будучи  психиатром,  он
осознал симптомы и постарался взять себя в руки. Иначе говоря, он понял, что
у него истерика и в приступе он может разбить Психомех так, что  его  нельзя
будет починить, что, конечно, означало бы конец всему. Это не выход.
   Поэтому, все еще кипя от сдерживаемой ярости, -  он  снял  крышку  пульта
управления и внимательно осмотрел то, что находилось  под  ней.  Пяти  минут
оказалось достаточно, чтобы убедиться, что там все в порядке.  Что,  в  свою
очередь, означало...
   Кто-то неизвестный, но очень  реальный  и  физический,  каким-то  образом
побывал здесь и выключил ручки  управления  стимуляцией  страха,  освобождая
Гаррисона от кошмаров. Кто-то прятался здесь,  в  доме,  прямо  сейчас.  Эта
мысль  была  безумной,  смехотворной,  но  в  то   же   время   единственным
объяснением.
   Пульт управления был не при чем. Гаррисон был  накормлен  не  Психомехом,
нет, потому что действие машины связано с психической,  а  не  с  физической
сферой. Как его накормили? Это была еще одна загадка. Это было невозможно. У
него во рту не было остатков пищи, ни капли пролитой жидкости, да он  просто
задохнулся бы, если бы его попытались накормить.
   И все-таки, ведь кто-то же попытался! Совершенно определенно. И  ему  это
удалось. Вес Гаррисона увеличился.
   Значит в доме должен быть кто-то еще.
   Но кто?
   Кених? Этот слуга-немец  казался  наиболее  подходящей  кандидатурой  для
подозрений Вятта.
   Он мог отправиться в Германию, развернуться и сразу же  прилететь  назад.
Он мог, как всегда заботясь об интересах своего  хозяина,  находиться  здесь
сейчас. Но если он здесь и если он знает, что происходит,  почему  тогда  не
выйдет из укрытия, не освободит Гаррисона и не предъявит обвинение?
   Или это могла быть Терри, полуобезумевшая от чувства вины, возможно, даже
невменяемая? Размышляя про себя, Вятт вспомнил, что она  восприняла  все,  в
общем-то, хорошо. Вероятно, это был ее выход, спасительный путь из действий,
которые она не могла ни контролировать, ни выносить. Нет,  нет,  -  дурацкая
мысль. Он обругал себя за нелогичность. Как же это  могла  быть  Терри?  Она
была здесь, с ним, когда "эксперимент" не пошел.  Преследуя  свои  мысли  по
кругу, он размышлял несколько минут, пока здравый смысл не взял верх.
   Единственный верный способ убедиться в постороннем присутствии  -  просто
обыскать дом сверху донизу. И после  этого,  если  он  ничего  и  некого  не
найдет, - а он подозревал, что так и будет, потому  что  если  здесь  работа
какого-то врага, то противник очень умен и вряд ли позволит раскрыть себя, -
тогда Вятт должен сделать так, чтобы никто, кроме него, не  смог  попасть  в
машинную комнату, что будет довольно легко.
   Он обыскал все. Верхний и нижний этажи, погреб, мансарду, всю более-менее
вместительную мебель, - там не только никого  не  было,  там  не  было  даже
следов присутствия кого-либо.
   Где-то после четыре часов утра Вятт вернулся  в  машинную  комнату.  Ввел
Гаррисону лекарство, включил ручки управления стимуляцией страха  на  полную
мощность и закрепил их в этом положении.  Затем,  выйдя  из  комнаты,  запер
дверь на три висячих замка и положил ключ в карман.
   - Вот это сделано, так сделано! - сказал он себе. - Даже Гарри Гудини  не
смог бы выбраться из такого переплета!
   Он спустился вниз. Терри будет здесь меньше, чем  через  четыре  часа.  К
тому времени все должно быть в порядке: Гаррисон мертв, все записи приведены
в полное соответствие, так же как и нервы Вятта. Но  ему  надо  еще  кое-что
сделать. Но сначала - душ, побриться, затем  кофе.  Много  крепкого  черного
кофе.
