- О, нет, я так не думаю. Почему бы нам просто не поехать в  Ретимнон?  -
конечно, он не видел выражения лица Кениха, когда произносил эти  слова,  но
определил нечто вроде удивления в его голосе:
   - Да, Ретимнон. В заливе Армирас. Но,  Ричард,  как  ты  узнал  об  этом?
Гаррисон нахмурился.
   - Ничего таинственного, -  ответил  он,  на  мгновение  заколебавшись.  -
Должно быть, Томас упоминал его при мне...
   - Я не могу поверить этому, Ричард, - медленно произнес Кених.
   - Но я уверен в этом!  -  Гаррисон  ответил  слишком  быстро.  -  Герхард
Кельтнер. Да, определенно.
   Кених взял его за локоть и сильно сжал. Его голос был  холодным  и  очень
тихим.
   - Осторожно, Ричард! Да, ты прав, его  имя  Кельтнер.  Это  имя,  которое
верно или искаженно значится в самых первых строчках розыскных за  нацистами
во всем мире! Если нам придется встретиться с ним, это может быть совершенно
другой человек.
   Гаррисон ударил себя по лбу, осознавая внезапную головную  боль.  Складки
неуверенности пробороздили его лоб.
   - Да.., конечно, - запинаясь, произнес он. - Никое Караламбоу... -  и  по
мере  увеличения  головной  боли  он  чувствовал  увеличивающееся  изумление
другого.
   - Ричард, - прошептал Кених, - невозможно, чтобы Томас упомянул оба имени
этого человека.., одному и тому же липу. Я...
   - Моя память  действительно...  -  перебил  его  Гаррисон,  на  мгновение
задохнувшись и сжимая виски, прежде чем продолжить, - ., удивляет, да?
   - Да, удивляет, если это только на самом деле  твоя  память!  Но  у  тебя
болит голова. Забудь на мгновение об этом Караламбоу. Может быть, нам  стоит
остановиться сегодня здесь, а может, найдем место получше  в  Маргаритос,  а
завтра отправимся в Ретимнон?
   - Нет, - ответил Гаррисон, стряхивая заботливую руку Кениха.  -  Нет,  со
мной все будет в порядке. Давай отправимся в Ретимнон сегодня, прямо сейчас.
Я должен знать...
   - Что?
   - ..Этот Никое Караламбоу действительно тот человек, которого я помню,  -
он повернул бледное лицо и, казалось, снова посмотрел на Кениха. - Если  это
так, то откуда я его помню?

***

   Он оказался тем же самым  лицом,  но  это  едва  ли  отвечало  на  вопрос
Гаррисона. В любом случае странная фаза ложных воспоминаний уже миновала его
к тому времени, когда он оказался лицом к лицу с незнакомцем,  которого,  он
думал, что знал, чьи имена он вспомнил, даже не зная их.
   Был ранний вечер, когда Гаррисон и Кених прибыли в Ретимнон.  Зная  путь,
огромный немец повел машину прямо  по  береговой  дороге  в  западную  часть
городка, свернул на дорогу, которая вела к пляжу, где Критское море голубыми
волнами (и чуть-чуть маслянистыми) набегало на песчаный  берег.  В  четверти
мили дальше по пляжу стоял дом Караламбоу, довольно современный,  с  плоской
крышей в островном стиле. Вокруг него рос обнесенный стеной сад цитрусовых и
гранатовых деревьев. Не  особенно  богатый  дом,  но  не  без  очарования  и
некоторой критской красоты,  так  что  любому  чужестранцу  было  совершенно
очевидно, что владелец -  коренной  житель  Крита  или  грек  с  континента,
которые приезжают сюда после выхода на пенсию.
   Кених припарковал машину и провел своего друга  и  хозяина  в  сад  черед
небрежно построенную, обвитую виноградной лозой арку из  кирпича  и  шпалер.
Сидевший  там  в  лучах  быстро  угасающего  заката  загорелый,   сморщенный
человечек  шевелил  горячую  золу  догорающего   костра   под   шипящими   и
пузырящимися кусками баранины. Около него  на  сидении  тростникового  стула
находились  тарелки  с  ломтиками  томатов,  нарезанным  кубиками   огурцом,
измельченным  кресс-салатом  и  другой  зеленью,  и  большой,   только   что
разрезанный пополам, лимон.
   Когда Кених и Гаррисон подошли, он поднял глаза, улыбнулся  и  крикнул  в
сторону дома:
   - Алексия, по-моему, у нас гости к ужину. Принеси еще мяса.  Надеюсь,  вы
не возражаете. - Он встал и протянул трясущуюся руку Кениху.  -  Кажется,  я
вас знаю, господа.., но, может быть, я и ошибаюсь. В  любом  случае,  что  я
могу сделать для вас?
