самые аномальные и  невероятные
чудеса.  Массив  конкретных  доказательств  был  грандиозен  и  подавлял,  а
спокойная,  холодная  научная манера Эйкели  - в  которой не было  ни  грана
фанатизма, истерики или экстравагантности - сильнейшим  образом  повлияла на
мое восприятие проблемы и на мои оценки. Когда я отложил письмо в строну, то
уже  мог понять опасения автора и был готов предпринять все возможное,  чтоб
помешать людям посетить  эту  дикую  местность.  Даже  сейчас,  когда  время
притупило  мои тогдашние  впечатления  и  во  многом стерло  из  памяти  мои
тогдашние сомнения  и переживания, даже теперь есть такие фрагменты в письме
Эйкели, которые я не рискну  привести  и даже не доверю бумаге. Я почти рад,
что  это  письмо и  запись  фонографа  теперь исчезли, - и  я желал  бы,  по
причинам,  которые  скоро станут  ясны, чтобы  новая  планета  по ту сторону
Нептуна не была открыта.
     После прочтения письма я прекратил все публичные выступления по  поводу
кошмара в Вермонте. Доводы  моих оппонентов оставил без ответа или отложил в
сторону,  сделав неопределенные обещания вернуться  к ним впоследствии,  и в
конце  концов  дискуссия была предана  забвению.  Последнюю часть мая и весь
июнь мы поддерживали оживленную переписку с Эйкели. Правда, время от времени
письма терялись,  и мы были  вынуждены восстанавливать написанное  и тратить
много  сил  на копирование.  Главной  нашей целью было  сравнить собственные
подходы к загадочным мифам,  чтобы добиться  согласованного  представления о
связи ужасных явлений  в Вермонте со структурой  и  содержанием  примитивных
мифов.
     Прежде  всего, мы согласились,  что эти ужасные существа и адское Ми-Го
из Гималаев  были  кошмарными воплощениями  одного порядка.  Тут были  также
захватывающие  зоологические  гипотезы,  которые  я  предпочел   обсудить  с
профессором  Декстером  из  своего  колледжа,   несмотря  на  категорическое
требование Эйкели никому не сообщать о возникшей перед нами проблеме. Если я
и  нарушил  это требование,  то лишь  потому,  что  считал:  на  этой стадии
предупреждение  относительно  опасности вермонтских холмов -  и  гималайских
пиков,  на  которые  отчаянные  исследователи стремились  забраться, - более
отвечает интересам людей, чем  молчание. Одной из конкретных задач, стоявших
перед нами, была расшифровка иероглифов на  злосчастном  камне, расшифровка,
которая должна была сделать нас обладателями тайн,  более  глубоких  и более
потрясающих, чем все тайны, известные теперь человеку.
     III
     К концу июня я,  наконец, получил  запись  фонографа -  из  Бреттлборо,
поскольку Эйкели не доверял  железнодорожной ветке,  расположенной севернее.
Им   овладела   все  возраставшая  шпиономания,  усилившаяся  после  пропажи
некоторых из  наших  писем;  он  часто  стал  говорить о  коварных действиях
некоторых людей,  которых  считал  агентами  скрытных созданий,  их  тайными
орудиями. Более всего он подозревал угрюмого фермера Уолтера Брауна, жившего
в одиночестве у подножия холма,  вблизи от густого леса, и уверял, что часто
видел  его праздно шатающимся в  Бреттлборо, Беллоуз-Фоллз, Ньюфэйне и Южном
Лондондерри,  когда  появление  его там  было совершенно  немотивированным и
ничем  не оправданным.  Более  того, он  пребывал в уверенности,  что слышал
голос  Брауна  при  определенных обстоятельствах  во время  одного  ужасного
разговора; а однажды обнаружил след или, точней, отпечаток когтя недалеко от
дома Брауна. След этот был  расположен подозрительно близко к отпечатку ноги
самого Брауна и они были повернуты друг к другу.
     Итак,  запись  прибыла  из Бреттлборо,  куда  Эйкели  приехал  на своем
"Форде" по пустынным дорогам Вермонта. Он признался в сопровождающей посылку
записке, что начинает  бояться этих дорог  и даже за  продуктами в  Тауншенд
предпочитает ездить лишь при  дневном свете. Снова и снова он  повторял, что
нельзя приближаться  к этим тихим и загадочным холмам, зная  так  много, как
он, и что скоро он собирается переехать в Калифорнию к сыну.
