пова  и  Брежнева  легко  попасть  туда,
поскольку здесь же, в этом здании, находились их кабинеты. Никто особенно не
придирался. В любом деле, особенно экспериментальном,  присутствует  элемент
допустимого  риска,  хотя,  как  спокойно  заметил  Андропов,  если  риск  и
"допустим", его следует по возможности "исключать". В ответ на  это  Боровиц
улыбнулся и почтительно наклонил голову, говоря в то же время  себе,  что  в
один прекрасный день  этот  ублюдок  сполна  заплатит  за  свое  холодное  и
насмешливое обвинение в некомпетентности, не говоря  уже  о  самодовольстве,
коварстве и ничем не оправданном выражении превосходства.
   В ходе слушаний выяснилось (именно так об этом  рассказал  Боровиц),  что
один из младших оперативников, Андрей  Устинов,  не  выдержал  напряжения  и
тяжелой нагрузки на работе, сломался и сошел с ума. Он убил  сотрудника  КГБ
Ходжу Гаржезкова, пытался разрушить резиденцию, устроив там взрыв,  и  успел
даже ранить самого Боровица, прежде чем его удалось остановить. К сожалению,
в процессе его "нейтрализации" погибли еще двое и  один  был  ранен,  правда
легко. Никто из них не представлял особого интереса. Государство позаботится
об их семьях.
   После происшедшего "срыва в работе" до выяснения всех обстоятельств  дела
пришлось, к сожалению, арестовать второго сотрудника  КГБ,  находившегося  в
резиденции. Это было  неизбежной  необходимостью  -  за  исключением  пилота
вертолета, полетевшего за  помощью,  Боровиц  никому  не  позволил  покидать
резиденцию  до  окончания  расследования.  Если  бы  не  срочная   нужда   в
медицинской помощи, пилот тоже остался бы на месте. Что касается  заключения
оперативника КГБ в камеру, то это  было  сделано  в  целях  обеспечения  его
безопасности. До тех пор пока он не был уверен в том, что действия  Устинова
не направлены именно  против  КГБ,  Боровиц  счел  своим  долгом  обеспечить
безопасность сотрудника комитета.  Фактически  же  выяснилось,  что  никакой
определенной цели у Устинова не было, - человек просто сошел с ума и устроил
всю эту кутерьму. Смерть одного  сотрудника  КГБ  уже  и  так  была  слишком
большой потерей; Андропов был вынужден подтвердить эту точку зрения.
   Короче говоря, слушания фактически были сведены к рассмотрению доклада  и
представленных  объяснений  самого  Боровица.  Об  эксгумации,  вскрытии   и
последующем некромантическом исследовании тела некоего высшего чина  МВД  не
было сказано ни слова. Узнай об этом Андропов,  могли  возникнуть  серьезные
проблемы, но, к счастью, ему ничего не было известно. Не помогло  бы  и  то,
что всего восемь дней тому назад Боровиц самолично возложил венок на  свежую
могилу несчастного, как и то, что ныне тело покоилось в другой,  безымянной,
могиле где-то на территории резиденции в Бронницах...
   А в остальном..,  министр  Дианов  задал  несколько  неуместных  вопросов
относительно  характера  работы  и  предназначения  отдела,   возглавляемого
Боровицем; Боровиц был  настолько  удивлен,  что  пришел  просто  в  ярость.
Представитель Брежнева кашлянул и вмешался,  снимая  эти  вопросы.  В  конце
концов, если секретный отдел будет вынужден раскрывать свои тайны,  какая  в
нем польза. Леонид Брежнев давно уже запретил кому бы то ни  было  проявлять
любопытство относительно отдела экстрасенсорики и его деятельности.  Боровиц
всю жизнь был членом партии, сильным, ярким, опытным работником,  не  говоря
уже о том, что являлся  преданным,  стойким  и  могущественным  приверженцем
лидера партии.
   Было очевидно, что  Андропов  недоволен  и  раздражен.  Он  предпочел  бы
предъявить целый ряд обвинений или в крайнем случае потребовать  тщательного
расследования со стороны КГБ, но  ему  запретили  это  делать,  точнее,  его
"убедили" в том, что этим путем идти не следует. Однако, когда по  окончании
слушаний все  покинули  зал,  шеф  КГБ  попросил  Боровица  задержаться  для
разговора.
