альние космические рейсы укладывались
в разумные сроки и чтобы космонавтов встречали на Земле те же люди, что их
провожали. Пусть нам самим не доведется побывать  за  пределами  Солнечной
системы, но проложить туда дорогу для потомков мы должны.
   Довольно человечеству бессильно плыть по Реке Времени!
   Наш СВП-7  -  Семиканальный  Синхронизатор  Времени-Пространства  -  не
средство передвижения и не машина времени,  а  все  вместе.  Конечно,  это
только   начало.   Ему   бы   хроноквантовую   энергетику   помощнее    да
хронодеклинатор "поумнее", была бы еще та машина!
   Наш пыл несколько охлаждал Жан-Жак.
   - Не заноситесь, - говорил он нам. - Не выскакивайте из плана,  нам  не
под силу об®ять необ®ятное.
   Может, он и прав, но... Нельзя же, в конце концов, все перекладывать на
плечи потомков!
   Как-то я восхищался вслух научной эрудицией  Ломоносова  и  Фарадея,  а
Жан-Жак сказал, что нынешний первокурсник знает больше их, вместе  взятых.
А я возразил: если бы Ломоносов и Фарадей не думали о людях будущего, то у
него, Жан-Жака, не было бы легкового автомобиля и ходил бы он  в  пудреном
парике. Он замолчал, вынул расческу и причесался - значит, рассердился...
   Виктор отнял большой палец от носа.
   - Пошли в крааль, - сказал он. - Посмотрим на месте.
   Ангар, в котором  стоял  СВП-7,  мы  обычно  называли  стойлом.  Виктор
терпеть не мог этого слова. Он упорно говорил "крааль".
   Мы отсоединили входной блок хронодеклинатора, поставили его на  автокар
и выехали из лаборатории.
   Площадка перед "стойлом" была разрыта, вернее,  канава,  в  которую  на
прошлой неделе уложили новый кабель, была уже засыпана, но еще не  покрыта
асфальтом. Грунт, размокший от ночного дождя, мило прочавкал под  колесами
автокара.
   Вот он, СВП-7, наш белый красавец, наша гордость и божество. Много  лет
мы бились над ним и много лет бились до нас  -  начиная  с  того  момента,
когда Козюрин впервые высказал поразительную догадку  о  связи  времени  с
энергией. Сейчас нет  времени  рассказывать,  но  когда-нибудь,  достигнув
пенсионного возраста, я напишу об этом двухтомные воспоминания, а Виктора,
который, конечно, станет академиком,  попрошу  написать  к  ним  один  том
комментариев.
   Мы с Виктором поднялись по трапу в рубку СВП-7.
   Каждый  раз,  как  я  попадал  сюда,  меня   охватывало...   не   скажу
молитвенное, но какое-то торжественное ощущение... Нет, не могу  выразить.
Должно быть, именно такую глубокую  отрешенную  тишину  называли  когда-то
музыкой сфер.
   Но сегодня что-то тревожило меня. Я не  мог  понять,  что  именно,  но,
помогая Виктору  подсоединять  блок  к  коробке  автомата,  я  то  и  дело
оглядывался, прислушивался, и беспокойное ощущение нарастало, нарастало.
   На полке возле пульта лежало  несколько  номеров  журнала  "Кибернетика
Времени-Пространства" и томик Жюля Верна - что, должно быть, Виктор бросил
здесь, он вечно оставлял свое чтиво где попало.
   Заработал автомат, по экрану поползли зеленые  звездочки,  однако  было
сразу видно, что совмещения не получится.
   - Сдвиг систем, - сказал Виктор и почесал мизинцем  лысину.  -  Проверь
собственное время синхронизатора.
   Я направился в кормовую часть рубки, и вдруг до меня дошло. Ну конечно,
звучала высокая нота, кажется, верхнее си. Она дрожала  на  самом  пределе
слышимости. Тончайшая, почти неуловимая ниточка звука...
   Я подскочил к коробке автомата и щелкнул клавишей выключателя. Но  звук
не прекратился. Виктор воззрился на меня.
   - Что с тобой?
   - Ты ничего не слышишь? - спросил я шепотом.
   Должно быть, вид у меня был как у нашего институтского робота  Менелая,
когда у него кончается питание и он застывает с поднятой ногой.
   - Ничего я не слышу, -  сердито  сказал  Виктор,  -  но  вижу,  что  ты
переутомился. Возьми  отпуск  и  поезжай  на  какое-нибудь  побережье  для
неврастеников.
   Слух у меня абсолютный, в детстве я играл на виолончели, но,  может,  у
меня просто в ушах звенело?  Знаете,  ведь  бывает  такое:  "В  каком  ухе
звенит?" - "В левом". - "Правильно!"
   - Неужели не слышишь? - Я потащил  Виктора  в  коридорчик,  соединявший
рубку с грузовым отсеком. - А теперь?