   - Герхард, - очень тихим голосом произнес Кених. - Я привел к тебе друга.
   У старика от удивления отвисла челюсть.
   - Вилли Кених! - выдохнул он. - И...  -  он  повернулся  к  Гаррисону.  -
Томас? Но почему ты так молчалив, мой старый друг?
   - Я не Томас, господин Кельтнер, - ответил Гаррисон таким же тихим, как у
Кениха, голосом. Он дрожал несмотря на тепло вечера. - Меня зовут  Гаррисон,
Ричард Гаррисон. Томас был моим другом. - Он повернулся и слепо,  с  упреком
посмотрел на Кениха. - Вилли также мой друг, но он не сказал,  что  вы  тоже
слепы.
   - Немного слеп, да, прошло много лет, а теперь они идут гораздо  быстрее.
Сейчас я вижу, что вы - не Томас, но, вот, дайте мне вашу руку.
   Рука, что сжала руку Гаррисона, была высохшей! Как  старая  кожа,  но  он
почувствовал в слабых пальцах дрожь - чего? узнавания?
   - Ах! Не Томас Шредер, нет, но вы - он! Неудивительно, что я подумал, что
вы - это он... - он помолчал. - Вы сказали, Томас  был  вашим  другом.  Был.
Означает ли это, что он...
   - Да, - ответил Гаррисон. - Он умер. Но что вы имеете в виду, говоря, что
я - это он? Вы.., знали об этом?
   - Конечно, я был с Томасом в старые добрые времена. Я знал о его растущем
интересе в этих вопросах. Он часто говорил мне  об  этом,  о  своей  вере  в
реинкарнацию. О Томасе никогда нельзя было сказать, что  он  чудаковатый,  и
все-таки я знал слишком много об их работе. Томас хотел, чтобы  у  него  был
сын, и он вернулся бы в него. Очевидно, это не сработало...
   - Нет, не сработало.
   - И поэтому вы заключили с ним соглашение.., и, похоже, в  конце  концов,
он ошибся. У вас есть определенная аура, но вы - не Томас.
   - Не будь слишком уверенным, Герхард, - вступил в разговор Кених.
   - Пожалуйста! - прошептал Кельтнер. - Лучше называйте меня Никое. Алексия
расстроится, если вы будете  пользоваться  тем,  другим  именем.  Нам  почти
удалось забыть его. И кроме того, Никосом звали моего  отца.  -  Он  обратил
взгляд почти слепых выцветших зеленых глаз к дому. - Алексия, иди,  иди  же,
встречай наших гостей. Старого друга и нового.
   Он быстро повернулся обратно к своим гостям.
   - О Томасе: когда это случилось?
   - Шесть месяцев назад, - сказал ему Гарри-сон.
   - Да! - выдохнул он. - Я знал, что он был ранен.., бомбой.., из новостей.
Но как-то я, кажется, пропустил его.., его уход.
   Гаррисон тихонько сжал его  предплечье  и  почувствовал  дрожь  в  костях
старика.
   - Не расстраивайтесь. Боли было достаточно. Она ранила всех нас и  никого
больше, чем меня. Но эта смерть была милосердием. Его тело очень страдало.
   - Так, - кивнул старик, - и бедняга Томас ошибся, да? Он не  вернулся.  И
все-таки...  -  Тусклые  глаза  впивались  в  лицо  Гаррисона,  пока  он  не
почувствовал их почти физический жар. - И все-таки...
   - Еще есть время, - сказал Кених.
   - Время, да! - Гаррисон вдруг рассердился. - О, да! Мой добрый друг Вилли
не может дождаться, пока  Томас  соединится  со  мной  в  этой  моей  слепой
оболочке.., если я решу впустить его!
   Кених, захваченный врасплох, ничего не ответил, но старик  просунул  лицо
ближе к Гаррисону.
   - О, ты не знаешь Томаса Шредера, как я. Если он может  вернуться  назад,
он вернется, Ричард, и какая сила сможет остановить его тогда, а?

***

   Через три дня они были дома. Стоял июнь, и лето обещало быть хорошим. Вся
внутренняя  отделка  и  изменения  в  беспорядочно  выстроенном  доме   были
закончены и теперь больше  удовлетворяли  Гаррисона  в  отличие  от  недавно
пришедшей почты. Кених подозревал, что она-то, наверно, и послужила причиной
недавних приступов депрессии у Гаррисона. Его психические силы возрастали, и
понимание трагедии стало более острым. А трагедия была.