   К четверти шестого утра он пил кофе у себя  в  кабинете.  Он  не  заметил
исчезновения молока и бутербродов.
   В шесть  утра  он  почувствовал  почти  непреодолимое  желание  проверить
состояние Гаррисона, но ему как-то удалось перебороть себя. Вятт был уверен,
что Психомех сделает свое дело. А в половине седьмого, после горячего  душа,
он позволил себе поспать два часа, и только настойчивый звонок Терри в дверь
разбудил его.
   А за это время в машинной комнате...

***

   Некоторое время назад все опять пошло не так.
   Гаррисон понял это, ощутив инстинктивно  какое-то  опустошающее  чувство,
которое возникало каждый раз, когда Машина теряла энергию он  был  бессилен
что-либо поделать с этим. Казалось, не только Психомех мог помогать  ему,  -
но и наоборот, он тоже мог помогать Машине - во времена кризиса.
   Пустыня как раз и была таким кризисом эпизод,  который,  как  и  другие,
теперь, ушел в забвение  с  остальными  потерянными  воспоминаниями.  Теперь
Гаррисон помнил только о еде и питье (хотя  и  неполные  ощущения  прогресса
питания) и что-то из чувства благоденствия, которое пришло позже.  В  памяти
еще было что-то о питании Психомеха: другими словами, он понимал, что Машина
каким-то образом приводится в движение его силой и что он применил свою силу
для "ремонта" Машины.
   После этого он вскарабкался на ожившую Машину, чтобы уехать из пустыни  в
какую-нибудь красивую зеленую долину, и через непродолжительное время,  хотя
время, как реальное понятие, не имело здесь такого значения, он поехал вдоль
звенящего потока в ту сторону, где тот исчезал среди  высоких  холмов.  Пока
Машина следовала через огромную, глубокую  расщелину  вдоль  реки,  Гаррисон
снова уснул на ее широкой спине.
   Он проснулся, когда солнечные лучи вновь упали на  него,  и  увидел,  что
миновал перевал, что русло реки  было  сухое,  местами  потрескавшееся,  что
окружающая земля выветрилась в странные образования и что  Машина  двигалась
более медленно под тяжелым, темным и гнетущим небом.
   Тяжелое небо, да. Казалось, оно давило  на  него  всем  весом  вселенной.
Казалось, почти придавило его к земле...
   Теперь он вспомнил, как его заперли, когда он  был  мальчиком,  вспомнил,
как напугался. Буфет под лестницей,  пауки,  которые,  он  знал,  жили  там,
неизвестный или забытый грех (против чего  или  кого  он  не  мог  сказать),
вызвавший такое наказание. О, да, он помнил это. Сам грех мог и забыться, но
темнота, душная темнота, пляшущие тени - все это он помнил...
   Никогда до того времени и никогда после  Гаррисон  не  боялся  замкнутого
пространства.
   Клаустрофобия ?
   Слово пришло и ушло...
   ...И вернулось.
   Небо давило  вниз.  Свинцовый  горизонт  холмов  давил  с  боков.  Облака
вскипали из ниоткуда, загораживая солнце. И бег Машины вдоль потрескавшегося
русла реки становился все медленнее и медленнее.
   Резко, с потрясающей быстротой, горизонты Гаррисона вдруг сузились. Небо,
казалось, упало  на  него,  становясь  темным,  съежившимся,  почти  твердым
потолком плотных свинцовых туч, скользящих всего лишь в нескольких футах над
его головой. Русло реки вздыбилось вверх так, что брюхо Машины на  мгновение
скользнуло  по  спекшейся  грязи,  пыли  и  гальке,  прежде   чем   движение
прекратилось.