   Теперь, кажется, и он услышал. Он стоял с открытым ртом - видно, так он
лучше воспринимал звуковые колебания.
   И тут я понял, в чем дело. Рукоятка кремальеры замка на овальной  двери
грузового отсека  была  недовернута.  Уж  не  знаю,  на  что  резонировала
незатянутая длинная тяга, но звук исходил именно из замка. А может,  он  и
вправду улавливал музыку сфер,  наш  СВП-7?  Сработали-то  мы  его  своими
руками, но теперь он жил  собственной  жизнью,  и  кто  его  знает,  какие
сюрпризы готовился нам преподнести. У меня даже мелькнула  шальная  мысль:
вот дожму сейчас рукоятку - и перед нами возникнет красна девица из сказки
и начнет слезливо благодарить за избавление от какого-нибудь там дракона.
   Я уже хотел взяться за длинную никелированную ручку, чтобы  дожать  ее,
но Виктор остановил меня.
   - Постой, Андрей. Выходит, кто-то здесь побывал и пользовался  грузовым
отсеком, так?
   - Так, - сказал я. - Я просто изумлен твоей сообразительностью.
   - Кто же в таком случае мог здесь быть?
   - Витька! - вскричал я. - Не станешь же ты меня уверять, что это был не
ты?
   Виктор почти каждый день работал в  СВП-7,  у  него  были  ключи  и  от
машины, и от "стойла".  Кроме  Виктора,  ключи  были  только  у  директора
института и у Жан-Жака.
   - Но я после проверки ни разу не дотрагивался до кремальеры,  -  сказал
Виктор. - Утверждаю это, будучи в здравом уме.
   Недели две назад мы начали готовить СВП-7 к первому пробному  полету  в
прошлое - в десятый век нашей эры. В пространстве это недалеко, километров
двести пятьдесят отсюда. Наш палеосектор облюбовал какую-то  полянку,  они
ездили туда, брали  образцы  грунта  и  растительности  нашего  времени  и
возились с ними - готовились сравнивать  их  с  образцами  десятого  века,
которые предстояло взять на том же месте.
   Эти  лирики  из  палеосектора  всерьез  полагали,  что   СВП-7   создан
специально для их археологических дел. А ведь пробный полет в прошлое  был
задуман только для проверки автомата предметного совмещения. Понимаете,  у
Жан-Жака давно уже тянулся принципиальный спор с академиком Михальцевым об
"эффекте присутствия". Иными словами: сможем ли мы, путешествуя в прошлое,
активно воздействовать на материальные об®екты. Мы с Виктором, по  правде,
тоже несколько сомневались, а Жан-Жак утверждал, что сможем, и сердился на
нас...
   Леня Шадрич из палеосектора, которому предстояло лететь с  нами,  лазил
тогда по грузовому отсеку, знакомился с автоматом предметного  совмещения.
Но после этого мы с Виктором тщательно осмотрели машину и уж, конечно, люк
грузового отсека задраили как следует, я за это ручаюсь. Если Виктор потом
не лазил туда, то кто же, черт побери?
   Виктор стоял в своей глубокомысленной позе - уложив нос  на  палец.  На
сей раз я не стал дожидаться окончания его мыслительного процесса. Тряхнул
Виктора за плечо и сказал, что нужно доложить о чрезвычайном  происшествии
Жан-Жаку.
   - Вряд ли он ответит, - отозвался Виктор. - У него сейчас французы.  Но
попробуем.
   Он нажал кнопку вызова. Коротко прогудел ревун,  а  потом  мы  услышали
спокойный голос Жан-Жака:
   - Это вы, Горшенин?
   - Да, Иван Яковлевич. Срочное дело. Мы тут обнаружили...
   И Виктор рассказал о недожатой рукоятке люка.
   - Странно, - сказал Жан-Жак. - Не трогайте ничего, сейчас я приду.
   Он пришел очень быстро. Мы  показали  ему  рукоятку,  и  он  по  своему
обыкновению  полез  в  нагрудный  карман  за  расческой,  но  передумал  и
пригладил желтые волосы ладонью.
   - Вы точно помните, Виктор, что не открывали люка?
   - Абсолютно точно.
   - А кто из сотрудников работал здесь с вами?
   - Только Андрей.
   Жан-Жак посмотрел на меня с обычной благожелательностью.
   - Ну а вы, Андрей...
   - Нет, - сказал я. - Исключено.
   - Странно, странно. - Жан-Жак плавным  движением  повернул  рукоятку  и
открыл люк.
   Конечно, в грузовом отсеке никого не было,  если  не  считать  автомата
предметного совмещения, который своими изящными очертаниями напоминал  мне
распахнутую пасть бегемота.