   От Вики пришли две открытки, обе  понятные  и  яркие  в  своей  простоте.
Первая из них, помеченная адресом клиники Зауля Зиберта  в  Харне,  гласила:
"Ричард, я знаю теперь, что не осталась, потому что любила тебя. Я верю, что
ты не последовал за мной, потому что тоже любил меня. Благодарю тебя за это.
Я не боюсь смерти. Но на самом деле, я ужасно боюсь ее, потому что мое  тело
начало чахнуть. Единственное, что причиняет сильную  боль,  -  это  то,  что
тело, которое ты так любил, стало таким непривлекательным.."
   В другой говорилось: "Будь счастлив. Вряд ли я могу вспомнить, что видела
тебя по-настоящему счастливым, и я не могу вынести мысль, что ты опечалишься
насчет меня. Но кто знает? Может быть, Большая смерть -  это  как  Маленькая
смерть, только длится гораздо дольше..."
   А в то утро пришло письмо, в котором сообщалось, что распоряжение  Томаса
Шредера  (распоряжение  Гаррисона,  конечно)  было  выполнено  согласно  его
письму. Тело Вики Малер  теперь  покоилось  в  криогенном  растворе  в  Шлос
Зонигене в Швейцарских Альпах. Там  оно  и  будет  оставаться,  по-видимому,
сохраненное навечно или, по крайней мере, на все предсказанное будущее.

Глава 8

   Через три  месяца,  в  самый  разгар  великолепного  бабьего  лета,  было
выковано еще одно звено цепи, - звено, которое ни  Гаррисон,  ни  Кених,  ни
даже сам Томас Шредер, если бы он был жив, не распознали бы как  таковое.  И
все-таки его источник был прямо там, в  Суссексе,  в  английской  резиденции
Гаррисона.
   Все началось с того, что в садовом домике на краю  загородного  поместья,
принадлежащего  доктору  Гарету  Вятту,  знаменитому  нейропсихиатру,  нашли
спящего бродягу. Его  обнаружил  некий  Ганс  Маас,  бывший  Отто  Криппнер,
возвращаясь к себе домой, в сторожку при въезде в поместье Вятта.
   Храп бродяги  привлек  внимание  Мааса  к  сараю,  который  одной  стеной
подпирал старую сторожку. Сильный неприятный запах дешевого алкоголя,  когда
Маас толкнул скрипящую дверь, почти физически ударил  ему  в  лицо.  В  углу
лежал бродяга, наполовину рассыпанный мешок проросшей  картошки  служил  ему
подушкой, пустая бутылка свешивалась из  обмякших  пальцев,  а  сам  он  был
покрыт слоем глубоко въевшейся грязи. Бросив несколько пустых мешков  вместо
постели, он не позаботился накрыться, - Вечера еще были теплыми.
   Сначала Маас попытался разбудить его, но,  когда  попытка  не  увенчалась
успехом, он грязно ругнулся по-немецки, вышел из сарая и отправился к себе в
сторожку. Там он снял пальто и повесил его на вешалку в  крошечной  прихожей
прежде,  чем  подойти  к  телефону.  Держа  телефонную  трубку  в  руке,  он
остановился  перед  большим  стенным  зеркалом  и  оглядел  себя.  Жилистый,
шестидесяти семи дюймов роста, все еще почти без морщин  -  годы  не  сильно
изменили его. В самом деле, можно было бы ожидать, что они будут менее добры
к нему. Он  внимательно  рассмотрел  свою  маленькую,  квадратно  обрезанную
бородку и еще раз с удивлением отметил (как он делал каждый  раз),  как  она
изменила его лицо. Да, это  все  еще  удивляло  его.  Сколько  лет  это  уже
продолжается-то? Тридцать? А он все еще никак не может  привыкнуть  к  своей
маске! Однако не такая же это и маска.
   Возможно, его щеки запали чуть больше,  да  и  разве  сам  он  теперь  не
старик? И волосы  с  проседью,  а  когда-то  были  блестяще-черные.  Но  эти
перемены в его внешности все-таки произошли на самом деле. Внутри же  он  не
изменился совсем. Он покачал головой, отвел взгляд от зеркала, на  мгновение
задумчиво взглянув на телефонную трубку в руке, затем набрал  номер  в  доме
Гарета Вятта.
   Пока слышались гудки, он думал о тех годах,  которые  пролетели  с  конца
войны. Прятался тридцать лет и за что? Военные преступления?  Отто  Криппнер
не совершал никаких преступлений. Не более, чем садовник, убирающий мусор  с
поверхности пруда или пытающийся вырастить идеальную розу. О,  да,  Криппнер
убрал много мусора. И он также пытался вырастить розу, хотя  были  и  такие,
кто видел  ее  как  ужасную  гибридную  орхидею.  Господствующая  раса!  Да,
когда-то он думал, что это возможно, но теперь...
