вали, что  она ушла из дома, не вынеся горя  после  самоубийства  ее
старшего сына Дугласа  -- моего дяди. Он застрелился  вскоре после поездки в
Новую  Англию --  несомненно,  той  самой поездки,  благодаря  которой его и
запомнили в кругах Эркхамского Исторического общества.
     Дядя был  очень  похож на нее, а потому тоже не  очень-то мне нравился.
Мне  всегда  было немного  не по себе,  а  то  и просто  страшновато  от  их
пристальных, немигающих взглядов. Моя собственная мать и дядя Уолтер никогда
на меня  так не смотрели. Они вообще  были очень похожи на своего отца, хотя
мой маленький бедный кузен Лоуренс -- сын Уолтера -- был почти точной копией
своей бабки вплоть до тех пор, пока какой-то серьезный  недуг не вынудил его
навсегда  уединиться в  лечебнице в Кэнтоне. Я не видел его четыре года,  но
мой  дядя,  регулярно  навещавший  его, как-то намекнул,  что состояние  его
здоровья  -- как умственного, так и  физического  -- крайне тяжелое. Видимо,
именно  это обстоятельство явилось главной причиной безвременной кончины его
матери два года назад.
     Таким  образом,  мой дед и  его овдовевший сын Уолтер теперь составляли
кливлендскую  ветвь нашей семьи, над которой по-прежнему продолжала зависеть
тень былых воспоминаний. Мне все так же  не  нравилось это место, а потому я
старался  как  можно  скорее  завершить  свои исследования. Дед  в  изобилии
снабдил меня всевозможной  информацией  и документами относительно истории и
традиций  нашего  рода,  хотя по  части  прошлого  ветви Орне  мне  пришлось
опираться исключительно  на помощь дяди Уолтера, который предоставил  в  мое
распоряжение содержимое всех своих  досье, включая  записи, письма, вырезки,
личные вещи, фотографии и миниатюры.
     Именно изучая письма и картины, имевшие  отношение к  семейству Орне, я
стал постепенно  испытывать ужас в отношении своей  собственной родословной.
Как я уже сказал,  общение с моей бабкой и дядей Дугласом  всегда доставляло
мне массу неприятных минут. Сейчас же, спустя много лет после их кончины,  я
взирал на их  запечатленные  на картинах лица со все  возрастающим  чувством
гадливости  и  отчужденности.  Суть  перемены  поначалу  ускользала от меня,
однако  постепенно  в моем  подсознании  начало  вырисовываться  нечто вроде
ужасающею сравнения,  причем даже несмотря на неизменные отказы рациональной
части  моего  разума хотя бы  заподозрить  что-то  подобное. Было совершенно
очевидно, что  характерные  черты их  лиц  начали наводить меня на некоторые
мысли,  которых раньше не было и  в  помине -- на мысли о чем-то таком, что,
предстань оно передо мной со всей своей  резкой и явной очевидностью,  могло
бы попросту повергнуть меня в состояние безумной паники.
     Но самое ужасное потрясение ожидало меня тогда, когда  дядя показал мне
образцы  ювелирных  украшений  семьи  Орне,  хранившихся  в  одной из  ячеек
банковского  сейфа.  Некоторые  из  них представляли собой весьма  тонкие  и
изящные  изделия, но была там среди прочего  и коробка  с довольно странными
старыми  вещами, которые достались им от моей таинственной прабабки,  причем
дядя с явным нежеланием и даже отвращением продемонстрировал их  мне. По его
словам,  это  были  явно гротескные и даже  отталкивающие  изделия, которые,
насколько ему  было  известно, никто  никогда не носил  на людях,  хотя моей
бабке  очень нравилось  порой  любоваться  ими. С ними были связаны какие-то
малопонятные   приметы   типа   дурного  глаза  или   неведомой   порчи,   а
француженка-гувернантка  моей  прабабки  якобы прямо говорила, что их вообще
нельзя носить в Новой Англии -- разве что лишь в Европе.
     Прежде, чем начать медленно, с недовольным ворчанием открывать  коробку
с  этими  изделиями,  дядя предупредил  меня,  чтобы я  не  пугался  их явно
необычного -и даже отчасти зловещего вида.
     Художники  и  археологи,   которым   довелось  видеть  их,   признавали
высочайший класс  исполнения  и экзотическую изысканность этих изделий, хотя
никто из них не смог определить, из какого материала они были изготовлены  и
в  какой  художественной  традиции выполнены.  Среди них были  два браслета,
тиара и какое-то нагрудное  украшение, причем на последнем  были запечатлены
поистине фантастические сюжеты и фигуры.
     В ходе всех этих  дядиных пояснений  я пытался  максимально  сдерживать
свои  эмоции,  однако лицо, похоже, все  же выдало мой  усиливающийся страх.