     Прежде,  чем   прослушать  запись  на  аппарате,   который  я   взял  в
административном  здании  колледжа,  я  внимательно прочел  сопроводительную
записку Эйкели и все его предшествовавшие письма, ще эта запись упоминалась.
Она была получена, согласно его данным, примерно в час ночи 1 мая 1915 года,
близ закрытого входа в пещеру на лесистом западном склоне  Темной Горы, там,
ще она возвышается над болотом. В этом месте всегда звучали странные голоса,
и  именно поэтому он  и принес  туда  фонограф,  диктофон  и восковой валик.
Прошлый опыт  подсказывал  ему, что  ночь  накануне Первого Мая  - или  ночь
Шабаша, согласно европейским легендам, - должна быть наиболее удачной, и это
подтвердилось.  Стоит отметить, однако,  что  больше  он  ни разу не  слышал
голосов на этом месте.
     В  отличие от  большинства  лесных звуков,  содержание этой записи было
похоже на запись  какого-то ритуала, причем  включало один  явно  различимый
человеческий голос, который Эйкели не мог идентифицировать.  Голос  этот  не
принадлежал  Брауну,  а  был,  по  всей  видимости, голосом  человека  более
высокого  культурного уровня. Второй же голос, собственно  и  представлявший
собой главное в этой записи, был скорее похож на отвратительное жужжание.
     По-видимому,  фонограф и диктофон при записи работали  не очень хорошо,
что  было  печально,  учитывая  приглушенное  и  невнятное  звучание  самого
записывающегося ритуала; в  результате  разобрать  можно было лишь отдельные
фрагменты. Эйкели прислал мне собственную письменную расшифровку записи, и я
еще  раз проглядел ее  прежде,  чем включить  аппаратуру. Текст  скорее  был
темным и загадочным, чем  ужасным, хотя  знание  обстоятельств  и  источника
придавало  ему дополнительную  жуть,  которую не  могли бы  отразить никакие
слова. Я представлю  все  это здесь  полностью, так, как смог  запомнить,  -
после неоднократного  прочтения записи  и  прослушивания - все  досконально.
Такое нелегко забыть! (Неразборчивые звуки)
     (Хорошо поставленный мужской голос)...
     он Повелитель Леса, даже для... и дары людей Ленга... итак, из колодцев
ночи в бездны  космоса, и  из бездн космоса в колодцы ночи, вечно вознесутся
хвалы Великому Цтулху, Тсат-хогуа,  и к Тому, Чье Имя Не Может Быть Названо.
Вечны  хвалы  Им,   и  пожелание   изобилия  Черному  Козерогу   Лесов.  Йа!
Шаб-Ниггуратх! Козерог с Тысячным Потомством!
     (Жужжащая имитация человеческой речи)
     Йа!   Шаб-Ниггуратх!  Черный  Козерог  Лесов  С  Тысячным   Потомством!
(Человеческий голос)
     Наступило время для Повелителя Лесов... семь и девять, вниз по ступеням
из  оникса...  посвятить Ему, тому, кто из Бездны, Азароту, Из Тех, Кому  Ты
учил нас поклоняться... на  крыльях ночи за пределы космоса, за пределы т...
Тому, кому Йюггот  - младший  сын, катящийся в одиночестве  в черном эфире у
края...
     (Жужжащий звук)...
     ходить среди людей и  найти пути к тому, что знает Тот, кто  из Бездны.
Ньярлатхотепу,  Могущественному Посланцу, ему  все должно быть сказано. И Он
примет внешность  человека,  восковую маску и одежды, которые  скроют его, и
спустится вниз из страны Семи Солнц, чтобы притвориться...
     (Снова жужжащий звук)...
     (Ньярл)  атхотеп,  Великий  Посланец, приносящий  из  пустоты  чудесную
радость Йюгготу, Отец Миллиона Избранных, Сталкер среди..
     (Здесь речь прерывается - конец записи)
     Вот, что  я  услышал, включив фонограф. Меня  охватил  настоящий страх,
когда  я нажал  рукоятку  и услышал  скрип  иголки  по  валику,  так  что  я
обрадовался,  коща первые  слабо  различимые слова оказались  произнесенными
человеческим   голосом  -   мягким,   приятным,  интеллигентным  голосом,  с
бостонским акцентом, явно не принадлежащий уроженцу Вермонта.  Прислушиваясь
к записи, я обнаружил ее идентичной тщательно выполненному протоколу Эйкели.