   Берега  реки  исчезли,  слившись  с  тусклыми  стенами  свинца,   которые
поднимались от пересохшего русла реки до искореженного потолка. Что впереди,
что сзади, - все было одно и то же.
   Гаррисон встал  на  колени  на  спине  Машины  и  коснулся  рукой  быстро
твердеющей тучи-потолка. И почувствовал сопротивление. Он не мог пробить его
даже кулаком.  Когда  же  он  попытался,  еще  раз,  потолок  стал  твердым,
превратившись в свинец. Под Машиной сухое русло реки выровнялось,  его  цвет
из грязно-коричневого стал тускло-серебряным, затем -  свинцовым.  Гаррисон,
был заключен в свинцовый куб, заточен в огромный свинцовый гроб.
   Клаустрофобия.
   Кошмар, с которым он никогда не сталкивался наяву, в  реальном  мире.  Но
здесь, в его собственном подсознании..?
   Дальше  становилось  хуже:  куб  сжимался,  его  стены,  потолок  и   пол
приближались к Гаррисону, и ужас такого положения зажал его в тяжелом кулаке
страха.  Он  дико  оглядывался  вокруг  в  тусклом  сиянии,  исходившем   из
механических внутренностей Психомеха. Нет выхода.
   Потолок коснулся его головы и надавил на нее, заставляя его приклониться,
и мурашки побежали по всему его  телу.  Поневоле  он  соскользнул  со  спины
Машины и встал, весь дрожа, рядом в сгущающемся мраке.
   - ПУСТИ МЕНЯ, РИЧАРД, -  донесся  откуда-то  извне  глухо  громыхающий  в
давящих стенах куба голос человека-Бога. - ВМЕСТЕ МЫ СМОЖЕМ  УБЕЖАТЬ.  ЗДЕСЬ
НЕТ ДРУГОГО ВЫХОДА.
   И Гаррисону показалось, что, возможно, человек-Бог прав.
   На миг он уступил панике, страху. Он ослаб, открыл  рот..,  но  этот  миг
прошел. Затем...
   - Нет! - снова он отказал человеку-Богу. - Нет, должен быть выход.
   - КАКОЙ ВЫХОД, РИЧАРД? ЕСЛИ ТЕБЯ  НЕ  РАЗДАВИТ,  ТО  ТЫ  ЗАДОХНЕШЬСЯ.  ТЫ
ДОЛЖЕН ПОЗВОЛИТЬ МНЕ ПОМОЧЬ ТЕБЕ. а я могу помочь, только если  ты  впустишь
МЕНЯ.
   - Нет!  -  Гаррисон  потряс  кулаками  перед  приближающимися  стенами  и
снижающимся потолком. Нет, он не подчинится человеку-Богу. Нет еще...
   Слова  человека-Бога  "впусти  меня"  навели  его  на   мысль.   Конечно,
сжимающийся свинцовый куб раздавит и покалечит плоть и кровь, но  сможет  ли
он раздавить твердый металлопластик  Машины?  Даже  бездействующий  Психомех
обладает огромной силой. И кроме того, свинец - мягкий и податливый  металл.
Человек-Бог хотел попасть  внутрь  Гаррисона..,  но  ,  что  если  Гаррисону
забраться внутрь Машины?
   Он нашел щель в ребристом металлическом боку Машины,  -  пространство,  в
которое он мог втиснуть свое дрожащее тело. С небольшим усилием он  просунул
голову и верхнюю часть туловища в  это  отверстие,  затем  подтянул  ноги  и
неудобно скрючился. Снаружи осталась только его правая  рука,  но  когда  он
почувствовал, что сжимающая  свинцовая  стена  коснулась  его  пальцев,  ему
как-то удалось втянуть и ее тоже.  Затем.,  когда  последняя  искорка  света
погасла, он сжался и поздравил себя в темноте. И задрожал долго и судорожно.