   Мы постояли, посмотрели, похлопали глазами, потом Жан-Жак затворил  люк
и аккуратно дожал рукоятку до упора. Верхнее си теперь, понятное дело,  не
тревожило моего абсолютного слуха.
   - Прошу, товарищи, пока никому ничего не говорить, - сказал Жан-Жак.  -
Семен Семенычу я сам доложу о происшествии.
   Ну ладно. Мы вышли из "стойла",  и  Жан-Жак  лично  запер  дверь  своим
ключом.
   - Смотрите, - сказал я, указывая на грязь возле канавы,  -  сюда  ночью
под®езжала машина.
   - Да, - подтвердил Виктор, разглядывая следы. - Но мы  здесь  крутились
на автокаре.
   - Посмотри хорошенько.  След  автокара  -  вот  он,  тоненький.  А  это
отпечаток больших двускатных колес. Видишь, елочка.
   - Н-да, елочки-палочки, - глубокомысленно изрек Виктор.
   А Жан-Жак сказал:
   - Безобразие, третий день не могут заасфальтировать.
   И пошел напрямик, через березовую рощицу, к  главному  корпусу,  должно
быть, докладывать директору.
   В хорошую погоду  мы  обычно  проводили  обеденный  перерыв  на  пруду.
Сегодня день был прохладный, серенький, но  тихий,  так  что  купаться,  в
общем-то, было можно.
   Это очень здорово, что наш институтский  городок  раскидали  по  лесным
просекам. После такой работы, как наша,  просто  необходимо  выйти  не  на
пропахшую бензином городскую улицу, а в лес. Хлебнуть дремотной  смолистой
лесной тишины...
   Виктор не умел чинно и неторопливо прогуливаться. Он летел  сквозь  лес
на второй космической, я еле поспевал за ним. Все же я успел изложить свои
соображения относительно следов возле "стойла".
   - Чужие машины - не могут - территория  огорожена...  -  Ввиду  высокой
скорости говорить приходилось в манере диккенсовского Джингля.  -  Значит,
своя - шоферов потрясти...
   Ленка была уже на пруду, стояла в  синем  купальнике  на  мостках.  Она
помахала нам и прыгнула в воду  вниз  головой.  Виктор,  почти  не  снижая
скорости, разделся на ходу, ракетой влетел в  воду  и  поплыл  по  прямой,
колотя  руками  и  ногами  зеленую  воду.  Его   круглая   крепкая   плешь
скачкообразно двигалась среди всплесков, султанов, смерчей или как их  там
еще.
   Я подплыл к Ленке и разрешил ей топить себя, и каждый  раз  делал  вид,
что ужасно пугаюсь. Она визжала от восторга, ей  нравилась  эта  игра.  Но
вода была холодная, не очень-то раскупаешься, так что мы вскоре вылезли.
   На берегу пруда стоял павильон  -  стекло,  алюминий  и  железобетонные
криволинейные  оболочки,  хитро  растянутые  на   стальных   тросах.   Это
архитектурно-торговое эссе  довольно  эффектно  выглядело  среди  берез  и
сосен.
   На веранде павильона было полно народу. Виктор уже сидел за столиком  с
Леней Шадричем, очкариком из палеосектора, и поглощал сосиски. Мы с Ленкой
подсели к ним, и я пошел за едой. Когда я вернулся с подносом, Виктор  уже
покончил с сосисками. Прихлебывая чай, он вел с Шадричем ученый разговор о
голубоглазых пелазгах,  загадочном  племени,  населявшем  некогда  Древнюю
Грецию. Леня Шадрич тихим голосом опровергал доводы  Виктора  и  при  этом
листал толстенную книгу с  репродукциями.  Он  всегда  читал,  даже  когда
разговаривал с людьми, - скверная, на мой взгляд, привычка.
   Я не стал влезать в разговор, пелазги меня не особенно интересовали, да
к тому же я  увидел  в  углу  веранды  дядю  Степу,  нашего  институтского
завгара. Он-то и был мне нужен. Я сказал Ленке, чтобы она подождала  меня,
и направился к дяде Степе, на ходу здороваясь и перешучиваясь с  ребятами,
сидевшими за столиками.
   Дядя Степа утолял полуденную жажду пивом. Биохимическим  стабилизатором
процесса наслаждения ему служил моченый горох.
   - Садись, - приветливо сказал он, не то подмигнув  мне,  не  то  просто
зажмурив один глаз. - Наливай.
   Видно, пиво вызывало в нем повышенную потребность в общении. Я не  стал
капризничать, налил себе стакан.
   - Как жизнь, дядя Степа? - начал я издалека. - Ездить много приходится?
   - Мы далеко не ездим. Это вы далеко  ездите.  -  Он  засмеялся  икающим
смехом.
   - Что верно, то верно. Готовим пробный рейс,  работы  по  горло.  Тебе,
наверно, тоже приходится по ночам работать?