Дядя явно  встревожился и даже  на время отложил демонстрацию изделий, желая
проверить мое самочувствие. Я, тем не менее, попросил его продолжать, что он
и сделал, по-прежнему храня на лице все то же выражение открытой неприязни и
отвращения. Пожалуй, он допускал  отчасти повышенной эмоциональной реакции с
моей стороны,  когда  первый предмет --  тиара -- был извлечен  из  коробки,
однако сомневаюсь, чтобы он мог допустить именно то, что произошло. Пожалуй,
не ожидал происшедшего и  я сам, поскольку считал себя вполне подготовленным
и имел  некоторое представление о  том, какое  зрелище должно было предстать
перед моими глазами... и все же свалился в обморок -- точно так же,  как это
произошло на том  поросшем вереском  и  кустарником железнодорожном переезде
год назад.
     С  того  самого  дня  вся  моя  жизнь превратилась в  череду  кошмарных
раздумий и жутковатых  ожиданий, поскольку я не знал, сколько во  всем  этом
зловещей правды, а сколько безумного  вымысла.  Моя  прабабка  также  носила
фамилию Марш и имела  загадочное  происхождение, а муж ее жил в Эркхаме -- а
разве не говорил старый Зэдок, что дочь Обеда Марша, родившаяся от его брака
с  некоей  таинственной  чужеземкой, была  обманным  путем выдана  замуж  за
какого-то господина  из Эркхама? И  что  этот древний пьяница  болтал насчет
сходства  моих глаз  и  глаз капитана Обеда? Да и тот эркхамский ученый тоже
подметил, что глаза у меня  -- в точности как у  Маршей. Так  не был ли Обед
Марш  моим пра-прадедом?  И  кем же --  чем же -- была  в  таком  случае моя
пра-прабабка?
     Впрочем, все это могло быть и чистым, хотя  и безумным совпадением. Эти
светло-золотистые украшения вполне  могли быть  куплены отцом моей прабабки,
кем бы он ни был на самом деле, у какого-нибудь иннсмаутского матроса. А эти
взгляды, запечатленные на лицах моей бабки и ее сына-самоубийцы,  могли быть
всего лишь  плодом  моей  собственной фантазии  --  чистейшей воды выдумкой,
приукрашенной   воспоминаниями   о   том  иннсмаутском  инциденте,   которые
неотступно преследовали  меня все эти месяцы и дни. Но почему тогда мой дядя
покончил с собой именно после той памятной поездки по местам жизни предков в
Новой Англии?
     На протяжении  более, чем  двух  лет я с  большим или  меньшим  успехом
отвергал все  подобные сомнения.  Отец способствовал получению мною  хорошей
должности в страховой компании, и я постарался как можно глубже  погрузиться
в  атмосферу новой работы. Но зимой 1930-31 годов у меня  начались  странные
сновидения.  Крайне  разрозненные  и  поначалу  отнюдь не навязчивые, они  с
каждой  неделей повторялись  все чаще,  получая  при  этом все  более  яркую
окраску. Передо мной словно расстилались бескрайние водные просторы, а сам я
бродил  по  титаническим подводным галереям  и  лабиринтам,  составленным из
поросших  водорослями циклопических стен, и рыбы  были  моими  единственными
спутниками в этих блужданиях. Вскоре стали возникать и новые образы, которые
переполняли мою  душу чудовищным страхом, но почему-то всякий раз лишь после
того  как я  просыпался. Непосредственно  во  сне  они  меня  совершенно  не
беспокоили  --  ведь  я  был  одним из  них, и  носил какие-то  причудливые,
совершенно нечеловеческие украшения, бороздил  их подводные  пути и совершал
чудовищные ритуальные процедуры в их располагавшихся на морском дне зловещих
храмах.
     Сны мои были наполнены такой  массой причудливых  видений и  диковинных
образов, что  я смог.  запомнить  лишь - ничтожную толику увиденного, однако
даже того, что сохранилось в  моей памяти, с лихвой хватило  бы на то, чтобы
навеки  прослыть  безумцем,  или,  напротив,  гением, если  бы  я  осмелился
записать  все  увиденное.  Одновременно  с  этим  я  чувствовал,  что  некая
неведомая  и  пугающая  сила  настойчиво  пыталась  вытащить  меня  из  мира
нормальной и здоровой человеческой жизни и ввергнуть в  пучину  непроглядной
темени и чужеродного существования, что, конечно же, тяжелым камнем ложилось
мне   на  душу.  Состояние  моего  здоровья  и  даже  внешность  подверглись
существенному ухудшению,  так что в конце концов мне пришлось оставить  свою
работу и перейти на затворнический,  почти неподвижный образ жизни инвалида.
Меня  словно  поразил  некий странный  нервный недуг, отчего  я  временами в
буквальном смысле был не в состоянии сомкнуть глаз.
