МАКЛИH Алистер
                         СТРАХ ОТКРЫВАЕТ ДВЕРИ

                                Пролог

   3 мая 1958 года.
   Если можно  назвать  офисом  деревянный  вагончик размером два на три
метра,  установленный на четырехколесном прицепе, считайте, что я сижу в
своем офисе. Торчу здесь уже четыре часа. От наушников болит голова, а с
болот и моря надвигается мгла. Но даже если бы мне пришлось провести тут
всю ночь,  я поступил бы именно так: эти наушники - самая важная вещь на
свете. Они - единственное средство, связывающее меня с миром.
   Питер должен был выйти на связь три часа назад.  Рейс из  Барранкильи
на  север - дальний рейс,  но мы уже добрую дюжину раз летали туда.  Три
наших старых самолета ДК находятся в отличном состоянии благодаря  неус-
танному  и  тщательному уходу за ними.  Пит - прекрасный пилот.  Барри -
первоклассный штурман.  Прогноз погоды на западно-карибском побережье  -
самый благоприятный.  А время, когда начинается сезон тропических цикло-
нов, еще не настало.
   Нет ни единой серьезной причины,  объясняющей, почему они не вышли на
связь несколько часов назад. Возможно, пропустили время сеанса из-за то-
го,  что отклонились на север в направлении Тампы - места их назначения.
Может быть,  они нарушили мою инструкцию о длинном перелете через Юкатан
Страйт и вместо этого махнули прямо над Кубой? С самолетами, пролетающи-
ми в эти дни над охваченной войной Кубой,  может случиться все что угод-
но.  Нет, непохоже. Я подумал о грузе, с которым они летели, и это пока-
залось еще более невероятным.  Когда дело касалось риска, Пит осторожнее
и предусмотрительнее меня.
   Из угла офиса, где стояла рация, доносилась тихая музыка. Рация наст-
роена на какую-то станцию, говорящую на английском языке, и уже вторично
в этот вечер певец пел под гитару народную песню о смерти то ли  матери,
то ли жены, то ли любимой. Я так и не понял, о ком он пел. Песня называ-
лась "Моя красная роза стала белой".  Красный цвет символизировал жизнь,
белый  - смерть.  Красный и белый - цвета трех самолетов нашей Транс-Ка-
рибской чартерной службы, занимающейся доставкой грузов на дальние расс-
тояния. Я обрадовался, когда песня кончилась.
   Мой офис не перегружен вещами:  не считая рации, там только стол, два
стула да картотека наших клиентов.  Ток к большой рации подведен силовым
кабелем, пропущенным через дырку в двери и, словно змея, извивающимся по
траве и грязи до главного терминала, находящегося в одном из углов бето-
нированной площадки. Да, совсем забыл: в офисе еще висит зеркало. Элиза-
бет повесила его в тот единственный раз, когда навестила меня здесь, а я
так и не удосужился снять его со стены.
   Посмотрев в зеркало,  я понял,  что этого не следовало делать: черные
волосы, черные брови, синие глаза и бледное, измученное, напряженное ли-
цо  сразу же напомнили о том,  как отчаянно я нервничал.  Я отвернулся и
уставился в окно.
   Это едва ли было лучше. Единственным преимуществом представшего перед
моим взором вида было то, что я уже не мог видеть своего лица. Но не ви-
дел и ничего другого.  Смотреть из окна вагончика даже  в  самые  лучшие
времена  не на что:  впереди на многие мили тянулись пустынные,  унылые,
плоские топи, простирающиеся от аэропорта Стенли Филд до Блейза.
   С сегодняшнего утра  в  Гондурасе  начался  сезон  дождей:  тоненькие
струйки воды непрестанно скатывались по стеклу единственного окна офиса.
Низкие,  растрепанные и гонимые ветром  тучи  низвергали  с  неба  косой
дождь,  и от пересохшей земли поднимались густые испарения, превращающие
мир за окном в какую-то серую и мистическую нереальность.
   Я снова отстучал позывные.  Результат был,  как и в последние пятьсот
вызовов. Молчание. Я изменил частоту, желая убедиться, что с приемом все
о'кей, и, услышав шум голосов, треск статического электричества, пение и
музыку, снова перешел на заданную частоту.
   Этот полет - самый важный из всех, которые когда-либо совершали само-
леты Транс-Карибской чартерной службы. Потому и надо торчать в этом кро-
хотном вагончике и бесконечно ждать, когда доставят запасной карбюратор.