   - ЭТО НЕ СРАБОТАЕТ, РИЧАРД, - гулким, эхом,  громыхал  голос  Шредера.  -
ДАЖЕ ЕСЛИ МАШИНУ НЕ РАЗДАВИТ, У ТЕБЯ СКОРО КОНЧИТСЯ ВОЗДУХ. ТАКОЙ ЛИ  ДОЛЖЕН
БЫТЬ КОНЕЦ? ТЕМНОТА. УДУШЬЕ, СМЕРТЬ? ТО ЛИ ЭТО. ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?
   - Я еще, не умер! - судорожно ответил Гаррисон, уже чувствуя, что легким,
не хватает воздуха.
   Потолок опустился, и пол поднялся. Стены  давили  с  боков.  Куб  надавил
своим, весом, на Психомеха. Машина застонала, и Гаррисон  почувствовал,  как
мало он может вдохнуть.
   И снова стон мучаемого металла.
   Снова.
   Куб давил, давил, - но бесполезно! Психомех держался.
   - Воздух! - Задыхался Гаррисон. - Воздух! Нет воздуха!
   Его легкие жгло огнем, они тщетно пытались что-нибудь всосать из  давящей
темноты. Он был шахтером, которого завалило подводником, упавшим в  глубину
на много морских саженей, туда, где вес моря раздавит его в лепешку  заживо
похороненной жертвой Эдгара По.
   - Воздуха, ради Бога! Воздуха!  Телепортация...  Способность  передвигать
предметы, даже  самого  себя,  мгновенно  с  одного  места  на  другое,  без
физического прохождения расстояния между точками.
   - Воздуха! - сноба пронзительно закричал Гаррисон. - Во-о-здуха-а-а..!
   Нет воздуха... Удушье... Кризис... Телепортация!
   Он двигался!
   Психомех тоже, они оба.., двигались!
   Они двигались изнутри куба наружу. Хватая  воздух  большими  глотками  из
холодного чрева Машины, Гаррисон упал на колени в пыль сухого русла реки. И,
как раз вовремя, чтобы увидеть, как огромный куб свинца съежился,  взрываясь
с мягким рвущимся звуком и почти акустическим ударом. Сухие  куски  грязи  и
душ из гальки и пыли взметнулись из русла реки, а  когда  они  упали  назад,
куба больше не было.
   Гаррисон торжествовал. Он хрипло смеялся и потрясал кулаками. Он победил.
На этот раз он победил сам. Своими силами, без посторонней помощи. Но...
   На другом уровне, в другом месте ручки управления стимуляцией страха  все
еще были закреплены на полную мощность. И хотя  он  еще  не  понимал  этого,
Ричард Гаррисон просто передвинул себя из одного кризиса в другой...

***

   Восемь сорок пять утра.
   Вятт впустил Терри и провел в спальню. Он еще не видел Гаррисона и сейчас
настраивал себя сделать это. Сон Вятта был далек от  того,  чтобы  наполнить
его новыми силами, но все же психиатр выглядел лучше, чем чувствовал себя.
   Что до Терри, - она светилась. Она  спала  глубоким  спокойным  сном  без
сновидений и знала, что, когда придет утро, все будет  хорошо.  Для  грешной
блудницы она выглядела слишком хладнокровно. В спальне Вятта - в их спальне,
как она любила думать, - она повернулась, взяла его руки и положила их  себе
на груди. Ее темные глаза на полном ожидания лице были прекрасны.
   - Все?
   Вятт молча отвел глаза. Когда через некоторое время он посмотрел на  нее,
его лицо было серьезным.
   - Должно быть.
   - Должно быть? - ее лицо вытянулось. - Ты все еще не заходил  посмотреть,
как он там?
   - Я сейчас пойду. Только...
   - Что?
   - Он должен был умереть еще  вчера.  Вчера  вечером,  прошлой  ночью.  Он
должен был умереть уже много раз. У меня даже возникает вопрос, умрет ли  он
вообще когда-нибудь? Здесь происходит какая-то чепуха.