   - Григорий, - обратился он к Боровицу, когда  они  остались  одни,  -  ты
прекрасно знаешь, что ничто действительно важное, повторяю - ничто, от  меня
не скроется. "Неизвестно" или "еще не раскрыто" - отнюдь не  означает  того,
что это так и останется для меня тайной. Рано или поздно  я  все  узнаю.  Ты
понял меня?
   - О, ты всеведущ! - на лице Боровица вновь появилась  волчья  усмешка.  -
Для любого другого человека это было бы слишком тяжелым бременем, дружище. Я
к тебе действительно отношусь с большой симпатией.
   Юрий Андропов слабо улыбнулся, но глаза его за  линзами  очков  были  при
этом пусты и ничего не выражали. Обращаясь к Боровицу, он  даже  не  пытался
скрыть угрозу в своем голосе:
   - Григорий, все мы  должны  думать  о  своем  будущем.  Тебе  более,  чем
кому-либо другому, следует помнить об этом. Ты уже  не  мальчик.  Если  твой
отдел развалится, что тебя ждет? Готов ли ты к столь раннему отстранению  от
дел и потере своих привилегий?
   - Как это ни странно, - ответил Боровиц, - именно  характер  моей  работы
дает мне гарантию на будущее, во всяком случае на обозримое  будущее.  Между
прочим, это касается и твоего будущего тоже.
   Брови Андропова взлетели вверх.
   - Да? - он снова слабо улыбнулся. - Что  же  твои  астрологи  вычитали  в
расположении моих звезд, Григорий?
   - По крайней мере это ему известно! - подумал Боровиц.  В  этом  не  было
ничего удивительного. Любой шеф тайной полиции,  который  не  зря  ест  свой
хлеб, способен получить такого уровня информацию. Отрицать не было  никакого
смысла.
   - Вхождение в Политбюро через два года, - произнес он не меняя  выражения
лица. - И, вероятно, через восемь-девять лет - пост  Генерального  секретаря
КПСС.
   - Вот как? - улыбка Андропова была полунасмешливой, полусардонической.
   - Вот так, - выражение липа Боровица по-прежнему не  изменилось.  -  И  я
говорю это тебе, не опасаясь, что ты доложишь Леониду.
   - Ты и в самом деле в этом уверен? -  произнес  самый  опасный  в  стране
человек. - А что, у меня имеются весомые причины, чтобы не заложить тебя?
   - О, да. Это можно назвать поступком Ирода. Конечно, как настоящие члены,
партии мы не читаем так называемое Священное писание, но, поскольку я  знаю,
что ты человек образованный, интеллигентный, я уверен, что ты  понимаешь,  о
чем я говорю. Ирод, как ты знаешь, боясь, что у него отнимут трон, уничтожил
множество людей, в том числе и невинных младенцев. Ты, Юрий, безусловно,  не
невинный младенец. А Леонид, конечно, далеко не Ирод. И все же  я  не  верю,
что ты передашь ему мое предсказание относительно тебя...
   На минуту задумавшись, Андропов пожал плечами:
   - Возможно, я этого не сделаю, - произнес он уже без улыбки.
   - С другой стороны, - сказал Боровиц через плечо, уже повернувшись, чтобы
уйти, -  возможно  я  сам  рассказал  бы  ему  об  этом,  если  бы  не  одно
обстоятельство.
   - Обстоятельство.? Какое же?
   - Ну, конечно, то, что все мы  должны  думать  о  своем  будущем!  А  еще
потому, что я считаю себя намного умнее тех троих идиотов-" мудрецов"...
   Пока Боровиц шел по коридору к лестнице,  на  лице  его  вновь  появилась
жестокая волчья ухмылка: он вспомнил, что его пророки предсказали  еще  одно
обстоятельство, связанное с Юрием Андроповым: вскоре после прихода к  власти
он заболеет  и  умрет.  Да,  не  более  чем  через  два-три  года.  Боровицу
оставалось только надеяться, что так и будет.., но, возможно, ему  не  стоит
полагаться на надежду, а лучше помочь ей осуществиться.
   Наверное, ему уже сейчас следует  принять  меры.  Возможно,  имеет  смысл
поговорить со  знакомым  химиком  в  Болгарии.  Медленно  действующий  яд..,
неопределяемый.., безболезненный.., но при этом быстро разрушающий  жизненно
важные органы...
   Об этом, безусловно, следовало подумать.