А его все не привозили.  Пока нет карбюратора,  красно-белый самолет ДК,
припаркованный в пятидесяти метрах на площадке перед ангаром, мне так же
необходим, как очки от солнца в этот дождливый день.
   Нет сомнений,  они уже вылетели из Барранкильи. Первое известие я по-
лучил три дня назад,  когда прибыл сюда.  В закодированной телеграмме не
упоминалось о том,  что им грозит какая-либо опасность.  Операция храни-
лась в полнейшей тайне,  и только трем надежным государственным служащим
было частично известно о ней.  Ллойд не хотел рисковать  даже  за  такой
баснословный куш, которого мы раньше и в глаза не видели. Поэтому вечер-
няя радиосводка новостей о предпринятой вчера экстремистами попытке сор-
вать  выборы  либерала  Ллераса не встревожила меня:  все самолеты воен-
но-воздушных сил и гражданской авиации стояли на аэродромах на  приколе,
а самолеты иностранных воздушных линий не допускали к полетам. Экономика
Колумбии была в таком плачевном состоянии,  что она не могла себе позво-
лить оскорбить даже иностранных голодранцев, каковыми нас считали.
   И все же я не хотел рисковать.  Если 4 мая, то есть послезавтра, экс-
тремисты одержат верх и разоблачат нас, Транс-Карибская чартерная кампа-
ния должна быстро сматывать удочки. Вернее, смываться немедленно. Если к
тому же учесть баснословную выручку за доставку груза на Тампу, то...
   В наушниках потрескивало.  Разряды слабые,  но частые,  словно кто-то
настраивался  на нашу волну.  Повернув регулятор громкости до отказа,  я
максимально усилил звук и,  отрегулировав диапазон тонкой настройки час-
тоты,  стал тщательно,  как никогда, вслушиваться в эфир. Полная тишина.
Ни голосов,  ни морзянки. Ничего. Я сдвинул на затылок один из наушников
и сунул руку в карман, чтобы вытащить пачку сигарет.
   Рация оставалась включенной. И тут, в третий раз за этот вечер, менее
чем через 15 минут с тех пор, как я слушал ту грустную песню в последний
раз, певец запел ее снова: "Моя красная роза стала белой".
   Этого нельзя  было выдержать.  Я сорвал наушники,  подбежал к рации и
выключил динамик таким резким рывком,  что чуть было не сломал  выключа-
тель. Вытащив из-под стола бутылку виски и не разбавляя содовой, плеснул
его в стакан. Потом снова надел наушники. И вдруг услышал...
   - CQR вызывает CQS. CQR вызывает CQS. Ты слышишь меня? Отбой.
   Я вцепился в ключ передатчика и микрофон так поспешно, что задел ста-
кан.  Виски  расплескалось по столу,  стакан упал на деревянный пол и со
звоном разбился.
   - CQS здесь. CQS здесь! - заорал я. - Это ты, Пит? Отбой.
   - Я.  Придерживаюсь курса и времени. Сожалею, что запоздал со связью,
- голос Пита был слабым и далеким, но даже ровный металлический тон мик-
рофона не мог заглушить в нем напряжения и злости.
   - Торчу здесь уже несколько часов,  - в моем голосе сквозь облегчение
проскальзывало раздражение.  Когда я почувствовал это, мне стало стыдно.
- Что-нибудь не так. Пит?
   - Да,  неприятности.  Какой-то шутник узнал о грузе у нас на борту. А
может, мы просто не понравились ему. Он сунул за рацию взрывное устройс-
тво.  Детонатор и взрыватель сработали, а начинка - гелигнит, тротил или
еще  какая-то  хреновина - не взорвалась.  Вышла из строя рация.  Хорошо
еще,  что Барри захватил с собой полный ящик запасных деталей. Он только
что отремонтировал рацию.
   Мое лицо стало мокрым от пота, руки дрожали. Голос тоже.
   - Ты хочешь сказать, что кто-то подложил бомбу и пытался взорвать са-
молет?
   - Да.
   - Кто-нибудь ранен? - я с ужасом ждал ответа.
   - Успокойся, брат. Только рация вышла из строя.
   - Слава Богу. Будем надеяться, что на этом неприятности кончились.
