ого. Шеф сам заменяет меня сегодня. Он  любит  делать  это
время от времени. Говорит, что  скучает  по  урокам.  Я  уверен,  что  он  с
радостью променял бы свой кабинет и всю административную работу, связанную с
его должностью, на заполненный мальчишками класс.
   - О да, конечно! Любой из нас был бы этому рад, - усмехнулся Хармон. - Но
все дело в деньгах, Джордж, все дело в деньгах. А еще, как мне кажется, свою
роль в этом играет престиж. Ты поймешь, что я имею в виду, когда сам станешь
директором. Ну, а теперь расскажи мне о Кифе. Ты ведь первый его открыл,  не
так ли?
   - Я думаю, правильнее было бы сказать, что он сам  раскрылся,  -  ответил
Ханнант. -  Такое  впечатление,  что  он  только  недавно  проснулся,  чтобы
проявить наконец свои способности. Как говорится, запоздалый старт.
   - Но такой, который позволил ему одним рывком догнать  и  перегнать  всех
остальных, да?
   Ханнант вздохнул с облегчением. Поскольку Хармон ни словом не  обмолвился
о результатах экзамена, где-то в глубине души Ханнант  опасался,  что  Гарри
провалился. То, что Хармон вызвал его сюда,  несколько  приободрило  его,  а
замечание о том, что Киф "перегнал всех  остальных",  окончательно  рассеяло
сомнения. Ханнант улыбнулся:
   - Значит, он выдержал экзамен?
   - Нет, - покачал головой Хармон. - Он провалился - с треском! Его подвела
работа по английскому языку. Думаю, что он очень старался, но...
   Улыбка Ханнанта погасла, плечи его опустились.
   - ..Но я его все равно приму, - закончил Хармон,  усмехнувшись  при  виде
того, как широко раскрылись глаза Ханнанта, и встретившись с ним взглядом, -
поскольку все остальные экзамены он выдержал с блеском.
   - Выдержал с блеском? Хармон кивнул.
   - Признаюсь, я дал ему самые трудные вопросы, какие только мог найти,  но
он  моментально  и  без  видимых  усилий  справился  с  ними.   Единственным
недостатком его работы - если вообще это можно назвать недостатком  является
весьма  неординарный  подход  к  решению,   точнее   нетрадиционный.   Такое
впечатление, что он обходится вообще без общепринятых формул.
   Ханнант молча кивнул, а про себя подумал: "Да, я прекрасно знаю,  что  вы
имеете в виду". Однако  увидев,  что  Хармон  ждет  от  него  ответа,  вслух
произнес:
   - О да, именно так.
   - Я полагал, что это относится только к математике, но тот  же  необычный
подход к решению я обнаружил и в ответах на вопросы другого экзамена. Как бы
его ни  называли  -  "определение  коэффициента  умственного  развития"  или
"выявление  способностей",  -  его  главной  задачей  является   определение
интеллектуального потенциала ученика. Один из ответов показался мне особенно
интересным. Не сам по  себе  ответ,  который  тем  не  менее  был  абсолютно
правильным, - ты понимаешь, что я имею  в  виду?  -  но  тот  путь,  которым
мальчик пришел к этому заключению. Вопрос касался треугольника.
   - Да?
   "Треугольника... - подумал Ханнант, отправляя вилкой кусок курицы в  рот.
- Именно это меня и интересовало - как он справится с треугольниками".
   -  Конечно,  решить  задачу  можно  было  тригонометрическим  способом  -
(Хармон, казалось, читал его мысли) - или даже чисто визуально, она не  была
такой уж трудной, это, пожалуй, был наиболее легкий вопрос во всем  задании.
Позволь, я тебе покажу.
   Он отодвинул в сторону тарелку,  достал  ручку  и  на  бумажной  салфетке
начертил треугольник.
   - Здесь AD равно половине AC, a AE равно половине АВ. Вопрос: Во  сколько
раз большой треугольник больше маленького?
   Ханнант прочертил на рисунке пунктирные линии: и добавил.
   - В четыре раза больше. Решение, как вы сказали, чисто визуальное.
   - Правильно. Но Киф просто написал  ответ.  Никаких  пунктирных  линий  -
только ответ. - "Как ты пришел к этому?" -  спросил  я.  Пожав  плечами,  он
сказал:
   "Половина, помноженная на половину, равно четверти - меньший  треугольник
составляет одну четверть от большего".
   Ханнант улыбнулся, пожав плечами.
