Дональд Уэстлейк.
   Дурак умер, да здравствует дурак!

---------------------------------------------------------------
     © Copyright Дональд Уэстлейк
     © Copyright Андрей Шаров, перевод
     Email: sharov@postman.ru
     Премия "Эдгар"
---------------------------------------------------------------

     Роман

        1

     В пятницу 19 мая я получил свое сполна. С утра какой-то однорукий гад в
парикмахерской  на  Западной двадцать  третьей улице впарил  мне  поддельный
лотерейный билет, а вечером  мне  домой  позвонил некий стряпчий  и сообщил,
будто бы после смерти  моего дядюшки  Мэтта я унаследовал  триста семнадцать
тысяч долларов. Разумеется, я сроду не слыхал ни о каком дядюшке Мэтте.
     Едва стряпчий повесил трубку, я тотчас позвонил в Куинс  своему  дружку
Райли, который служит в отделе борьбы с мошенничеством.
     -- Это я, -- сообщил я ему. -- Фред Фитч.
     --  Ну, что с тобой сотворили на  этот  раз, Фред? -- с  тяжким вздохом
спросил Райли.
     -- Две пакости, -- отвечал я. -- Одну -- утром, а другую -- только что.
     --  Да? Ну, тогда берегись. Моя бабка не уставала  повторять,  что беды
всегда ходят тройками. Будь начеку.
     -- О, господи! -- вскричал я. -- Клиффорд!
     -- Что такое?
     -- Я тебе перезвоню, -- ответил я. -- Похоже, меня только что  посетила
и третья.
     Я  бросил трубку, сбежал вниз по лестнице и позвонил в квартиру мистера
Гранта. Он самолично открыл мне дверь. Подбородок его  оттеняла засунутая за
воротник салфетка,  а  в  руке мистер Грант держал вилку с насаженной на нее
крошечной кривой  креветкой, облик которой  был вполне под  стать наружности
моего соседа: мистер  Грант  и  сам  был маленьким, кротким креветкоподобным
человечком  с плешью, в  очках  в  стальной  оправе. Трудился  он в какой-то
бруклинской средней школе,  где преподавал историю. Примерно раз в  месяц мы
встречались  с  ним у  почтовых ящиков и  обменивались  ничего не  значащими
замечаниями. Собственно, к этому и сводилось все наше общение.
     -- Прошу прощения, мистер Грант,  -- сказал я. --  Понимаю, время нынче
обеденное, но скажите,  нет  ли у вас,  часом, соседа  по  комнате, которого
зовут Клиффорд?
     Грант побледнел;  рука с вилкой  и  креветкой повисла, будто  плеть. Он
медленно захлопал глазами.
     Я сознавал, что дело безнадежное, но, тем не менее, продолжал:
     --  Миловидный,  приятный  в  обращении  парень  примерно   моих   лет,
подстрижен  под  "ежик",  в  белой  рубахе  с  расстегнутым  воротом, темных
свободных брюках, на шее -- галстук с ослабленным узлом.
     За  годы  вынужденных  упражнений  я  весьма  понаторел  в  составлении
кратких,  но емких словесных  портретов. Увы. Я мог бы  продолжить,  сообщив
соседу приблизительные данные о росте и весе Клиффорда, но сомневаюсь, что в
этом была необходимость.
     И верно: необходимости  не было. Вяло взяв навскидку вилку с креветкой,
мистер Грант промямлил:
     -- Я --то думал, он -- ваш сосед...
     -- Он сказал, что получил посылку НП.
     Мистер Грант кивнул с видом страдальца.
     -- Мне он заявил то же самое.
     -- А в доме не набралось достаточной суммы.
     -- Даже после того, как он одолжился у Уилкинса со второго этажа.
     Я кивнул.
     -- В левой руке он держал комок смятых бумажных денег.
     Мистер Грант сделал глотательное движение.
     -- Я ссудил его пятнадцатью долларами.
     Я тоже сглотнул.
     -- А я -- двадцатью.
     Мистер  Грант  взглянул на креветку,  словно  силясь  вспомнить,  чьими
стараниями она очутилась на вилке.
     -- Полагаю, -- задумчиво молвил он.  -- Полагаю, нам следовало бы... --
голос его совсем ослаб.
     -- Идемте, потолкуем с Уилкинсом, -- предложил я.
     -- Что ж, пожалуй,  -- со вздохом согласился  Грант и вышел  в коридор,
тщательно прикрыв за собой дверь квартиры. Мы поднялись на второй этаж.