   - Ты только не волнуйся,  но вот уже 30 минут у нас на  хвосте  висит
сторожевой пес - какой-то самолет американских военно-воздушных сил.  Из
Барранкильи,  должно быть,  вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, -
Питер резко рассмеялся. - Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе,
который у нас на борту.
   - Что это за самолет?  - я совершенно растерялся,  ведь он не  только
прошел 200-300 миль до Мексиканского залива, но к тому же еще и перехва-
тил наш самолет без радионаведения. - Тебя предупреждали об этом самоле-
те?
   - Нет,  но тревожиться нечего,  он и вправду американский.  Мы только
что разговаривали с кем-то из его экипажа.  Им все известно и о нас, и о
нашем грузе.  Это старый "Мустанг", оборудованный дополнительными бензо-
баками для дальних рейсов. Истребитель не смог бы так долго продержаться
в воздухе.
   - Понятно,  - видно, я, как всегда, волновался без всяких на то осно-
ваний. - Какой держишь курс?
   - Постоянный 040.
   - Где находишься?
   Он что-то сказал,  но я не разобрал. Прием ухудшился, нарастали поме-
хи.
   - Повтори, будь добр...
   - Барри сейчас исправляет навигационный прибор.  Трудится вовсю. Про-
сит еще минуты две...
   - Дай мне Элизабет.
   - Привет,  Вилко! - Потом пауза, и снова ее голос. Голос женщины, ко-
торая была мне дороже всего на свете: - Я очень сожалею, дорогой, что мы
так напугали тебя. - В этих словах была вся Элизабет: сожалела, что меня
напугала, и ни слова о себе самой.
   - У тебя все в порядке? Ты уверена, что у тебя...
   - Конечно,  -  голос  ее тоже был отдаленным и еле слышным,  но в нем
звучали присущая ей жизнерадостность и бодрость.  Я слышал их,  хотя нас
разделяли 15 тысяч километров.  - Мы почти у цели. Вижу на земле огни, -
минутное молчание, и ее тихий, едва слышный голос: - Я очень люблю тебя,
дорогой. Люблю навсегда, навсегда, навсегда...
   Счастливый, я откинулся в кресле,  расслабился и наконец-то начал ус-
покаиваться.  Потом вскочил и уже наполовину наклонился над рацией,  как
вдруг услышал крик Элизабет и вслед за ним резкий, голос Пита:
   - Он пикирует прямо на нас! Ты слышишь?! Этот подонок спикировал пря-
мо на нас.  Он открыл огонь и стреляет из всех пулеметов.  Он идет  пря-
мо...
   Голос Пита  перешел  в какой-то задыхающийся,  булькающий стон.  Стон
прервал отчаянный и мучительный крик Элизабет, и в то же самое мгновенье
меня оглушило стаккато взрывающихся снарядов,  от которого завибрировали
наушники на моей голове. Все это продолжалось не более двух секунд, а то
и меньше. Потом тишина: ни пальбы, ни стона, ни крика. Гробовая тишина.
   Две секунды. Две секунды, отнявшие все, что было для меня жизнью. Две
секунды, оставившие меня в полном одиночестве в пустом, жестоком, разру-
шенном и бессмысленном мире.
   Моя красная роза стала белой.
   Это произошло 3 мая 1958 года.

                                Глава 1

   Не знаю, какого именно человека я ожидал увидеть за полированным сто-
лом красного дерева. Подсознательно он ассоциировался в моем представле-
нии с аналогичными нелицеприятными персонажами, облик которых возник при
чтении книг и просмотре кинофильмов. Это происходило в те далекие време-
на,  когда было достаточно свободы  для  подобного  времяпрепровождения,
когда книги читались, а фильмы смотрелись без разбора. Единственные отк-
лонения  в  наружности  судей,  служащих  в  соответствующих  заведениях
юго-востока  Соединенных Штатов я усматривал в их весе:  одни - высушен-
ные,  худосочные и жилистые,  а другие - с тройными подбородками и соот-
ветствующим  этим подбородкам обилием мяса и жира на теле.  Как правило,
судья оказывался пожилым человеком, одетым в белый помятый костюм и быв-
шую когда-то белой,  но потерявшую свежесть рубашку. На шее обычно повя-
зан галстук в виде шнурка от ботинок,  на голове  красовалась  панама  с
цветной лентой.  Лицо чаще всего красное,  нос сизый,  и, конечно, судью
украшали серебристые, в стиле Марка Твена, усы с опущенными концами, об-
литые водой из сифона, мятной водкой или чем-то еще, что они употребляют
в местах,  подобных судам. Выражение лица равнодушное, осанка аристокра-
тическая, моральные принципы высокие, а интеллект весьма умеренный.