   - Это так типично для Кифа, - произнес  он.  -  Именно  этим  он  впервые
привлек мое внимание. Он не  признает  формулы,  одним  махом,  опуская  все
естественные в данном случае рассуждения, перескакивает с  одного  конца  на
другой.
   Выражение лица Хармона не изменилось, оно  по-прежнему  оставалось  очень
серьезным.
   - Какие формулы? Разве он уже изучил тригонометрию?
   Улыбка сползла с лица Ханнанта. Он нахмурился и замер с вилкой у рта:
   - Нет, мы еще только начинаем изучение.
   - Следовательно, он еще не  мог  знать  необходимую  для  данного  случая
формулу?
   Ханнант помрачнел еще больше:
   - Действительно, не мог.
   - Но он ее знает - знает не хуже нас.
   - Простите? - Ханнант отвлекся и что-то упустил в разговоре.
   Хармон продолжил:
   - Я сказал ему: Киф, все это очень хорошо, ну а если  бы  треугольник  не
был прямоугольным? Что если он был бы, например.., таким?
   Он снова начертил, но уже другой треугольник.
   - Я сказал ему, - продолжал Хармон:
   - На этот раз AD равно половине АВ, но BE равно только четверти ВС. - Ну,
- едва взглянув на чертеж, сказал Киф, - одна восьмая. Четверть  помноженная
на половину". А затем он начертил следующее...
   - Что вы хотите этим сказать? - Ханнант был заинтригован -  ему  хотелось
выяснить причину столь напряженного выражения лица Хармона. К  чему  это  он
клонит?
   - Но это же совершенно очевидно. Это  и  есть  формула.  И  вывел  он  ее
совершенно самостоятельно. А главное, сделал это непосредственно  здесь  же,
во время экзамена!
   -  Возможно,  вы  ошибаетесь,   считая   это   необъяснимым   проявлением
чрезвычайной одаренности, - покачал головой Ханнант. - Я уже говорил, что мы
в скором времени собирались начать изучение тригонометрии. Киф знал об этом.
Возможно, он успел прочитать кое-что в порядке подготовки, вот и все.
   - Да? - просиял Хармон и, потянувшись через стол,  похлопал  Ханнанта  по
плечу. - Тогда сделай мне одолжение, Джордж, пришли мне экземпляр  учебника,
которым он пользовался. Мне бы очень хотелось взглянуть на него. Видишь  ли,
за все годы моей преподавательской деятельности я  нигде  не  встречал  этой
формулы. Возможно, ее знал Архимед, Евклид или Пифагор, но мне она абсолютно
незнакома.
   - Что? - Ханнант вновь вгляделся в чертеж, потом стал рассматривать его с
еще большим вниманием. - Но я уверен, что мне это знакомо. То  есть  я  хочу
сказать, что понимаю принцип подхода к решению, которым воспользовался  Киф.
Я  безусловно  видел  его  раньше.  Я,  наверное...  Бог  мой,  я   преподаю
тригонометрию уже двадцать лет!
   - Мой юный друг, - ответил Хармон,  -  я  тоже,  причем  гораздо  дольше.
Послушай, я знаю все о синусах, косинусах и тангенсах, прекрасно  разбираюсь
в тригонометрических соотношениях, мне  не  хуже,  чем  тебе,  известны  все
математические формулы. Вероятно, даже лучше. Но я никогда не  видел,  чтобы
идея была так прекрасно разработана и  так  блестяще  изложена.  Да,  именно
изложена! Нельзя сказать, что Киф изобрел эту формулу, поскольку  он  ее  не
изобретал, - точно так же как Ньютон не изобрел земное притяжение,  -  равно
как и не "открыл" ее, как принято говорить. Нет,  она  существовала  всегда,
как и число Пи, - он пожал плечами. - Как мне еще объяснить, что  я  имею  в
виду?
   -  Я  понимаю,  что  вы  хотите  сказать,  -  ответил  Ханнант.   -   Нет
необходимости объяснять. То же самое я говорил Джемисону. Все  дело  в  том,
что Киф способен увидеть за деревьями лес! Но формула... И  вдруг  в  голове
его словно вспыхнуло:
   "Формулы? Я мог бы дать вам такие формулы, о  которых  вы  и  мечтать  не
можете..."
   - ..Но это и есть формула, -  прервал  Хармон  воспоминания  Ханнанта.  -
Безусловно, она относится к частному вопросу, но тем не менее это формула. И
я спрашиваю себя: что же будет дальше? Сколько еще  "основополагающих  идей"
таится в его голове? Тех идей, которые никогда не приходили в голову нам, но
которые просто ждут своего часа? Именно поэтому я хочу принять  его  в  свой
колледж. Я намереваюсь выяснить это.