   Гарет Вятт снял трубку. Его вежливый голос не выдавал его  скандальный  и
от природы бессовестный характер.
   - Вятт слушает. Кто говорит?
   - Маас, - ответил бывший наци.
   - А, это ты, Ганс. Дело может подождать? У меня.., гость.
   Скорее гостья, одна из бесконечной вереницы девочек  Вятта.  Привлеченная
его  красивой  внешностью,  умом,  шармом  с  единственной  целью   -   быть
соблазненной и сброшенной со счетов. Если бы  этот  человек  уделял  столько
внимания своему делу, сколько уделяет ухаживанию за женщинами...
   - Да, может подождать, - ответил Маас, - но с другой стороны...
   - Ну, тогда в чем дело, Ганс? - произнес  тот  нетерпеливым  до  резкости
тоном.
   Немец понизил голос. Мысль, сначала расплывчатая, теперь обрела  форму  в
его голове.
   - Нам нужен был объект, Гарет. И вот прямо сейчас  он  дрыхнет  пьяный  в
садовом сарае. Пьяный в стельку, бродяга на куче  мешков,  я  не  смог  даже
разбудить его.
   Голос Вятта стал таким же тихим, как и у Мааса.
   - Бродяга? Ты с ума сошел? Каким объектом будет бродяга...
   - Идеальным объектом! - оборвал  Маас,  его  немецкий  акцент  становился
заметнее по мере того, как росло возбуждение.  -  Подумай,  Гарет.  Бродяга.
Если что-нибудь на этот раз пойдет не так...
   - Ты уверял меня, что все будет в полном порядке.
   - Я наладил машину, как ты приказал, - тихо ответил  Маас.  -  Когда  она
жрет части, как ненормальная, так и разориться недолго. Части получше  стоят
денег побольше, но.., я повторяю, все будет в полном порядке на этот раз.  А
если что не так, то будет ли мир горевать о каком-то бродяге?
   - Этот твой бродяга, - Вятт сухо  кашлянул  в  трубку,  -  он  не  еврей,
надеюсь? Господи! Прошло столько лет, а  ты  еще  думаешь  и  говоришь,  как
настоящий наци. Но допустим, в твоих словах есть определенный  смысл,  -  он
помолчал, затем добавил:
   - Ладно, оставь его в покое, пусть выспится. Если утром он будет там,  мы
еще поговорим об этом. А сейчас я.., занят.
   - Конечно, Гарет, я понимаю, - ответил Маас, - но тебе не стоит бросаться
словом "наци" так свободно. Ты помог мне, да. И  тебе  хорошо  заплатили  за
твою помощь. Ты узнал от меня  больше,  чем  от  всех  своих  профессоров  в
колледже. Но всегда помни: если меня  когда-нибудь  разоблачат,  то  тебя  -
тоже. А предателей  наказывают  так  же,  как  нацистов.  -  Мрачная  тишина
приветствовала его слова. - До утра...
   Маас тихо положил телефонную трубку и подошел к  окну.  На  другом  конце
проезда, в большом доме, были видны огни.  Некоторые  -  в  расположенных  в
нижних этажах квартирах слуг, а другие - на  верхнем  этаже,  в  кабинете  и
смежной с ним спальне Вятта.
   Итак, в постель, Гарет, - подумал Маас, - с новой  шлюхой.  Ну,  у  людей
есть сбои страсти, свои амбиции, твои, кажется,  -  это  деньги  и  женщины,
увеличение первых и совращение вторых. Мои? Мои - это мечта, которую я питал
тридцать лет. Раса суперлюдей. Четвертый Рейх!

***

   В затемненной комнате  в  большом  и  дорогостоящем  доме  в  постели  на
шелковых простынях ум Вятта снова вернулся к тем мыслям и амбициям,  которые
Маас недавно приписал ему. Ему, распутному, нужны были женщины. В те дни это
был вопрос денег. Не для таких маленьких шлюшек, как та, что  сегодня  лежит
около него, нет, но для редких сокровищ, чье положение часто требует уделять
им много времени и тайных ухаживаний.  Но,  конечно,  в  этом  есть  и  свое
удовольствие: погоня перед убийством.