     Именно  тогда я со  все  возрастающей  тревогой  стал  рассматривать  в
зеркале  собственное  отражение. Едва  ли  человеку доставляет  удовольствие
наблюдать постепенно усиливающиеся  признаки развития какого-то заболевания,
но в  моем  случае  было  нечто  более  тонкое,  неуловимое  и  одновременно
обескураживающее.  Мой отец также стал это подмечать и поглядывать на меня с
явным  недоумением,  а  подчас  и  с  откровенным  испугом.  Что  же во  мне
происходило? Не могло ли так получиться, что я постепенно становился похожим
на мою бабку и дядю Дугласа?
     Однажды ночью мне приснился страшный сон,  в котором я якобы встретился
со своей бабкой, причем встреча эта состоялась где-то под водой, в океанской
пучине.  Она  жила в фосфоресцирующем  дворце,  состоящем  из многочисленных
террас,  с садами,  в  которых произрастали  странные, какие-то  чешуйчатые,
гнилостного  цвета  кораллы,   образовавшие  ветвистые,  чем-то  похожие  на
уродливые  деревья  посадки.  Старуха довольно тепло  поприветствовала меня,
хотя  было в ее манерах  что-то насмешливое, почти сардоническое. Она сильно
изменилась -- как существа, которые перешли на постоянную жизнь в воде, -- и
сказала, что якобы вообще никогда не умирала. Вместо этого она переместилась
в  такое  место, о котором  узнал ее сын Дуглас, и стала обитать в  царстве,
чудеса  которого  --  предназначенные  также и для  него  --  он сам  отверг
дымящимся дулом своего револьвера. Это будет  и мое царство -- никуда мне от
этого не деться, и я  тоже никогда не умру, а буду жить вместе  с теми,  кто
существовал уже тогда, когда на земле вообще не было людей.
     Видел я и ту особу, которая являлась ее бабкой. В  течение восьмидесяти
тысяч лет  ее  предки  Пт'тиа-л'йи  жили  в  Й'хантлеи,  и  именно  туда она
вернулась  после смерти Обеда  Марша. Й'ха-нтлеи  не  подвергся  разрушению,
когда  люди  с верхней  земли наслали в  море  смерть. Глубоководных  вообще
невозможно  уничтожить, хотя  палеогеновая  магия  давно забытых  Старожилов
иногда  может  причинять  им отдельные неприятности. В  настоящее  время они
пребывают в состоянии покоя, но настанет такой  день -- если они еще помнили
об этом  -- когда  они восстанут снова и воздадут  должное ненасытной  жажде
Великого Цтулху. В  следующий раз  это  будет  уже  совершенно новый  город,
гораздо  более  величественный,  чем Иннсмаут.  Они  заметно  расширят  свое
влияние  и  уже подготовили  тех, кто поможет им в  этом  деле,  однако пока
должны  выждать  некоторое время. За то,  что  я вызвал смерть их  людей  на
верхней  земле,  я должен принести покаяние,  но  оно  не будет  слишком  уж
тяжелым.
     Это был тот самый сон,  в котором я впервые увидел шоггота, и один лишь
вид  его поверг  меня  в состояние  безумного ужаса,  заставившего с  криком
проснуться. В то утро зеркало со  всей очевидностью  подтвердило  мне, что я
также окончательно приобрел ту самую характерную "иннсмаутскую внешность".
     Я пока решил не накладывать на себя руки, как это сделал  дядя  Дуглас.
Правда, я купил  автоматический  пистолет и  однажды  едва  было не совершил
роковой  шаг,  но  какие-то  сны  все же  удержали меня. Жестокие,  наиболее
пронзительные ночные  видения стали  постепенно  стихать и  сглаживаться,  а
вместо того меня стало необъяснимым образом манить в морскую  бездну. Во сне
я часто слышу и совершаю странные вещи, а когда просыпаюсь, то ощущаю уже не
ужас,  а самый  настоящий,  неподдельный  восторг. Я не  верю в то, что  мне
придется  дожидаться  полной  перемены,  на  что было  обречено  большинство
других.  В противном случае отец навечно упрячет меня в сумасшедший дом, как
он  поступил  с  моим  несчастным   кузеном.   Внизу  меня  поджидало  нечто
неслыханное и великолепное, и  скоро я встречусь  с ним. Й а-Р'  лия! Цтулху
фхтагн1 На! Иа! Нет, я не застрелюсь -- я создан отнюдь не для этого!
     Я разработаю план бегства моего кузена из той лечебницы в Кэнтоне, и мы
вместе  отправимся  в сокрытый восхитительной тенью Иннсмаут.  Мы поплывем к
тому  загадочному   рифу   и  окунемся  вглубь   черной   бездны,  навстречу
циклопическим,  украшенным  множеством колонн  Й'ха-нтлеи,  и  в этом логове
Глубоководных  обретем вечную  жизнь,  окруженные  всевозможными чудесами  и
славой.