   - Я и в самом деле  рад,  что  вы  его  принимаете,  -  помедлив  минуту,
откликнулся  Ханнант.  Он  уже  готов  был  признаться  в  своих   опасениях
относительно Кифа, но передумал и солгал:
   - Я.., не думаю, что в Хардене  он  получит  возможность  в  полной  мере
раскрыть свои способности.
   - Да, я понимаю, - Хармон нахмурился, затем слегка нетерпеливо добавил:
   - Но мы уже решили эту проблему. В любом случае, ты можешь быть уверен  в
том, что я сделаю  все  от  меня  зависящее,  чтобы  дать  возможность  Кифу
полностью реализовать свой потенциал. Я действительно сделаю это.  А  теперь
расскажи мне о самом мальчике. Что ты знаешь о его происхождении  и  прежней
жизни?

***

   На обратном пути в Харден, сидя за  рулем  своего  "форда  Кортины"  1967
года, Ханнант пытался восстановить в памяти все, что он рассказал Хармону об
истории рождения и воспитания Кифа. По большей части он знал об этом от тети
и дяди Кифа, с которыми тот жил в Хардене. Дядя  был  владельцем  бакалейной
лавки на главной  улице  поселка,  а  тетя  главным  образом  вела  домашнее
хозяйство, но два-три раза в неделю помогала мужу в лавке.
   Дед Кифа, ирландец,  в  1918  году,  уже  в  конце  войны,  перебрался  в
Шотландию из Дублина и работал строителем в Глазго. Его бабушка  происходила
из русской знати. В 1920 году  она  бежала  от  большевистской  революции  и
поселилась в Эдинбурге, в  одном  из  особняков  недалеко  от  моря.  Там  и
встретил ее Шон Киф, а в 1926 году они поженились. Через  три  года  родился
дядя Гарри - Майкл, а в 1931 году - Мэри, его мать.  Шон  Киф  очень  сурово
воспитывал сына, заставляя его обучаться  строительному  делу  (которое  тот
ненавидел) и усиленно трудиться уже с четырнадцати лет. При этом, однако, он
буквально души не чаял в дочери и считал, что нет в мире никого,  достойного
ее. Такое отношение к сестре вызывало ревность  со  стороны  брата.  Но  все
закончилось, после того как Майкл в девятнадцать лет сбежал  на  юг  страны,
чтобы заняться делом, которое было ему по душе. Вот с этим дядей  Майклом  и
жил сейчас Киф.
   К тому времени, когда Мэри исполнился  двадцать  один  год,  безграничная
любовь отца переросла во всепоглощающее чувство Собственности. Это привело к
тому, что Мэри оказалась абсолютно отрезанной  от  окружающего  мира  -  она
почти постоянно находилась дома, помогая по хозяйству или принимая участие в
спиритических    сеансах    небольшого    кружка,     организованного     ее
матерью-аристократкой. Именно эти сеансы  сделали  Наташу  Киф  своего  рода
местной знаменитостью.
   Летом 1953 года Шон Киф погиб - во время работы на  него  рухнула  стена.
Его жена, несмотря на свои неполные пятьдесят лет часто  хворавшая,  продала
дело и стала вести полузатворнический образ жизни.  Иногда  она  по-прежнему
проводила сеансы, чтобы кое-как перебиться с деньгами, поскольку жила теперь
только на банковские  проценты.  Для  Мэри,  однако,  смерть  отца  означала
свободу, о которой она не смела и мечтать, - в буквальном смысле возможность
"выйти из дома".
   В  течение  следующих  двух  лет  она  наслаждалась  жизнью  в  обществе,
ограниченной только ее стесненным материальным положением. Зимой  1955  года
она познакомилась с местным банкиром, который был старше ее на двадцать пять
лет, и вышла за него замуж. Звали его Джералд Снайтс. Несмотря  на  огромную
разницу в возрасте, они жили очень счастливо в просторном доме  в  поместье,
расположенном недалеко от Бонниригга. К великому сожалению, здоровье  матери
Мэри быстро ухудшалось - врачи обнаружили у нее рак. Поэтому Мэри  вынуждена
была разрываться между Боннириггом и домом на берегу моря в  Эдинбурге,  где
ухаживала за больной Наташей.