   Судья Моллисон очень разочаровал меня.  Он не соответствовал ни одной
из моих характеристик,  за исключением, возможно, моральных принципов, а
их с первого взгляда не обнаружишь. Он был молод, чисто выбрит, в безуп-
речно сшитом светло-сером костюме из тонкой шерсти. Галстук старомодный.
Что  касается  мятной водки,  то сомневаюсь,  что он вообще заглядывал в
бар, если не считать случаев, когда у него возникало желание прихлопнуть
это заведение.  Он выглядел мягким, не будучи таковым, он выглядел умным
и полностью соответствовал этому определению. Его ум был острым, как иг-
ла.  И сейчас, проткнув меня ею, он с бесстрастным лицом наблюдал, как я
извиваюсь. И выражение его лица было мне совсем не по вкусу!
   - Давайте,  давайте,  говорите, мы ждем ответа, мистер... э... Крайс-
лер.  - Он не выразил словами,  что не верит тому, что мое имя Крайслер,
но если бы присутствующие в зале суда люди не заметили недоверия  в  его
тоне, они с успехом могли бы сидеть дома и не искать развлечений.
   И, конечно,  не могли не заметить его тона несколько школьниц,  кото-
рые, с круглыми от впечатлений глазами, храбро постигали уроки уголовно-
го  права в атмосфере греха,  порока и беззакония.  Не могла не заметить
этого блондинка с грустными глазами, спокойно сидящая на скамейке в пер-
вом ряду,  а также огромный,  заросший черными волосами обезьяноподобный
тип в четвертом ряду. По крайней мере, его сломанный нос под едва замет-
ным просветом между бровями и лбом то и дело заметно подергивался. А мо-
жет,  его просто донимали мухи. В зале суда их полным-полно. Я с раздра-
жением подумал,  что если внешность человека говорит о его характере, то
этот верзила должен был бы сидеть на моем месте.  Я снова  повернулся  к
судье.
   - Вот уже в третий раз, судья, вы испытываете затруднения, припоминая
мое имя.  Между тем некоторые наиболее сообразительные  люди,  слушающие
вас, уже уловили его. Вам следовало бы быть более собранным, мой друг!
   - Я вам не друг,  - голос судьи Моллисона был подчеркнуто официальным
и недружелюбным, - и вы еще не на скамье подсудимых. Здесь нет присяжных
заседателей, и дело только слушается, мистер... э... Крайслер.
   - Крайслер, а не э... Крайслер. Но вы ведь чертовски уверены, что суд
состоится. Не так ли, судья?
   - Советую следить за выражениями и манерами,  - резко бросил судья. -
Не забывайте,  что я могу отправить вас под стражу и в тюрьму, причем на
неопределенное время. Вернемся к вашему паспорту. Где он?
   - Не знаю. Наверное, потерял.
   - Где?
   - Если бы я знал, то не потерял бы.
   - Это понятно,  - сухо сказал судья, - но если бы мы могли ориентиро-
вочно установить место, где он был утерян, то уведомили бы соответствую-
щие полицейские участки. Когда вы впервые заметили пропажу и где находи-
лись в это время?
   - Три дня назад.  И вы хорошо знаете,  где я находился все это время.
Сидел в ресторане мотеля "Контесса",  ел обед и занимался  своими  собс-
твенными делами.  Тут явился дикий Билл Хичкок со своими полицейскими, и
они набросились на меня, - я жестом показал на крошечного шерифа, одето-
го в костюм из легкой ткани,  называемой "альпага". Шериф сидел в кресле
с  соломенным  сиденьем  прямо  напротив  судьи,  и  я  подумал,  что  в
Марбл-Спрингс  нет  ограничений  в отношении роста полицейских офицеров,
стоящих на страже закона: рост шерифа от макушки до выполненных на заказ
ботинок с внутренним каблуком и максимально толстой стелькой не превышал
160 сантиметров.
   Шериф так же,  как и судья,  весьма разочаровал меня.  Хоть я  ничего
особенного  и  не  ждал  от этого законника с Дикого Запада вместе с его
кольтом, но все же думал, что при нем будет хотя бы шерифский значок или
пистолет.  Не было ни значка,  ни пистолета.  По крайней мере в пределах
видимости. Единственным пистолетом в зале суда оказался короткоствольный
кольт в кобуре офицера, стоящего справа в полуметре у меня за спиной.