     В этом квартале Западной девятнадцатой улицы стояли почти исключительно
трех- и четырехэтажные дома  без лифтов, но  зато  с каминами и  садиками. В
квартирах были высоченные потолки. Ума не приложу, как этому району  столько
лет удавалось избегать знакомства с бабками рабочих по сносу зданий. В нашем
доме мистер Грант занимал первый этаж, на  втором проживал отставной военный
летчик по имени  Уилкинс,  а я обретался на третьем. Все  мы  жили бобылями,
были людьми  тихими и малоподвижными и не очень любили шум. Мне стукнуло 31,
и я был младшим из нашей троицы, а старшенствовал у нас Уилкинс.
     Мы  добрались  до  его  двери,  позвонили   и   стали  ждать,  состроив
скорбно-растерянные мины, издревле присущие всем дурным вестникам.
     Вскоре дверь  открылась, и  перед нами предстал Уилкинс --  ни  дать ни
взять редактор  отдела  писем "На склоне лет",  облаченный в синюю рубаху  с
красными нарукавниками; зеленый солнцезащитный козырек был сдвинут на лоб. В
заляпанной чернилами руке  Уилкинс держал  древнюю  самописку.  Посмотрев на
меня,  потом на мистера Гранта, на его вилку, на  его  креветку и,  наконец,
опять на меня, он спросил:
     -- Хм?
     -- Извините, сэр, -- сказал я. -- Не  заходил ли  к вам нынче пополудни
человек по имени Клиффорд?
     -- Ваш сосед по комнате, -- Уилкинс ткнул  в мою сторону самопиской. --
Занял у меня семь долларов.
     Мистер  Грант  застонал.  Мы с Уилкинсом,  как  один, взглянули  на его
креветку, словно стенания исходили от нее. Я сказал:
     -- Сэр,  этот Клиффорд, или как там его, никогда не был моим соседом по
комнате.
     -- Хм?
     -- Он мошенник, сэр.
     -- Хм? -- Уилкинс прищурился,  словно смотрел не  на  меня, а обозревал
залитое полуденным солнцем техасское раздолье.
     --  Мошенник,  --  повторил  я.  --  Кидала.  От  слова  "кидать",  или
обманывать. Это разновидность жулика.
     -- Жулика?
     -- Да, сэр. Кидала -- это человек, который умеет убедительно врать, и в
награду за такое умение вы отдаете ему свои денежки.
     Уилкинс задрал голову и уставился в потолок,  словно  хотел  проникнуть
взором  в мое жилище и убедиться,  что по  нему  не расхаживает  Клиффорд  в
рубахе с коротким рукавом, тихо и безмятежно вкушая от радостей сожительства
со мной. Не сумев разглядеть никакого Клиффорда  (а возможно,  и пробуравить
взглядом потолок -- уж и не знаю, в чем именно он потерпел неудачу), Уилкинс
удовольствовался созерцанием моей особы и спросил:
     -- А как же посылка? Разве ее принесли не ему?
     -- Никакой посылки не было, сэр, -- объяснил я. -- В этом и заключалось
мошенничество. Он соврал вам, будто получил посылку НП, и ему...
     --  Совершенно верно, -- Уилкинс наставил на меня самописку, разбрызгав
немного чернил. -- Оно самое: НП. Наложенным платежом.
     -- Но на самом деле  никакой посылки не было, -- твердил  я свое. -- Он
соврал, чтобы вытянуть из вас деньги.
     -- Не было посылки? Не ваш сосед?
     -- То-то и оно, сэр.
     -- Черт  возьми!  -- вскричал Уилкинс, мгновенно  приходя  в ярость. --
Стало быть, этот человек -- грязный обманщик!
     -- Да, сэр.
     -- Где  он?  --  сердито  вопросил Уилкинс, приподнимаясь на  цыпочки и
выглядывая из-за моего плеча.
     -- Должно быть, за много миль отсюда, -- ответил я.
     -- Правильно  ли  я вас  понял?  -- спросил  Уилкинс, злобно зыркнув на
меня. -- Вы даже не знаете этого человека?
     -- Совершенно верно, -- ответил я.
     -- Но ведь он пришел из вашей квартиры.
     -- Да, сэр. Он только что выклянчил у меня двадцать долларов.
     --  А я дал ему пятнадцать, -- вставил мистер  Грант, который  выглядел
куда несчастнее своей креветки.
     -- Так вы  думали, будто он -- ваш  сосед?  -- спросил меня Уилкинс. --
Это же бессмыслица.
     -- Нет, сэр, не думал. Он представился мне как сосед мистера Гранта.
     Уилкинс метнул на Гранта суровый взгляд.
     -- Так он -- ваш сосед?