***

   Вечером в следующую среду Борис Драгошани ехал на своем газике в Жуковку,
за тридцать с  лишним  километров  от  Москвы,  где  находилась  просторная,
построенная в деревенском стиле  дача  Григория  Боровица.  Расположенная  в
прекрасном  месте  -  на  заросшем  соснами  холме,  с  видом  на   спокойно
протекающую внизу Москву-реку, - дача была недосягаема для нескромных глаз и
ушей, особенно электронных. Там не было ничего, сделанного  из  металла,  за
исключением  металлоискателя.  Боровиц  якобы  использовал  его  для  поиска
старинных  монет  вдоль  берега  Москвы-реки,  особенно  в  местах   древних
переправ, но в действительности  прибор  был  предназначен  для  обеспечения
безопасности и спокойствия. Он знал каждый гвоздь  на  своей  даче,  поэтому
единственным местом, где могли быть установлены "жучки",  была  земля  возле
поместья, в разросшемся вокруг саду.
   Именно  поэтому   старый   генерал   предложил   Драгошани   прогуляться,
предпочитая  поговорить  на  воздухе,  а  не  в  четырех  стенах,   все   же
представляющих опасность, несмотря на все  принятые  меры  предосторожности.
Даже, здесь, в Жуковке, ощущалось присутствие  могущественного  КГБ.  Многие
высшие члены КГБ - среди них несколько генералов  -  имели  здесь  дачи,  не
говоря уже о многих заслуженных и награжденных правительственными  наградами
бывших агентах. Ни с кем из них  Боровиц  не  дружил,  и  они,  конечно,  не
упустили бы случая настучать на него Юрию Андропову.
   - Но, по крайней  мере,  отдел  наконец  избавился  от  них,  -  уверенно
произнес Боровиц, идя по тропинке вдоль берега. Он  привел  Драгошани  в  то
место,  где  они  могли  спокойно  посидеть  на  огромных  плоских  валунах,
наблюдая, как заходит солнце и в свете наступающего вечера река превращается
в огромное зеленое зеркало.
   Они составляли странную пару: коренастый  старый  солдат  с  кожей  цвета
слоновой кости, отмеченной следами времени,  с  грубой  внешностью,  типично
русский человек, и симпатичный юноша, можно сказать, изнеженный в, сравнении
с первым, с тонкими чертами лица (если не считать  тех  моментов,  когда  он
работал), с длинными, тонкими,  как  у  пианиста,  пальцами,  стройный,  но,
несомненно,  сильный,  с  широкими  плечами  и  тонкой  улыбкой.  Не  считая
взаимного расположения и симпатии, между ними было очень мало общего.
   Боровиц уважал и ценил Драгошани за его талант, ибо  не  сомневался,  что
именно этот человек поможет России снова достичь могущества.  Россия  должна
стать не просто "суперсильной" державой, но неуязвимой для любого возможного
вторжения, недосягаемой для каких бы то ни было новейших систем  вооружений,
должна стать непреодолимым препятствием для  постепенно  охватывающего  весь
мир скрытого экспансионизма. Что касается последнего, что в действительности
это уже было так, но Драгошани мог значительно ускорить процесс. Если только
надежды Боровица  в  отношении  работы  отдела  оправдаются.  Да,  это  тоже
шпионаж, но совершенно иного рода в сравнении с секретной службой  Андропова
- как бы другая сторона медали, точнее даже  ее  ребро.  Шпионаж  совершенно
особого качества. Вот почему Боровиц "любил" Драгошани, хотя "любить"  этого
человека едва ли было возможно. Он никогда  не  будет  хорошо  смотреться  в
темно-синем пальто и мягкой шляпе, но в то же время ни  один  агент  КГБ  не
сможет проникнуть в те тайные глубины, которые  доступны  Драгошани.  Именно
Боровиц нашел этого некроманта и привлек его к работе. Он был  самым  ценным
открытием Боровица, что явилось еще одной причиной его "любви" к Борису.
   Что касается молодого  человека,  то  у  него  были  собственные  цели  и
амбиции. Он, однако, держал их при себе, но можно  с  уверенностью  сказать,
что идеи, заключенные в его голове, в корне отличались от мечты  Боровица  о
великой России, ее главенстве в мире и во Вселенной, о матушке России,  чьим
сыновьям никто и никогда не посмеет угрожать.