   - Они  не набрасывались на вас,  - терпеливо втолковывал судья Молли-
сон.  - Они искали заключенного, который бежал из ближайшего лагеря, на-
ходящегося под охраной дорожного контроля нашего штата.  Марбл-Спрингс -
город маленький, и незнакомые люди тут как на ладони. Их замечают сразу.
Вас здесь никто не знает. Совершенно естественно...
   - Естественно! - перебил его я. - Послушайте, судья, я разговаривал с
тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный сбежал днем, в 6 часов
дня,  чтобы быть точным,  а конный полицейский задержал меня в 8 вечера.
Значит, вы полагаете, что за два часа я сбежал из тюрьмы, освободился от
наручников, принял ванну, помыл голову шампунем, сделал маникюр, побрил-
ся, сходил к портному, чтобы он снял с меня мерку, и успел сшить костюм,
купил нижнее белье, рубашку и ботинки?
   - Да,  и такое случалось,  - прервал меня судья. - Отчаянный парень с
револьвером или дубинкой...
   - И с отросшими на 75 миллиметров волосами... И все это за два часа?
   - Там было очень темно,  - вмешался было шериф,  но судья сделал  ему
знак молчать.
   - Вы возражали против допроса и обыска. Почему?
   - Я  уже говорил,  что занимался своими собственными делами.  Сидел в
респектабельном ресторане и никого не трогал.  Там, откуда я прибыл, че-
ловеку не требуется разрешения властей на то, чтобы дышать и ходить, где
ему заблагорассудится.
   - Здесь такого разрешения этому человеку тоже не требуется,  - терпе-
ливо объяснял мне судья. - От вас потребовали только предъявить ваши во-
дительские права, страховое свидетельство, поручительское свидетельство,
старые письма или любые другие документы,  удостоверяющие вашу личность.
Вам следовало всего-навсего выполнить это требование.
   - Я и хотел выполнить его...
   - Тогда почему же это произошло?  - судья кивнул вниз  на  шерифа.  Я
проследил за его взглядом. Когда впервые увидел шерифа в мотеле "Контес-
са",  он и тогда показался мне далеко не красавцем, теперь же наклеенные
на лоб, подбородок и скулу широкие куски пластыря подчеркивали это.
   - А чего вы хотели? - пожав плечами, спросил я. - Когда взрослые пар-
ни начинают играть в свои игры,  маленькие дети должны  сидеть  дома  со
своими мамочками.
   Шериф подскочил на стуле, глаза его сузились, руки с такой силой вце-
пились в подлокотники кресла,  что побелели суставы.  Судья  нетерпеливо
махнул ему рукой, усаживая на место.
   - Две гориллы,  которые были с шерифом,  набросились на меня и начали
избивать. Это была самозащита.
   - Если они напали на вас,  - ледяным голосом спросил судья,  - то как
вы объясните тот факт,  что один из офицеров шерифа все еще лежит в гос-
питале с поврежденной коленной чашечкой,  а у другого сломана челюсть, в
то время как на вас нет никаких следов побоев?
   - Я  объясню  это тем,  что ваши парни не в форме и мало тренируются,
судья.  Штату Флорида следует тратить больше денег на обучение своих по-
лицейских офицеров и уделять больше внимания их внешнему виду. Возможно,
если бы они не объедались гамбургерами и меньше пили пива...
   - Молчать!  - наступила короткая пауза, пока судья пытался привести в
норму свои нервы.  Я снова оглядел зал суда.  Школьницы все еще сидели с
вытаращенными глазами:  такого зрелища они никогда еще не видели в своем
классе; блондинка из первого ряда, не отрываясь, смотрела на меня, выра-
жение ее лица было одновременно и любопытным и  удивленным,  словно  она
усиленно  пыталась осознать что-то.  Сидящий позади нее тип со сломанным
носом,  устремив взгляд в пространство,  с ритмичностью  автомата  жевал
окурок  потухшей сигары;  судебный репортер казался спящим;  конвойный у
двери с олимпийским спокойствием созерцал сцену битвы. За спиной конвой-
ного через открытую дверь я видел ослепительный свет полуденного солнца,
серую от пыли улицу.  Еще дальше виднелась роща беспорядочно  посаженных
карликовых пальм,  озаренных мерцающим блес