   Сбитая с толку, Терри  покачала  головой,  рассеивая  последние  сомнения
Вятта насчет того, что она принимали участие в этих странностях.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Что-то происходит, Терри. Что-то, чего я не понимаю. Я начинаю  думать,
что кто-то забавляется с Машиной,  но  это  совершенно  невозможно.  Я  хочу
сказать, по-моему, твоего мужа накормили, хотя  как  это  возможно?  И  сама
Машина, Психомех...
   - Что?
   - Все еще работает. Я не знаю... - он покачал головой.
   - Послушай, - сказала она настойчиво, сжав его руки. -  Иди  и  посмотри.
Может быть, все уже кончилось.
   Она  вдруг  поняла  его  кошмар,  почувствовала,  как  он  мучился.   Все
спокойствие, которое ему  удалось  более-менее  изобразить,  было  для  нее.
Возможно, чуть-чуть его шоу было для самого себя, смягчающая подушка, но,  в
основном, оно было для нее. Он взял всю ответственность на себя, в то  время
как ее участие было таким маленьким. Но теперь.., она поняла, что, если  она
ослабнет, он тоже может сломаться. Она не знала,  что  здесь  случилось,  не
хотела знать, но она знала одно: она любила его. И Терри поняла, что  должна
сказать ему это.
   - Гарет, я люблю тебя. Неважно, за что, но я люблю тебя. Я ничего не могу
поделать, такая уж я есть. Что бы ты ни нашел.., там, приходи ко мне и  люби
меня. Если мы не можем оставаться честными как-нибудь по-другому, по крайней
мере мы сможем остаться безупречными хотя бы в этом.
   Он понял, что она хотела сказать, и кивнул. Каким-то образом ему  удалась
улыбка, однако изнуренная.
   - Сладкое забвение, да. Но.., все будет хорошо,  я  уверен,  -  он  снова
кивнул и прикрыл за собой дверь.

***

   Машина  опять  была  мертва,  и  все  умственные  усилия  Гаррисона,  все
отчаянные упреки не могли сдвинуть ее с места. И в каком месте застряли! Под
ним вымощенный горбылем овраг уходил вдаль, на сколько хватало  глаз,  перед
ним - виадук. И Машина совершенно неподвижно  лежала  теперь  там,  где  она
опустилась, - на  старом  и  грязном  рельсовом  пути  с  погнутыми  ржавыми
рельсами линия тянулась к долине сухой реки, которую он оставил в двух-трех
милях позади.
   Он снова посмотрел на виадук, его  арки  прогибались.  Где-то  в  далеком
уголке сознания Гаррисона мелькнула мысль, что если он сможет пересечь  этот
дряхлый виадук, тогда его сила,  а  значит  и  сила  Машины,  восстановится.
Виадук был барьером в его поиске, препятствием, возведенным на  пути,  чтобы
сорвать его планы. Пересечь виадук, убрать препятствие, продолжить поиск.
   Легко...
   Комбинезон Гаррисона был порван на локтях и коленях. Он  удивился  этому.
Комбинезон?
   Когда он был мальчиком, он носил комбинезон из  грубой,  хлопчатобумажной
ткани. Да, и там тоже был заброшенный виадук. Ему всегда очень не  нравились
его  кирпичные  арки,  которые,  казалось,  готовы  были  в   любой   момент
обвалиться. Виадук был похож на мертвого, гниющего  старика.  Тело,  которое
никто не похоронит. Но бесполезный и опасный, каким и было на самом деле это
сооружение, виадук зачем-то стоял там, - высокий, мрачный,  шатающийся  -  в
течение многих лет после того, как его давно уже пора было снести.
   Несмотря на свою ненужность, он все-таки служил одной цели. Цели, которая
наводила ужас.
