   надменную  роскошь,  лукавое
разочарование,   вкрадчивую  жестокость,   изысканное  вероломство,   темный
призрачный ужас  сарацинского  духа. Его  смех не в  силах  ослабить мрачное
звучание темы, и повествование продолжается с  фантасмагорической пышностью,
в  которой смех принадлежит скелетам, пирующим под причудливо разукрашенными
куполами. "Ватек" представляет собой  рассказ  внука калифа Харуна, который,
мучимый  мечтой  о внеземной власти,  наслаждении и знаниях, которая присуща
обыкновенному готическому негодяю или байроническому герою (что, в сущности,
одно  и то же),  соблазнен злой силой искать  неземной трон могущественных и
легендарных  султанов, царствовавших  в  доадамову  эпоху в  огненных  залах
Эбдиса,  магометанского  дьявола.  Описания  дворцов  и  развлечений Ватека,
интриг  колдуньи-матери   Каратис,  ее   волшебной   башни  с   пятьюдесятью
одноглазыми  негритянками, его паломничества к  руинам Иштакара (Персеполя),
злой  невесты Ноуронихар,  которой  он предательски овладел по дороге  туда,
древних башен  и  террас  Иштакара в  ярком лунном свете и ужасных  огромных
залов Эблиса, где, привлеченные заманчивыми обещаниями,  все жертвы обречены
бродить, положив правую руку на  раскаленное добела (на веки вечные) сердце,
являются  величайшими  достижениями  в  сверхъестественном  колорите,  из-за
которых книге обеспечено постоянное место в английской литературе.  Не менее
значительными   считаются  три  "Эпизода  Ватека",   которые  предполагалось
вставить  в  основное повествование как рассказы  жертв, томящихся,  подобно
Вате-ку,  в  чертогах  Эблиса, но  которые оставались неопубликованными  при
жизни  автора   и   были  найдены   относительно   недавно,  в  1909   году,
литературоведом Льюисом Мелвиллом, собиравшем материалы  для книги  "Жизнь и
письма Уильяма Бекфорда". У  Бекфорда,  однако, совсем нет  мистики, которая
необходима,  если строго подходить  к литературе о сверхъестественном; и его
повествование  в  общем-то  отличают романские твердость и ясность, мешающие
по-настоящему паническому ужасу.
     В своей любви к Востоку Бекфорд остался в одиночестве. Другие писатели,
тяготевшие к готической традиции и европейской жизни, предпочли следовать по
пути, проложенному Уолполом. Среди  бесчисленных авторов литературы  ужаса в
те времена можно упомянуть теоретика  утопической экономики Уильяма Годвина,
следом за  знаменитым, но не  сверхъестественным  "Калебом Уильямсом" (1794)
выпустившего в  свет  нарочито мистического "Сент-Леона"  (1799), в  котором
тема  эликсира  жизни, добытого  воображаемым тайным орденом розенкрейцеров,
подана простодушно, но убедительно. Кое-что  из учения розенкрейцеров, своей
тайнственностью привлекавших к себе  всеобщий интерес, можно найти у модного
шарлатана Калиостро  и у  Френсиса Баррета  в  "Маге"  (1801), любопытном  и
небольшом трактате о принципах и ритуалах оккультизма, перепечатанном в 1896
году, у Булвер-Литтона и у  покойного  Джорджа У. М. Рейнольдса, написавшего
"Фауст и  демон"  и Вагнер и оборотень". "Калеб  Уильяме",  хотя в нем и нет
ничего сверхъестественного,  все же несет на себе некоторые черты литературы
ужаса.  Это  рассказ о слуге,  преследуемом хозяином, которого он  уличил  в
убийстве, написан с выдумкой и  искусством и с удовольствием читается даже в
наши  дни. Драматическая версия романа под названием "Железный сундук" также
имела большой успех. Однако Годвин был слишком учителем и мыслителем,  чтобы
создать истинный шедевр литературы ужаса.