   Во-первых, Драгошани никогда не считал себя русским. По происхождению  он
был очень далек от эпохи коммунистического гнета и тех тупоголовых  народов,
которые использовали серп и молот не как орудия труда, а как знамя и  символ
угрозы. Возможно, это явилось  одной  из  причин  его  "любви"  к  Боровицу,
которого тоже, надо сказать, любить было едва ли возможно, но действия и все
поведение которого были абсолютно аполитичными.
   Что же касается уважения, то Драгошани испытывал его лишь до определенной
степени - он видел в Боровице старого солдата, но отнюдь не античного героя,
бьющегося на поле брани; его  не  восхищала  также  способность  Боровица  в
борьбе с противниками бить точно  в  цель.  Скорее  можно  сказать,  что  он
относился к шефу с тем же уважением, с каким верхолаз  относится  к  верхним
ступеням лестницы. И так же, как и верхолаз, он знал, что не может позволить
себе отступить назад, чтобы полюбоваться своей  работой.  Зачем  это  нужно,
если в один прекрасный день труба будет построена и он сможет,  стоя  на  ее
вершине, насладиться своей победой с ни для кого, кроме  него,  недосягаемой
высоты? Между тем Боровиц может руководить  Драгошани,  указывать  ему  путь
вверх по лестнице, а Драгошани тем временем будет  подниматься  по  ней  так
быстро и высоко, как только сможет. А может быть, он относился к  шефу  так,
как канатоходец к канату, по которому идет,  не  имея  возможности  смотреть
себе под ноги.
   Причиной  возникавших  между  ними  трений  обычно  служило  различие   в
происхождении, воспитании, привязанностях и образе жизни. Боровиц родился  и
вырос в Москве, в четыре года остался сиротой, в семь - рубил  дрова,  чтобы
выжить, а в шестнадцать лет стал  солдатом.  Драгошани  получил  фамилию  по
месту своего рождения в  Южных  Карпатах  на  реке  Олт,  текущей  с  гор  и
впадающей в Дунай на границе с Болгарией. В древности эта территория  носила
название Валахии, к северу от нее располагалась Венгрия, к западу - Сербия и
Босния.
   Вот почему он считал себя валахом, в крайнем случае румыном. Как  историк
и патриот (хотя его патриотизм относился к стране, имя  которой  сохранилось
лишь на старинных картах), он знал, что история его  родины  была  долгой  и
кровавой. Если заглянуть в историю Валахии, можно узнать, что ее обменивали,
захватывали,  разворовывали  и  возвращали  обратно,  снова   разворовывали,
грабили, уничтожали, сравнивали с землей, но она всегда возрождалась и вновь
обретала самостоятельность подобно птице Феникс. Земля ее была живой, она до
черноты пропиталась кровью, и  кровь  давала  ей  силу.  Земля  была  сильна
людьми, а люди получали силу от земли. Они боролись за эту землю,  но  земля
могла и сама постоять за себя. Если посмотреть на  старинную  карту,  станет
понятно, почему это было именно так: в те далекие времена, когда не было еще
самолетов и танков, окруженная  горами  и  болотами,  защищенная  с  востока
Черным морем, с запада - непроходимыми трясинами, а с юга -  Дунаем,  страна
представляла собой естественную крепость, была  практически  изолирована  от
окружающего мира.
   Таким образом, гордясь своим  происхождением,  Драгошани  считал  себя  в
первую очередь валахом (может быть, единственным в мире оставшимся  в  живых
валахом), потом уже румыном, но никак не русским. Кто  они  такие  на  самом
деле, и Григорий Боровиц в том числе, как не осевшая пена, оставшаяся  после
волн наступавших завоевателей, - сыновья гуннов и готов, славян  и  франков,
монголов и турков? Конечно, и в жилах Драгошани текла, вероятно,  их  кровь,
но в первую очередь он был валахом! Единственное, что могло связывать его со
стариком, это то, что оба они  были  своего  рода  сиротами,  но  причины  и
обстоятельства их  сиротства  были  совершенно  различными.  У  Боровица  по
крайней мере когда-то были родители, он видел и знал их в  далеком  детстве,
хотя теперь о них давно уже забыл. А Драгошани..,  он  был  найденышем.  Его
нашли на ступеньках дома в одной из румынских деревень, когда ему исполнился
всего лишь один день от роду. Его вырастил и  дал  ему  образование  богатый
фермер и землевладелец. Такова была его судьба, в конце концов не  такая  уж
плохая.