     -- Разумеется,  нет!  -- жалобно воскликнул мистер  Грант. --  Я  и сам
выложил ему пятнадцать долларов!
     Уилкинс кивнул.
     -- Понятно, --  сказал он и задумчиво добавил: -- По-моему, нам следует
обратиться к властям.
     -- Мы как раз собирались, -- сообщил я ему. -- Позвоню, пожалуй, своему
приятелю из ОБМ.
     Уилкинс опять с прищуром взглянул на меня из-под козырька.
     -- Прошу прощения?
     -- Это полицейское подразделение, которое занимается ловлей мошенников.
     -- И в этом учреждении служит ваш друг?
     --  Мы  познакомились  на  деловой  почве,  но   за  эти   годы  успели
подружиться, -- пояснил я.
     --  Тогда  --  всенепременно!  -- решительно  сказал Уилкинс.  -- Я  не
припомню случая,  когда  от  подачи официального заявления  был бы  какой-то
прок, так что звоните своему другу.
     Итак, мы  всем кагалом отправились  ко мне.  Уилкинс по-прежнему  был в
солнцезащитном  козырьке и с самопиской в руке, а мистер Грант -- в салфетке
и  с креветкой на вилке.  Я предложил им присесть, но оба предпочли остаться
на ногах. Я снова позвонил Райли. Едва услышав мое имя, он воскликнул:
     -- Кидала Клиффорд!
     -- Что?
     --  Кидала Клиффорд, --  повторил Райли.  -- Поначалу я не  врубился  и
спохватился, лишь когда ты положил трубку. Ведь это был он, верно?
     -- Похоже на то, -- ответил я.
     -- Новый сосед соседа.
     -- С посылкой НП.
     -- Да, он  самый, --  сказал Райли, и я  представил себе, как он кивает
телефонному аппарату. У Райли большая голова с копной жестких черных волос и
пышные усы  того же цвета. Кивает  он  всегда так  рассудительно  и с  таким
значительным  видом, что  невольно проникаешься  убеждением:  в  этой голове
рождаются  одни  лишь  непререкаемые истины. Иногда мне  кажется,  что Райли
преуспел в  борьбе с мошенничеством только благодаря  мошеннической жилке  в
собственной душе.
     -- Он выудил двадцать долларов у меня, пятнадцать -- у мистера Гранта с
первого этажа и семь -- у мистера Уилкинса со второго.
     Уилкинс замахал рукой, потрясая самопиской, и хрипло зашептал:
     -- Двенадцать! Пусть запишет в протокол, что двенадцать!
     Я сказал в трубку:
     --  Мистер Уилкинс  просит написать в  протоколе, что  двенадцать, а не
семь.
     Уилкинс нахмурился, а Райли рассмеялся и ответил:
     -- Что ж, все мы немножечко мошенники.
     -- Кроме меня, -- с горечью сказал я.
     -- Настанет день, Фред, когда  какой-нибудь мозговед настрочит про тебя
книжку, и ты прославишься на все времена.
     -- Как граф Захер-Мазох?
     Так уж получается, что мне всегда удается рассмешить Райли. Он считает,
что никто на свете  не  умеет петь заупокой так жизнеутверждающе, как я.  И,
что еще хуже, постоянно говорит мне об этом.
     -- Ладно, внесу твое имя в список Клиффордовых простофиль, --
     пообещал Райли. -- Когда поймаем его, пригласим тебя на смотрины.
     -- Тебе нужен словесный портрет?
     -- Нет, спасибо. У нас их уже штук сто, и в некоторых кое-что сходится.
Не волнуйся, мы его изловим. Он слишком трудолюбив и искушает судьбу.
     -- Ну, если ты так говоришь...
     Но мой собственный  весьма  обширный опыт  свидетельствует  о том,  что
профессиональные мелкие мошенники обычно  не попадаются.  Это не значит, что
Райли и его отдел работают  плохо, просто им поручено  невыполнимое задание.
Когда  они прибывают на место  преступления,  виртуоза уже и след простыл, а
пострадавший простофиля и сам не понимает, что случилось. И Райли сотоварищи
ничего не могут сделать, разве что взять у жертвы отпечатки пальцев.
     Он заставил меня продиктовать полные имена моих собратьев по несчастью,
вновь заверил,  что наша  жалоба будет  передана в управление  и приобщена к
толстеющему делу Клиффорда, а потом спросил:
     -- Что еще?
     -- Ну... --  промямлил  я, немного  смущаясь  присутствием соседей.  --
Нынче утром какой-то однорукий в парикмахерской на Западной...
     -- Поддельные лотерейные билеты, -- перебил меня Райли.