     Его  дочь  и  жена  Шелли  была  более  удачлива,  и  ее  неподражаемый
"Франкенштейн,  или Современный Прометей" (1817) стал  классикой  литературы
ужаса. Сочиненный в  соревновании с мужем, лордом Байроном и доктором Джоном
Уильямом   Полидори,  "Франкенштейн"  миссис  Шелли   оказался  единственным
дописанным до конца, и критики не  смогли доказать, будто бы  лучшие места в
нем  принадлежат перу  Перси Биши  Шелли.  У романа  есть  некоторый привкус
этического  дидактизма,  что портит его.  Он  рассказывает об  искусственном
человеке, созданном из мертвых фрагментов  Виктором Франкенштейном,  молодым
шведским   медиком.  Сотворенное  "в  безумной   интеллектуальной  гордыне",
чудовище обладает умом  человека, но  жуткой внешностью. Отвергнутое людьми,
обиженное, оно начинает убивать всех,  кто дорог Франкенштейну. Оно требует,
чтобы   Франкенштейн  сотворил  для  него   жену,  и,  когда   тот  в  ужасе
отказывается, не  желая, чтобы весь мир  оказался  заселенным монстрами, оно
уходит  с  угрозой  "вернуться  в  брачную ночь" своего  творца. В  эту ночь
невеста оказывается задушенной, а Франкенштейн начинает охоту на чудовище, в
итоге  попадая в Арктику. В конце, ища  укрытия на корабле человека, который
рассказывает нам  эту историю,  Франкенштейн сам оказывается убитым  ужасным
объектом своего поиска и творением своей непомерной гордыни. Некоторые сцены
во  "Франкенштейне" незабываемы,  например,  когда  только  что  сотворенное
чудовище входит в комнату своего творца, отодвигает полог и глядит на него в
желтом лунном свете слезящимися глазами  --  "если это  можно  было  назвать
глазами". Миссис  Шелли написала еще романы, в том числе довольно известного
"Последнего  человека",   однако  повторить   успех  ей   не   удалось.   На
"Франкенштейне" лежит печать космического ужаса, хотя иногда он на  редкость
затянут. Доктор Полидори развивал  идею ужаса  в повести "Вампир", в которой
мы читаем об учтивом негодяе истинно готического или байронического типа и в
которой есть по-настоящему страшные куски, например жуткая ночь в отдаленной
греческой роще.
     Тогда  же  сэр  Вальтер  Скотт  часто задумывался о сверхъестественном,
пропитывая  им свои романы и стихи, а иногда сочиняя отдельные повествования
типа  "Комната, завешанная гобеленами, или Рассказ странствующего  Вилли"  в
"Красной рукавице", где призрачное и дьявольское становится еще убедительнее
благодаря  нелепо-уютной  атмосфере  и  обыденной речи. В  1830  году  Скотт
опубликовал "Письма о демонологии и колдовстве", которые до сих пор являются
нашим  лучшим собранием европейского фольклора о ведьмах.  Другим знаменитым
писателем, не чуравшимся сверхъестественного,  был  Вашингтон  Ирвинг,  ибо,
хотя большинство  его  призраков  слишком забавны,  чтобы  быть  персонажами
литературы ужаса, отдельные шаги в этом направлении можно заметить во многих
его  сочинениях. "Немецкий студент" в "Рассказах путешественника" (1824)  --
лукавый и  выразительный пересказ старинной легенды о мертвой невесте, тогда
как   отмеченный  космическим   ужасом  "Искатель  монет"  в   том  же  томе
представляет  собой  нечто  большее,  чем  намек на появление  пиратов в тех
местах, где когда-то побывал капитан Кидд.  Томас  Мур тоже присоединился  к
авторам  литературы   ужаса,  написав   поэтического   "Алсифрона",  позднее
переделанного  в роман "Эпикуреец"  (1827).  Хотя  речь идет  всего  лишь  о
приключениях  молодого  афинянина, одураченного  египетскими  жрецами,  Муру
удается создать  настоящую атмосферу сверхъестественного  ужаса, когда  речь
заходит о подземных лабиринтах под святилищами Мемфиса. Де Квинси не  раз  в
гротескной  или вычурной  манере  описывал страх,  хотя  с  бессвязностью  и
претензией на научность, которые мешают назвать его профессионалом.