   Гарри "Киф" таким образом был  Гарри  Снайтс.  Он  родился  через  девять
месяцев после смерти в 1957 году его  бабушки  и  ровно  за  год  до  смерти
отца-банкира, который скончался от  паралича  в  своем  рабочем  кабинете  в
банке.
   Мэри Киф была еще молода и обладала сильным характером.  К  тому  времени
она уже успела продать фамильный дом у моря в Эдинбурге  и  теперь  являлась
единственной владелицей весьма значительного  состояния,  оставшегося  после
мужа. Решив на время покинуть Эдинбург, весной  1959  года  она  приехала  в
Харден и сняла здесь дом до конца июля,  чтобы  иметь  возможность  провести
больше времени с братом - помириться с ним и  получше  познакомиться  с  его
новой женой. Увидев, что дело брата приходит  в  упадок,  она  выделила  ему
значительную сумму, чтобы помочь выйти из затруднительного положения.
   Именно тогда Майкл вдруг обнаружил,  что  сестра  постоянно  пребывает  в
состоянии печали, близком к отчаянию.  Когда  он  спросил,  что  же  ее  так
беспокоит (помимо,  конечно,  свежей  раны  в  сердце,  нанесенной  недавней
смертью мужа), она ответила,  что  все  дело  в  "шестом  чувстве",  которым
обладала ее мать и которое, по ее мнению, унаследовала она, -  в  ее  тонкой
психической интуиции. Именно эта интуиция "подсказала", что она не  проживет
долго. Само по себе это ее  ничуть  не  волновало,  -  чему  быть,  того  не
миновать, - но она очень беспокоилась о маленьком  Гарри.  Если  она  умрет,
когда он будет еще маленьким ребенком, что станет с ним?
   Судя по всему, у Майкла Кифа и его жены Дженни не могло быть  детей.  Они
знали об этом еще до свадьбы, но единодушно решили, что это не должно  стать
препятствием к их совместной жизни, - главной была их взаимная любовь друг к
другу. Через какое-то время, после того как их  дело  обретет  стабильность,
можно будет подумать об усыновлении. В этих обстоятельствах, если,  конечно,
с Мэри и в самом деле что-то "случится", ей не о чем беспокоиться.  Майкл  и
его жена безусловно вырастят Гарри  как  родного  сына.  Этому  предсказанию
Майкл, надо сказать, не придавал  большого  значения,  однако  Мэри  в  него
верила и была твердо убеждена в том, что оно сбудется. Таким образом,  Майкл
дал слово скорее для того, чтобы успокоить сестру, чем потому, что сам верил
в его необходимость, а также в то, что  ему  когда-либо  придется  исполнить
свое обещание.
   Когда Гарри было два года, его мать встретила человека  по  имени  Виктор
Шукшин и была  просто  "околдована"  им.  По  слухам,  он  был  диссидентом,
сбежавшим на Запад  в  поисках  политического  рая  или,  по  крайней  мере,
политической свободы, совсем как мать Мэри в 1920-м. Возможно, чувство  Мэри
к Шукшину было обусловлено его "связью с Россией", но как бы то ни  было,  в
1960 году она вышла за него замуж, и  они  поселились  в  доме  недалеко  от
Бонниригга. До этого в течение двух  лет  новый  отчим  Гарри,  лингвист  по
профессии, давал частные уроки русского и  немецкого  языков  в  Бирмингеме.
Теперь, однако, финансовые проблемы его больше не волновали, и они  с  женой
праздно жили в свое удовольствие.  Его  также  очень  интересовала  проблема
"паранормального",  и  он  всячески  поддерживал   жену   в   ее   увлечении
психологией.
   Майкл Киф впервые увидел Шукшина на свадьбе  сестры,  затем  они  коротко
виделись еще раз во время поездки Майкла по  Шотландии,  но  после  этого..,
только во время следствия. Дело в том, что зимой 1963 года Мэри, как  она  и
предсказывала, умерла - ей  было  всего  тридцать  два  года.  Что  касается
Шукшина, то Ханнант понял только, что Кифы не любили его. В нем было  что-то
такое, что отталкивало их; возможно, это было именно то, что так  привлекало
в нем Мэри.
   Что же касается смерти Мэри...
   Она очень хорошо каталась на коньках и любила лед. По  всей  вероятности,
тонкий лед, когда она каталась по реке возле дома недалеко от Бонниригга, не
выдержал, она провалилась, и ее унесло течением. Виктор был вместе с ней, но
ничего не мог сделать. В смятении, почти обезумев от ужаса, он  бросился  за
помощью, но...