Этот  сочный  бостонский голос  распевал:"...Йа!  Шаб-Ниггуратх!  Козерог  с
Тысячным  Потомством!..."  И тут  я услышал  другой голос. До  сих  пор меня
охватывает дрожь, стоит лишь подумать, как меня поразили эти звуки, хоть я и
был,  казалось,  подготовлен  к ним  письмами  Эйкели.  Те люди,  которым  я
впоследствии  описывал ту запись, ничего не находили в ней,  кроме  дешевого
шарлатанства  или признаков безумия; но  если бы  им довелось  услышать этот
отвратительный голос или прочесть  все  письма Эйкели  (в  особенности то  -
ужасное  энциклопедически полное второе  письмо),  я уверен,  что  они резко
изменили  бы  свое  отношение.  Мне очень  жаль, что я подчинился требованию
Эйкели и больше  никому не  дал прослушать записи  - не менее жаль, что  все
письма его тоже пропали. Что  же касается меня самого, то с учетом реального
впечатления  от  звучания, да еще моих знаний о подоплеке  всей истории и ее
обстоятельств, голос этот был  просто чудовищным. В исполнении этого адского
обряда  он  звучал синхронно с человеческим голосом, но  в моем  воображении
являлся отвратительным эхом, которое доносится через невообразимые бездны из
дьявольских миров.  Прошло  более  двух  лет с тех пор, как я прослушал этот
богохульный восковой цилиндрик, до сих пор у меня в ушах звучит это дрожащее
жужжание, как будто я услышал его только что.
     "Йа! Шаб-Ниггуратх! Черный Козерог Лесов с Тысячным Потомством!"
     Но  хоть и звучит этот голос неотрывно в  моих ушах, я все-таки не моту
еще достаточно точно подвергнуть его анализу для того, чтобы описать. Он был
подобен гудению какого-то  отвратительного гигантского насекомого, умышленно
преобразованному в артикулированную речь какого-то чуждого существа,  причем
я был  совершенно уверен, что  органы,  продуцирующие  этот  звук, ничем  не
похожи на вокальные органы человека, как,  впрочем,  и других млекопитающих.
Были тут вариации в тембре, диапазоне  и полутонах, полностью выводившие это
явление за  рамки  человеческого,  земного  опыта.  Первое  появление  этого
звучания настолько поразило меня, что всю оставшуюся часть записи я слушал в
состоянии  некоей прострации.  Коща  же  звучали  более  развернутые пассажи
жужжащей речи, ощущение  кощунственной  бесконечности,  поразившее  меня при
первых  звуках,  обострилось.  Наконец, запись  резко  оборвалась  в  момент
произнесения высказываний исключительно  четким и ясным человеческим голосом
с бостонским акцентом; но я по-прежнему сидел,  тупо глядя перед собой, даже
коща аппарат автоматически выключился.
     Нечего и говорить, что я  неоднократно прослушал эту ужасающую запись и
предпринял  отчаянные  попытки  анализа  и комментирования,  сравнивая  свои
соображения  с  записями  Эйкели. Было  бы  нежелательно,  да и бессмысленно
излагать  здесь все наши заключения; но замечу,  что, по  нашему  убеждению,
ключ лежал в некоторых наиболее отвратительных обрядах из первобытных тайных
верований людей. Для нас было также ясно, что между скрывающимися созданиями
"оттуда"  и  определенными представителями  человеческого  рода существовали
древние и весьма прочные связи. Насколько  разветвленными были эти связи и в
какой  степени их  состояние  в  наши  дни  соотносилось  с их состоянием  в
древности,  мы  не  догадывались;  в  лучшем  случае  здесь  было  поле  для
неограниченных  спекуляций. По всей видимости, между человеком  и безымянной
бесконечностью   имелись   чудовищные  узы   с   незапамятных   времен.   Те
кощунственные действа, которые происходили на  Земле, скорее всего пришли  с
темной  планеты   Йюггот,  на  краю  Солнечной  системы;  однако   сама  она
представляла  собой,  вероятно,  всего лишь  излюбленный  аванпост  какой-то
наводящей    страх   межзвездной    расы,   за   пределами   эйнштейновского
пространственно-временного континуума или величайшего известного Космоса.