   Вятт  вздохнул.  Девица  сейчас  спала,  ее   белокурые   волосы   веером
разметались по подушке, тело было невероятно белым на фоне черных простыней,
но скоро он разбудит  ее.  Такие  потребности,  как  у  него,  удовлетворить
нелегко. И недешево. Снова  он  думал  о  деньгах,  об  упорно  истощающихся
ресурсах. Какая-нибудь явная дебютантка требовала денег, которые он едва  ли
мог себе позволить одна недавняя дама потребовала дорогих знаков внимания и
тайных встреч, на что он сразу глупо согласился даже  его  слуги  требовали
повышения заработной платы. Первую он обманет что касается второй, он будет
вежливо тянуть, возможно, с ложью и притворными  обещаниями  а  третьих  он
просто выбросит не только из головы, но и со службы.  Работа  была  дешевая.
Если они не хотят работать за такую плату, то пусть ищут себе другое место -
найдутся другие, кто заменит их.
   Что касается Мааса, насчет него тоже надо будет кое-что  предпринять.  От
этого человека постоянно исходят какие-то тайные угрозы или если не  угрозы,
то предостережения. А что, если охотники случайно выследят его?  Несомненно,
все так и произойдет, как сказал этот экс-наци:
   Вятта тоже заставят заплатить сполна.
   Но что делать с этим бродягой? Объект для  Психомеха?  Идеальный  объект?
Возможно. Что ведет человека по дороге жизни к первому месту?  Что  опускает
человека до такого бедственного положения, что, кажется, он доволен уже тем,
что существует, но находится вне общества?
   Что-то же довело человека до такого состояния, запрограммировало его ноги
на бродяжничество и  скитания.  Если  бы  можно  было  найти  это  что-то...
Возможно ли опять зажечь в нем искру жизни? Вернет ли это его в мир людей?
   Для  этого  Психомех  и   предназначался:   механический   психоаналитик,
задуманный, чтобы выискивать в человеческом сознании страх и разрушать  его,
- страх, но не сознание! И как раз здесь-то Психомех и не  срабатывал.  Вятт
обвинял создателя и оператора этой машины Ганса Мааса, или  Отто  Криппнера,
как его звали, когда его  хозяином  был  Гитлер,  но  в  глубине  души  Вятт
понимал, что он несправедлив, что без Мааса удача покинула бы его много  лет
назад. Они были вместе более двадцати трех лет, и имя Вятта (сейчас какое-то
затертое и потускневшее) было построено на знаниях  этого  наци.  Хотя  Маас
забыл из психоанализа и сопутствующих наук, но все равно  знал  больше,  чем
Вятт когда-либо надеялся узнать.
   Если бы только эта чертова машина заработала! На даже  в  этом  отношении
Вятт знал, что должен винить себя. Ведь это он не дал немцу  столько  денег,
сколько тому было нужно на постройку  этой  штуки.  Маас  работал,  обходясь
очень скудными средствами. И  как  все  проекты,  построенные  на  нетвердом
финансировании, машина не оправдала их надежд. Прошло шесть  месяцев  с  тех
пор, как Маас сделал некоторые приспособления и изменения, но...
   Вятт все еще содрогался, когда думал об этом.
   Пациент (Вятт знал его  имя,  но  не  мог  больше  думать  о  нем  как  о
нуждающемся в имени или имеющем его) был среднего возраста, среднего дохода,
средним   во   всех   отношениях,   кроме   одного.   Его    свирепствующие,
прогрессирующие неврозы. Этот человек был изрешечен  маленькими  умственными
беспорядками,  комплексами,  невротическими  представлениями,  фантазиями  и
страхами всех видов и любой природы. Он боялся собственной жены, своих детей
и даже лечения Вятта, он был обломком.
   Сначала,  казалось,  была  надежда,  определенный  медленный  отклик   на
классическую психиатрию Вятта. Казалось, были улучшения. Затем...
   Маас предложил  использовать  Психомех,  поставив  перед  машиной  первую
настоящую  проблему.  И  снова  была  положительная  реакция,  улучшение   в
состоянии пациента. Разумеется, его заставили  поклясться  в  неразглашении:
Вятт внушил его слишком восприимчивому  сознанию  экспериментальную  природу
машины и тот факт, что ее использование было крайне дорогим,  что  на  самом
деле таковым не было. Их соглашение было  простым:  пациент  станет  морской
свинкой, а размер вознаграждения  будет  зависеть  от  результатов  лечения.
Умственная  стабильность  в  обмен  на  то,  чтобы  одолжить  свое  сознание
Психомеху. Вот, как предполагалось, это будет...
   И сначала все, вроде, шло нормально. Один за другим Психомех обнаружил  и
уничтожил сокровенные ужасы  пациента,  работая  идеально  и  быстро,  когда