   Подо льдом река бурлила, и течение было быстрым. Ниже по реке было  много
заводей, куда течение могло забросить тело Мэри и где оно могло остаться  до
той поры, когда лед растает. Весной потоки воды сносили огромное  количество
грязи, которая, вероятно, и похоронила ее.  Так  или  иначе,  но  тело  Мэри
найдено не было.
   Через шесть месяцев Майкл выполнил свое обещание - Гарри  "Киф"  переехал
жить к дяде и тете в Харден. Шукшина это вполне устраивало. Гарри не был его
сыном, кроме того, Виктор не слишком любил детей и не считал себя  обязанным
в одиночку растить мальчика. Родственники Мэри лучше  позаботятся  о  Гарри,
потом и все состояние отошло к русскому.  Насколько  Майклу  было  известно,
Шукшин по-прежнему жил там; он не женился  вторично,  но  снова  вернулся  к
преподаванию русского и немецкого. Он давал уроки в доме  возле  Бонниригга,
где, по слухам, жил один. За все прошлые годы он ни разу не виделся с Гарри,
даже не поинтересовался, как он живет.
   Как ни драматична была история семьи Кифа, поначалу он ничем не привлекал
к себе внимание. Единственное, что произвело впечатление  на  Ханнанта,  это
увлечение бабушки и матери Гарри паранормальными явлениями, хотя в  этом  по
сути ничего необычного не было. Однако  если  подумать..,  возможно,  что  и
было.  Мэри  Шукшина,  судя  по  всему,  была  уверена,   что   неординарные
"способности" Наташи передались и ей. А что если она в свою очередь передала
их в наследство Гарри? Вот в этом-то все и дело! Точнее, так могло бы  быть,
если бы Ханнант вообще верил в возможность подобных вещей.
   Но он не верил.

***

   Однажды вечером,  примерно  через  три  недели  после  экзамена  и  через
четыре-пять дней после  отъезда  Кифа  из  Хардена  в  Технический  колледж,
Ханнант неожиданно наткнулся еще на одно  странное  обстоятельство,  имевшее
отношение к Кифу.
   На чердаке дома, в котором жил Ханнант, уже  много  лет  хранился  старый
дорожный сундук его отца, в котором лежали  книги  и  куча  старых  бумаг  с
заметками и записями, накопившихся за долгие  годы  учительства.  Поднявшись
наверх, чтобы укрепить оторвавшуюся во время шторма черепицу, Ханнант увидел
сундук,  который  ему  очень  понравился.  Он  решил,  что  этот  старинный,
основательно сделанный из  темного  дерева  сундук  с  латунными  ручками  и
запорами будет прекрасно смотреться рядом с  книжными  полками  в  передней.
Перед  тем  как  стащить  его  вниз,  Ханнант  стал  освобождать  сундук  от
содержимого. Он просматривал старые бумаги и фотографии,  которые  не  видел
много лет, и откладывал в сторону то, что могло  пригодиться  ему  в  работе
(например, кое-какие старые учебники). И  тут  неожиданно  он  наткнулся  на
толстую тетрадь в кожаном  переплете,  содержавшую  записи  и  разного  рода
заметки, сделанные рукой его отца. Что-то в характере  изложения  и  почерке
привлекло его внимание и заставило приглядеться к ним повнимательнее.., пока
наконец до него не дошло, что же это было  на  самом  деле  -  или  ему  так
показалось?
   В ту же минуту по спине  его  вновь  прошел  ужасный  холодный  озноб.  С
раскрытой тетрадью на коленях он застыл от ужаса, дрожа всем телом. Затем..,
он резко захлопнул тетрадь, отнес ее в переднюю, где в камине горел огонь, и
швырнул ее прямо в пламя.
   Чуть раньше в этот же день Ханнант собрал в школе все старые тетради Кифа
по математике, намереваясь переслать их ему в, колледж. Взяв самую последнюю
из них, он раскрыл ее, полистал и с содроганием закрыл снова, а затем бросил
в огонь - туда же, куда до этого отправилась тетрадь отца.
   До того как Киф... - как бы это сказать - проснулся? -  записи  его  были
неряшливы, беспорядочны, в них отсутствовала точность. Но затем, в последние
шесть-семь недель...
   Как бы то ни было, тетради больше не существовали - они сгорели в пламени
камина, и дым от них рассеялся в ночном воздухе.
   Больше не будет возможности сравнить их - и это, наверное,  лучший  выход
из  положения.  Сл