   - Ну, Борис, - сказал Боровиц, отрывая своего протеже от воспоминаний.  -
Что ты обо всем этом думаешь, а?
   - О чем?
   - Ну, вот, - проворчал старик. - Слушай, я  знаю,  что  это  место  очень
располагает к отдыху, а я не более чем надоедливый старый осел, но ради Бога
не спи! Что ты думаешь по поводу полной независимости отдела от КГБ?
   - А что, это действительно так?
   - Да, это так, - Боровиц удовлетворенно потер руки. - Можно сказать,  что
мы  начисто  от  них  освободились.  Нам,  конечно,  придется   терпеть   их
присутствие рядом, в первую очередь потому, что Андропов любит лезть во  все
дырки. Но этот пирог ему больше не по зубам. Все вышло очень хорошо.
   - Как тебе это удалось? - Драгошани понимал, что  тому  не  терпится  все
рассказать.
   Боровиц пожал плечами, как бы  пытаясь  показать,  что  его  роль  весьма
незначительна,  хотя  Драгошани  понимал,  что  он   хотел   сказать   прямо
противоположное.
   - Ну, немного того, немного другого. Должен сказать, что  я  поставил  на
карту свою работу. Я поставил на  карту  судьбу  отдела.  Я  рисковал,  если
хочешь, но знал, что не могу проиграть.
   - Тогда в этом не было никакого риска, - сказал Драгошани. -  Что  именно
ты сделал? Боровиц усмехнулся.
   - Борис, ты же знаешь, что я не люблю подробностей. Но тебе я  скажу.  До
начала слушаний я был на приеме у Брежнева  и  рассказал  ему,  как  обстоят
дела.
   - Ух! - теперь была очередь Драгошани  фыркнуть.  -  Ты  ему  сказал?  Ты
рассказал  Леониду  Брежневу,  Генеральному  секретарю  КПСС,   что   должно
произойти? Что именно?
   На лице Боровица появилась знакомая волчья усмешка.
   - То, что должно случиться, - ответил он. - То, что еще не произошло. Его
нежное воркование с Никсоном усилит его позиции, но он должен быть  готов  к
тому, что через три года Никсон будет отстранен  от  власти,  поскольку  его
коррумпированность станет достоянием гласности. Я сказал  ему,  что  к  тому
моменту, когда это случится, он окажется в выгодной позиции  и  будет  иметь
дело с преемником и обвинителем президента в  Белом  доме.  Я  сказал,  что,
прежде чем к власти придут сторонники "жесткой" политики, он в будущем  году
подпишет соглашение, разрешающее фотографировать американским спутникам наши
ракетные объекты и, наоборот, нашим спутникам - их, и что это будет  сделано
тогда, когда американцы будут опережать нас в космических исследованиях,  но
у него еще останется шанс. Понимаешь, речь идет об ослаблении напряженности.
Он помешан на этом. Его также очень беспокоит, как  бы  американцы  не  ушли
слишком далеко вперед в космической гонке, поэтому я пообещал ему стыковку в
космосе в 1975 году. Что касается евреев  и  диссидентов,  доставляющих  ему
столько неприятностей, то я гарантировал, что мы избавимся от большинства из
них - примерно от ста двадцати пяти тысяч - в ближайшие три-четыре года!
   Ну, Борис, не впадай в шок или разочарование - я не пойму никак,  что  за
выражение появилось на твоем лице. Мы не варвары, и я вовсе не имею  в  виду
высылку в Сибирь или лоботомию, но лишь выдворение из страны, эмиграцию - мы
позволим им всем убраться отсюда. Да, так и будет!
   Я сказал ему все это и еще очень многое. И дал гарантии - понимаешь,  это
был разговор только между Леонидом и мной - при условии, что он позволит мне
делать свое дело и избавит от опеки КГБ. В конце  концов  все  эти  чопорные
агенты только и делают, что шпионят и докладывают обо всем шефу. Так  почему
они должны шпионить за мной,  человеком  надежным,  быть  может,  в  гораздо
большей степени, чем большинство остальных? А  самое  главное,  как  я  могу
рассчитывать на какую бы то ни было секретность, а она чрезвычайно  важна  в
работе такой организации, как наша, если за  моей  спиной  стоят  сотрудники
другого отдела и докладывают шефу о каждом моем  шаге,  при  этом  абсолютно
ничего не понимая в том, чем я занимаюсь и что я делаю? Они способны  только
смеяться и издеват