     Та  эпоха  видела  растущую  славу  Уильяма  Гаррисона  Эйнсуорта,  чьи
романтические  романы изобилуют загадочным и страшным. Капитан Марриет писал
не  только   рассказы  типа   "Оборотня",  но  и  был   автором  знаменитого
"Корабля-призрака"  (1839).  основанного  на легенде о  "Летучем голландце",
призрачном  и  проклятом  корабле,  который  вечно  бороздит море возле мыса
Доброй  Надежды.  В  то  же время  появились  истории  о  сверхъестественном
Диккенса  -- например  "Сигнальщик", рассказ  о грозном  предостережении,  в
основе которого самый обычный  материал, изложенный столь правдоподобно, что
он  может  быть  отнесен в одинаковой мере  к  нарождавшейся психологической
школе и умиравшей готической школе. Одновременно поднималась  волна интереса
к  спиритуалистическому шарлатанству,  медиумизму,  индуистской  теософии  и
прочим подобным  вещам, собственно,  как  и в  наши  дни; так что количество
историй  о сверхъестественном, укорененном  в  "психологии" или псевдонауке,
было  довольно  значительным.  За  это  отчасти  ответственен  плодовитый  и
популярный  Эдуард   Булвер-Литтон;  однако,  несмотря   на  огромные   дозы
напыщенной  риторики  и  пустой  романтики,  его  успех  в создании  некоего
странного очарования отрицать нельзя.
     Рассказ "Дом  и разум",  в котором есть намеки  на  розенкрейцеров и на
некоего злого и  бессмертного человека,  возможно Сен-Жермена, таинственного
придворного  Людовика  XV,  все еще  считается одним  из лучших  рассказов о
странных   домах.  Роман   "Занони"   (1842)   содержит   те   же  элементы,
представленные с большим искусством, и предлагает неведомый мир, влияющий на
наш мир  и охраняемый ужасным  Существом на пороге, которое  ловит всех, кто
желает войти в него. Здесь мы имеем дело с  добрым братством, существовавшим
несколько  веков,  пока не  остался всего  один  человек,  и  колдун-халдей,
сохранивший  цветущий  юный вид, погиб  как  герой  на гильотине Французской
революции. Хотя все повествование пропитано банальным романтическим духом  с
оттенком дидактики  и  скучной символики  и  не  очень убедительно,  ибо  не
выдержана та атмосфера, которая должна быть при соприкосновении с  нездешним
миром, все  же  "Занони" -- великолепный романтический роман; он читается  с
подлинным  интересом  даже не  очень  образованным  читателем. Отметим, что,
описывая  посвящение  в  старинное  братство,  автор  не  избежал  искушения
использовать готический замок в духе Уолпола.
     В "Странной истории"  (1862)  Булвер-Литтон  демонстрирует  определенно
возросшее  мастерство в  создании сверхъестественных  образов  и настроений.