     -- Слушай, -- возмутился я, -- как так  получается: ты знаешь всех этих
людей, а поймать ни одного не можешь?
     --  Мы что,  не  выловили  "Мальчика  с  Пальчиками"? Или Тощего  Джима
Фостера? Или Толкового Толкача Толкина?
     -- Ну ладно, ладно, -- я немного успокоился.
     -- Этот твой  однорукий -- Крылатый Святой  Карл, -- сообщил мне Райли.
-- Почему ты так быстро обнаружил обман?
     -- Просто нынче пополудни почуял  неладное.  Как всегда, с  пятичасовым
опозданием, ты же меня знаешь.
     -- Знаю, знаю. Господи, как не знать.
     --  Ну  вот,  короче,  пошел  я  в  ирландское  турбюро   на  Восточной
пятидесятой, и там работник сказал мне, что билет поддельный.
     -- А купил ты его сегодня утром. Где?
     -- На Западной двадцать третьей, в парикмахерской.
     -- Хорошо, что быстро  спохватился. Возможно, он все еще орудует в  тех
местах. Шанс у нас есть. Не ахти какой, но все же. Что еще стряслось?
     --  Когда я  вернулся  домой, -- отвечал  я,  -- в  квартире  заливался
телефон.  Звонил  человек, назвавшийся  стряпчим  по имени  Добрьяк, у  него
контора на Восточной  тридцать  восьмой  улице.  Сказал,  что я  унаследовал
триста семнадцать тысяч после смерти моего дяди Мэтта.
     -- Ты спрашивал родственников? Дядя Мэтт действительно умер?
     -- У меня нет никакого дяди Мэтта.
     -- Хорошо, -- сказал Райли. -- Этого мы уж наверняка прищучим. Когда ты
должен прибыть в его контору?
     -- Завтра в десять утра.
     -- Отлично. Мы нагрянем спустя пять минут. Давай адрес.
     Я продиктовал  адрес, Райли пообещал встретиться  со мной утром,  и  мы
положили трубки.
     Мои гости  стояли  и таращились на меня. Мистер Грант  --  изумленно, а
Уилкинс -- свирепо. Наконец Уилкинс сказал:
     -- Да, деньги немалые.
     -- Какие деньги?
     -- Триста  тысяч  долларов,  -- он  кивнул на  телефон,  -- которые  вы
получите.
     --  Я не  получу никаких  трехсот тысяч,  -- ответил я.  -- Это  просто
очередной мошенник, вроде Клиффорда.
     Уилкинс прищурился.
     -- Да? Как это так?
     -- Но если вам передадут деньги... -- начал мистер Грант.
     --  Все дело  в  том, что никаких денег  нет, -- объяснил  я. -- Это --
своего рода вымогательство.
     Уилкинс склонил голову набок.
     -- Не понимаю, как они надеются извлечь выгоду, -- сказал он.
     -- Существуют  тысячи способов, -- ответил я. -- К примеру,  они  могут
уговорить меня вложить деньги в какое-нибудь дело, в которое  вкладывал  мой
так называемый  дядюшка  Мэтт.  Но, увы,  возникли  некоторые затруднения  с
налогами,  или  перевод  денег  требует  издержек, а  они не  могут  трогать
капитал, не рискуя  всей суммой вклада, и поэтому  я должен достать  две-три
тысячи  наличными где-нибудь еще и  оплатить эти издержки из своего кармана.
Или скажут, что деньги, мол, лежат в какой-нибудь южноамериканской стране, и
налог  на наследство  надо  выслать туда наличными,  иначе они  не  выпустят
деньги за границу. Мошенники каждый день изобретают новые фокусы, и  десятки
простофиль тотчас попадаются на крючок.
     -- Это как змей,  -- сказал Уилкинс.  -- Отсекаешь одну  голову, тотчас
вырастают две.
     -- Две? -- переспросил я. -- По нынешним временам это -- мелочь.
     --  Неужели с вами то  и дело случаются  такие происшествия? --  убитым
голосом осведомился мистер Грант.
     -- Их столько, что вы и не поверите, -- ответил я.
     --  Но почему именно вы? -- спросил  он.  -- Со мной,  к примеру, такое
впервые. Почему же у вас по-другому?
     Я не  знал,  что  ему  ответить.  Ответов на  такие вопросы попросту не
существует.  Поэтому я молча  смотрел на мистера Гранта, пока он не вышел из
квартиры вместе  с  Уилкинсом. Весь вечер я ломал  голову над  его вопросом,
выдумывая  самые  разнообразные  ответы --  от  "Видать,  судьба  такая"  до
"Отстаньте вы от меня!". Но ни один из них не мог бы полностью удовлетворить
мистера Гранта.