     Между  тем мы продолжали обсуждать черный камень и способы доставки его
в  Эркхем  -  Эйкели считал нецелесообразным  мой  приезд к  нему,  на место
страшных исследований.  По тем  или  иным причинам он  также боялся доверить
перевозку камня  какой-либо из  привычных транспортных магистралей. Его идея
сводилась  к  тому,  чтобы  доставить  камень  через  сельскую  местность  в
Беллоуз-Фоллз, затем отправить его через Киин, Уинчендон и Фичбург, хотя это
и потребовало  бы от  него  поездки  в  порядке  сопровождения  по  довольно
пустынным, пролегающим среди холмов дорогам, часто пересекаемым лесами,  что
было куда менее удобным, чем поездка по главной магистрали на Бреттлборо. Он
сообщил, что  когда посылал  мне запись  фонографа, то  заметил возле  офиса
человека, чьи  действия  и внешний вид не внушили ему доверия. Человек  этот
как-то слишком нарочито стремился разговориться с  клерками и  сел именно на
тот  поезд, которым  была отправлена запись. Эйкели  признался, что  не  был
спокоен за судьбу посылки до тех пор, пока  не получил от меня уведомления о
ее благополучном прибытии.
     Примерно в  это же  время -  то есть во вторую неделю июля - затерялось
еще одно мое  письмо, о чем я  узнал  из тревожного  сообщения Эйкели. После
этого  он попросил  меня больше  не писать ему в  Тауншенд,  а  отсылать всю
корреспонденцию  на  Главный  почтамт  в  Бреттлборо,  куда  он  будет часто
наезжать в своей машине или поездом. Я  почувствовал, что  его  тревога  все
время возрастает, ибо он очень подробно сообщал мне об усилившемся лае собак
в  безлунные ночи,  а также о свежих отпечатках когтей, порой обнаруживаемых
им по  утрам на дороге и на своем  заднем дворе. Как-то  раз  он рассказал о
настоящем скопище  отпечатков,  выстроившихся в  линию,  напротив  не  менее
густой  линии  собачьих следов,  и  прислал  мне  устрашающий  фотоснимок  в
подтверждение своих  слов.  Это случилось как  раз  после той памятной ночи,
когда собачий лай превзошел все мыслимые пределы.
     В среду  18  июля,  утром,  я получил  телеграмму  из  Беллоуз-Фоллз, в
которой Эйкели сообщал,  что  он  отправил  черный  камень  поездом N  5508,
отправившимся  из Беллоуз-Фоллз  в 12:15,  то есть в  свое обычное время,  и
прибывающим в Бостон на Северный Вокзал в 4:12 пополудни. Он  должен был, по
моим расчетам,  прибыть в Эркхем, по меньшей мере, к следующему полудню, так
что почти  все утро четверга я  его ожидал. Но наступил и прошел  полдень, а
когда я  позвонил в почтовый офис, мне сообщали, что никакого груза для меня
не прибыло. Уже сильно  встревожившись,  я позвонил транспортному  агенту  в
Бостон на Северный Вокзал; и без особого удивления узнал, что груз не прибыл
и  туда.  Поезд  N  5508  прибыл вчера  с 35-минутным  опозданием, и никакой
коробки для меня там не было. Агент обещал навести справки и все выяснить; я
же  послал в  конце дня телеграмму Эйкели,  в которой обрисовал  сложившуюся
ситуацию.
     Ответ из Бостона пришел  на  следующий  день,  агент позвонил  мне, как
только  выяснил все обстоятельства. Похоже, что  посыльный на  поезде N 5508
припомнил инцидент,  который  мог  иметь  отношение к  пропаже моего груза -
перебранку с худощавым, рыжеволосым, неотесанным  мужчиной  с очень странным
голосом,  происшедшую, когда  поезд  делал  стоянку  в  Киине,  Нью-Хэмпшир,
примерно после часа дня.
     Этот мужчина,  как  он  сказал,  был  крайне  взволнован  и уверял, что
ожидает прибытия тяжелого ящика, которого не было в поезде и который даже не
упоминался в журналах посыльного.  Он назвался Стенли  Эдамсом, и у него был
такой   монотонный  густой   голос,  что  клерк   почувствовал  себя  дурно,
разговаривая с ним. В  результате посыльный  даже  не смог запомнить, чем же
разговор закончился,  а  помнил лишь, что  когда  он вновь  пришел в  полное
сознание, поезд уже  тронулся. Бостонский агент добавил,  что этот посыльный
был молодым  человеком  исключительной  честности  и надежности,  с хорошими
рекомендациями и уже давно работал на компанию.