Роман, несмотря на подавляющие длинноты, имеет  отлично разработанный сюжет,
поддержанный вовремя происходящими случайностями, и псевдонаучную атмосферу,
которая  удовлетворяла  вкусам   рациональных  и  важных  викторианцев;  это
отличное   повествование,   пробуждающее   незатухающий   интерес,   который
поддерживается многими чувствительными -- мелодраматическими -- сценами, как
бы  промежуточными  кульминациями.  Вновь  у  нас  таинственный  потребитель
эликсира жизни в  образе  бездушного  колдуна Маргрейва,  чьи черные  дела с
драматической   яркостью   предстают   в   декорациях   современного  тихого
английского города  и  австралийского буша; вновь появляется таинственный  и
неведомый мир, существующий рядом с нами -- на сей раз показанный с  большей
силой и живостью, чем в  "Занони". Одну из двух  больших колдовских сцен,  в
которой некая злая сила заставляет героя встать, не просыпаясь, ночью, взять
в  руки  странный египетский жезл  и вызвать  некие  безымянные  сущности  в
населенном  привидениями  и  имеющем   вид  мавзолея  павильоне  знаменитого
алхимика эпохи Ренессанса, несомненно, можно  считать достойной быть  в ряду
великих в  литературе ужаса.  Выражено  вполне достаточно,  и притом  вполне
экономно. Лунатику дважды повторяют незнакомые слова, и, когда  он повторяет
их,  дрожит  земля, все  собаки в округе  воют на полувидимые расплывающиеся
тени,  которые  идут  перпендикулярно  лунным  лучам.  Когда  же  становится
известной  третья  часть  заклинания,  душа  лунатика вдруг  восстает против
произнесения незнакомых слов, словно  она  поняла весь  бездонный ужас того,
что скрыто для разума; и в  конце концов видение не присутствующей  при этом
возлюбленной  и добрый  ангел  изгоняют  злые  чары. Этот  фрагмент  отлично
показывает,  насколько  далеко ушел  лорд  Литтон  от банальной  пышности  и
велеречивости и приблизился к кристально ясной сущности литературного ужаса,
принадлежащего  ареалу поэзии. Когда читаешь у Литтона некоторые подробности
колдовства, то становится  очевидным, что он на удивление  всерьез занимался
оккультными   науками  и  был  знаком  со   странным  французским  ученым  и
каббалистом  Альфонсом Луи  Констансом  (Элифасом  Леви),  которому  удалось
постичь  тайны  древней  магии  и  вызвать  из  небытия  греческого  колдуна
Аполлония Тианского, жившего во времена Нерона.
     Представленная здесь романтическая, полуготическая и квази-моралистская
традиция  продолжалась чуть ли не до конца девятнадцатого столетия благодаря
таким авторам,  как Джозеф Шеридан,  Ле  Фаню,  Уилки Коллинз, покойный  сэр
Генри Райдер Хаггард (автор великолепного сочинения "Она"), сэр  Артур Конан
Доил, Г. Д. Уэллс и Роберт Луис Стивенсон  -- из которых последний, несмотря
на ужасное тяготение к изящным маньеризмам, создал классические произведения
"Маркхейм", "Похититель"  и  "странная  история  доктора  Джекиля  и мистера
Хайда".  Мы  можем уверенно заявить,  что  школа  выжила, ибо именно  к  ней
принадлежит та современная литература ужаса, которая занята более событиями,
нежели атмосферой, адресуется скорее к  разуму и  не  заботится о нагнетании
зла и психологическом правдоподобии,  определенно симпатизирует человечеству
и  желает ему  благоденствия. Не будем  отрицать  сильное  воздействие  этой
литературы,  ведь  благодаря "элементу  человечности"  она  получает гораздо
более широкую аудиторию, чем чисто художественный кошмар. Если  в ней меньше
ужаса, то это потому, что разбавленный продукт не  может иметь  концентрацию
чистого.
     Как роман вообще и произведение литературы  ужаса в частности наособицу
стоит  знаменитый "Грозовой перевал" (1847) Эмили Бронте с его сумасшедшими,
открытыми   ветрам  йоркширскими   пустошами  и  порожденной  ими   жестокой
извращенной  жизнью. Хотя  изначально  была задумана  история о человеческой
жизни и страстях, пребывающих в конфликте и агонии, ее эпический космический
размах  не оставляет в  стороне  и внеземной  ужас. Хатклиф,  видоизмененный
байронический негодяй, --  странный темноволосый  бродяга, найденный  некоей
семьей на улице и  произносивший какую-то тарабарщину, пока не  стал жить  с
приемными  родителями,  которых  довел  до  могилы. Не раз  в  самом  романе
высказывается п