        2

     Полагаю,  все  началось  четверть  века  назад,  когда  я отправился  в
начальную  школу и в первый  же день вернулся домой  без  порток.  Я  весьма
смутно помнил, что, вроде бы,  заключил какую-то сделку с одноклассником, но
напрочь запамятовал, что именно мне дали за мои штаны, и, к тому же, не смог
по  возвращении домой найти у себя ни одной вещи, которая не принадлежала бы
мне  в 9 утра, когда  я пошел на занятия -- гораздо более юный и счастливый,
чем несколько часов спустя. Не удалось мне и  опознать маленького мошенника,
который меня кинул, поэтому ни его, ни моих брюк так и не нашли.
     С  того самого дня и поныне жизнь  моя являет  собой бесконечную череду
запоздалых открытий. Мошенники  распознают меня с первого взгляда, обирают и
отправляются вкушать отбивные, а бедный Фред Фитч сидит дома и в который уже
раз ужинает  собственным обглоданным ногтем. У меня столько недействительных
расписок  и  ничем не  обеспеченных чеков,  что  хватит  оклеить гостиную. Я
владею несметным  множеством билетов несуществующих лотерей и контрамарок на
баскетбольные  матчи  или танцевальные вечера,  которых никогда не было,  на
несостоявшиеся тараканьи бега  и тому подобные увеселения.  Мой  шкаф  набит
машинками,  переставшими  творить  чудеса сразу  же после  ухода разъездного
торговца, а мое имя значится в списках всех дутых  фирм  "Товары -- почтой",
действующих в Западном полушарии.
     Не  понимаю,  почему  так происходит.  Если верить  Райли и специальной
литературе  по этому предмету, я -- вовсе не типичный олух и не прирожденная
жертва мошенничества. Я не алчен, не очень глуп, имею кое-какое образование;
я --  не  вновь  прибывший  поселенец, не знающий языка и  местных  обычаев.
Просто  все  дело в  том,  что  я  доверчив. И  этого  вполне достаточно.  Я
совершенно не могу поверить, что один человек способен лгать в лицо другому.
Со мной такое происходило  сотни раз, но по некой неведомой причине я еще не
осознал  эту  горькую  истину. Наедине  с  собой  я --  сильный,  уверенный,
бесконечно  подозрительный   циник,  но  стоит  появиться  бойкому  на  язык
незнакомцу, стоит ему начать заговаривать мне зубы, и разум мой растворяется
в мареве веры.  И вера эта  всеобъемлюща. Скорее  всего, я  --  единственный
житель  Нью-Йорка ХХ столетия, имеющий станок для чеканки монеты  в домашних
условиях.
     Разумеется,  эта неиссякаемая  доверчивость  придала  всей  моей  жизни
особые краски. В семнадцать лет от  роду я покинул отчий дом в Монтане и еще
совсем сопляком перебрался в Нью-Йорк. Я бы сделал это  гораздо позже,  кабы
не родня и дружки:  я не мог стерпеть  того, что  все  они  слишком уж часто
смотрели  на меня как на дурачка, да и сами несчетное число раз околпачивали
меня по поводу и без повода. Именно  чувство неловкости и стыда погнало меня
в громадный Нью-Йорк, где можно затеряться, где никто не знает твоего имени.
Будь иначе,  я, наверное, ни  разу  в  жизни не отъехал  бы  от места своего
рождения дальше, чем на десять кварталов.
     Мои отношения  с  женщинами  тоже терпели  ущерб, да  еще какой.  После
окончания  средней школы я  вообще  всячески старался избегать  знакомств  с
представительницами противоположного  пола, за исключением самых невинных  и
ни к  чему  не  обязывающих.  И все -- из-за своей доверчивости.  Во-первых,
любая  девушка, сводившая со  мной  дружбу,  рано или поздно (чаще --  рано)
становилась  свидетельницей  моего  унижения,  когда   меня  походя  надувал
какой-нибудь  ловкий  обманщик.  Во-вторых,  стоило мне испытать  к  девушке
чувство  более  серьезное,  чем простое расположение, и  я начинал терзаться
сомнениями: ведь у меня не было никакой возможности узнать  ее мнение о моей
особе.  Она вполне  могла  заявить, что-де любит меня, и я бы ей поверил, но
спустя день... Или час...
     Нет.  Может,  одиночество и  имеет  свои  мрачные  стороны, но хотя  бы
избавляет от самоистязания.
     И  поприще свое я избрал, руководствуясь теми же  соображениями. Ходить
на работу в битком набитое людьми присутствие, сидеть бок о бок с такими же,