   Испытание,  означавшее  вход  в  клуб  избранных,  -  вот  для  чего  был
предназначен этот виадук. Другие члены клуба были  на  год,  на  два  старше
десяти-одиннадцатилетнего Гаррисона. И все забияки.  Но  лучше  быть  членом
клуба, чем целью постоянной жестокости, а Гаррисон, бывший рослым для своего
возраста, неизбежно был первой целью.
   Точные детали этого сурового испытания сейчас выпали у него из головы, не
считая того, что он должен пересечь  этот  виадук,  перепрыгивая  провалы  в
шпалах, сгнивших шпалах на  тех  участках  железной  дороги,  которые  давно
распались, выламывались и падали в забвение. Сначала это казалось легким, до
тех пор пока (он добрался уже до середины опасного сооружения)  президент  и
еще пара членов клуба не толкнули  с  дальнего  края  навстречу  ему  старую
железнодорожную  тележку,  громыхавшую  и  раскачивавшуюся.   Затем,   когда
Гаррисон оступился и упал, от неминуемой смерти его спасло только то, что он
успел ухватиться и повиснуть на отогнутом ржавом рельсе, -  старая  тележка,
проехав еще один участок рельса, рухнула в пропасть, падая  с  высоты  сотни
футов, чтобы разбиться в щепки и кувырком лететь  по  отвесному  деревянному
склону внизу.
   Гаррисону удалось подтянуться так,  что  он  оказался  в  безопасности  и
каким-то образом прошел это "испытание" но после этого он  не  хотел  иметь
никаких дел с клубом и одного за другим в кровавых драках отделал  всех  его
членов. Больше они не беспокоили его.
   ...С тех пор он думал, что этот несчастный случай давно забыт. Он бы  так
и остался забытым, но это был тот случай, когда он впервые узнал, что  такое
головокружение. Но, головокружение, - страх, который  ему  удалось  убить  в
своем сознании. Но вот сейчас...
   Этот виадук из снов, этот мост из самых темных-кошмаров.

***

   В разорванном комбинезоне,  в  разбитых  грязных  башмаках  с  резиновыми
подошвами Гаррисон шел по виадуку. Был вечер, и ему  надо  было  попасть  до
наступления ночи на другую сторону, туда, где звенел и плескался водопад.
   Длина  виадука  составляла  примерно  сто  пятьдесят  футов,   это   было
островерхое сооружение с двойными стенами и бетонным ложем, деревянные шпалы
и стальные рельсы подвешивались между стен. Большая часть  деревянной  крыши
сейчас отсутствовала, пропуская внутрь свет, но в тех местах, где доски были
почти целыми, путь  был  действительно  темным.  А  глубины  внизу  казались
бездонными.
   Как Гаррисон не пытался держать  себя  в  руках,  он  все  же  чувствовал
тошноту,  появившуюся  откуда-то   из   глубины   желудка,   и   учащающееся
сердцебиение. Не желая откладывать этот переход, он решил рискнуть.
   В центре виадука вдоль одной секции, по крайней мере в  одну  треть  всей
длины сооружения, крыша почти полностью отсутствовала.
   Упавшие сгнившие доски в большом количестве беспорядочно лежали на ржавых
рельсах и черных, изъеденных  шпалах.  Здесь  каменная  кладка  была  сырая,
поросшая мхом и мягкая. Многие из верхних  перекладин  упали  внутрь,  делая
путь опасным до смертельного. Местами засоренный разным строительным мусором
путь напоминал смежные мосты там тоже путь кажется достаточно прочным, а на
самом деле мост может выдержать только собственный вес, и эхо простого крика
способно обрушить все в снежный обвал.
   В двух случаях, когда Гаррисон ногой нащупывал путь, отбрасывая небольшие
камни, дюйм за  дюймом  прокладывая  свой  путь  вперед,  сгнившие  доски  с
пронзительным скрипом проломились  и  пыльно  грохнулись  в