     Этим вечером  я  выехал в  Бостон, чтобы лично расспросить посыльного о
случившемся,  получив его  имя и  адрес в  конторе. Он  оказался откровенным
человеком,  с приятными манерами,  но я скоро понял, что он не сможет ничего
добавить к тому, что мне уже было известно. Странным мне показалось лишь то,
что он не был уверен, сможет ли узнать того человека, если встретит его  еще
раз. Поняв,  что от него я больше ничего не  смогу добиться,  я  вернулся  в
Эркхем  и до  утра  писал  Эйкели, затем в  почтовую  компанию,  полицейское
управление и почтовому агенту в Киине. Я чувствовал, что человек с необычным
голосом,  который так сильно повлиял на посыльного, играет  ключевую роль во
всем  этом  загадочном  деле, и  надеялся,  что  станционные  служители  или
телеграфисты в Киине смогут что-то сообщить о  нем, о том, как он  обратился
со своим запросом, коща и где.
     Я  вынужден,  однако,  признаться,  что  все  мои попытки  расследовать
ситуацию оказались тщетными. Действительно, человек со странным  голосом был
замечен после пополудни 18 июля в Киине, а какой-то зевака смутно запомнил у
него в  руках тяжелый ящик; однако человек этот был им абсолютно неизвестен,
и прежде, как и впоследствии, никто его не видел. Он не заходил  в помещение
телеграфа  и  не  получал  никаких  сведений,  равно как  никаких  сообщений
касательно  присутствия  черного  камня  на поезде  N 5508  ни  для  кого по
телеграфу  не  поступало.   Естественно,  Эйкели  присоединился   ко  мне  в
расследовании этого происшествия и  даже сам съездил  в Киин, чтобы опросить
возможных  очевидцев случившегося  и людей,  живущих неподалеку  от станции;
однако  его  отношение  к происшествию было куда более  фаталистическим, чем
мое. Он  склонен  был  считать  потерю ящика зловещим следствием неизбежного
противодействия и ничуть не  надеялся  на  возможность  найти утраченное. Он
говорил о несомненной телепатической и гипнотической силе  созданий, живущих
на холмах, и  их агентов, а в одном из писем намекал, что, по его убеждению,
камень  уже  давно  покинул  нашу  планету.  Я, со своей стороны, был сильно
разгневан,  поскольку   видел  в  изучении  старых,  полустертых  иероглифов
возможность  узнать  нечто  новое и  удивительное.  Этот  эпизод  еще  долго
будоражил  бы  мое  воображение,  если  бы  последующие   письма  Эйкели  не
ознаменовали собой начало  совершенно новой  фазы ужасной истории загадочных
холмов, которая сразу же завладела моим вниманием.
     IV
     Неизвестные создания, писал Эйкели все более неровным почерком, взялись
за него  гораздо серьезнее, чем  раньше,  и с  более  определенными  целями.
Ночной лай  собак  в безлунные ночи или когда луна была полузакрыта облаками
стал  просто  чудовищным, а  кроме того,  были отмечены попытки  пристать  к
Эйкели,   когда  он  оказывался  на  пустынных  дорогах.   Второго  августа,
направляясь  на  машине  в  деревню,  он  увидел  срубленный  ствол  дерева,
перегородивший ему дорогу там, где она пересекала участок густого леса; в то
же время лай двух огромных собак, бывших с  ним вместе, ясно предупредил его
о созданиях, которые могут прятаться поблизости.  Что могло бы случиться, не
будь  рядом  с ним собак,  - он  не решался даже предположить - но с тех пор
больше никуда не выходил без собак  из своей  своры -  по крайней мере, двух
верных   и  сильных  помощников.  Вскоре  имели   место   еще  два  дорожных
происшествия, пятого и шестого августа; один раз машину обстреляли; в другой
раз заливистый собачий лай известил его о присутствии дьявольских созданий в
лесу.
     Пятнадцатого августа я  получил отчаянное  письмо,  которое  необычайно
меня взволновало,  так что я  искренне  пожелал, чтобы Эйкели  отбросил свою
скрытность и призвал на помощь закон. В ночь с 12 на 13 августа случилось уж
нечто совсем ужасное, возле дома была стрельба, и утром он обнаружил трех из
своих двенадцати огромных  псов убитыми. На дороге видны были многочисленные
отпечатки  когтей и,  между  ними, следы Уолтера  Брауна. Эйкели  позвонил в
Брет