   Дядя Степа сторожко посмотрел  на  меня  одним  глазом.  Потом  на  его
широком простодушном лице появилась ухмылка. Он ловко кинул в  рот  горсть
гороха, прожевал его и сказал:
   - Не, по ночам мы спим. Ты, Калач, раз®ясни мне:  вот  вы  в  прошедшее
время хотите ездить. А в будущее как?
   - В будущее  проще,  дядя  Степа.  Понимаешь,  движущиеся  часы  всегда
отстают и...
   - Что-то я не замечал. - Дядя Степа взглянул  на  свои  часы.  -  Если,
конечно, часы в порядке. Я к чему спрашиваю, ведь прошлого, куда вы хотите
ездить, уже нет?
   - Но оно было. - Я начинал терять терпение. - Дядя Степа, если  хочешь,
я тебе об®ясню все, только в другой раз. А теперь, будь друг, скажи:  этой
ночью ты или кто из твоих ребят не проезжал случайно мимо ангара?
   - За других не знаю, а я не  проезжал.  -  Дядя  Степа  мощным  глотком
прикончил пиво и принялся подбирать просыпавшийся горох.
   - Ты же завгаражом, - не унимался  я.  -  Без  твоего  ведома  ни  одна
машина...
   - Ну, бывай. - Дядя Степа поднялся, нахлобучил кепку и пошел к  выходу,
плавно неся на коротеньких ногах крепко сбитое тело.
   Так мне и не удалось ничего выведать.
   Когда мы с Виктором к концу перерыва возвращались на работу, то увидели
на площадке перед "стойлом" каток. Он усердно  утюжил  дымящийся  асфальт.
Вот это оперативность!


   Прошло два дня. Мы с  Виктором  стали  нащупывать  совмещения,  которые
можно было не считать бредовыми. Виктор развил такой бешеный темп  работы,
что воя никла опасность завихрений, и хронографисты  прибежали  к  нам  со
скандалом. Жан-Жак  тоже  заглянул  в  лабораторию  и  прочитал  небольшую
нотацию, впрочем, одобрительно отозвавшись о полученных нами результатах.
   - Иван Яковлевич, - сказал я, когда он собрался уходить, - а как с  тем
делом? Ну, насчет кремальеры?
   - А что, собственно, я должен вам сообщить? - Он  холодно  взглянул  на
меня. - Директора я поставил  в  известность  тогда  же.  А  вас,  в  свою
очередь, прошу ставить меня в известность, когда вы работаете в СВП.
   Не понравилось мне это. Вроде бы он намекал, что мы  сами  нашкодили  и
что вообще нас нельзя оставлять без присмотра.
   Ну ладно.
   В четверг мы с Виктором убедились, что наши  обнадеживающие  результаты
гроша ломаного не стоят. Пора бы мне уже  привыкнуть  к  разочарованиям  и
неудачам на тернистом, как говорится, пути науки. Но  каждый  раз  у  меня
просто опускаются руки. Ничего не могу  с  собой  поделать,  переживаю.  А
Виктор хоть бы хны.
   - Превосходно, - сказал он, выхватывая у меня из пачки сигарету. -  Еще
одна гипотеза исключена.
   Мы покурили и вернулись в лабораторию. Работа что-то не клеилась, но  я
все же занялся разблокированием  хронодеклинатора.  Возня  с  отверткой  и
тестером всегда успокаивает мои нервы.
   По четвергам Ленка обычно уезжала в город но  библиотечным  делам,  так
что мы с Джимкой сами пообедали, а потом я вывел пса погулять. Был  ранний
вечер, такой тихий, что я слышал, как дятел  долбит  сосну  в  Нащокинском
лесопарке, за два километра отсюда. Я мирно шел  по  тропинке  и  бормотал
нашу походную песню: "Выйду я с собачкой погуля-а-ти. Эх, да, эх, да в лес
зеленый ноброди-и-ти. Се-бя людям показати". Джимка носился как  угорелый.
Подбегал ко мне, тыкался влажным носом в руку,  и  снова  его  темно-серое
тело мчалось среди берез, точно стрела, спущенная с тугой тетивы.
   Так мы дошли до коттеджа, в котором жил Виктор. Джимка  скромно  уселся
на крыльце, а я вошел в комнату.
   Виктор сидел за столом  и  делал  дудочку  из  камышинки.  Он  даже  не
оглянулся на меня.
   - Пошли погуляем, старик, - сказал я.
   Он сунул свою дурацкую свистульку в рот и извлек из нее печальный звук.
Затем скосил на меня карий глаз.
   - Не та частотная характеристика, - сказал он и снова принялся ковырять
дудочку ножом.
   - Пошли погуляем, - повторил я.
   - Не хочу. Сейчас Шадрич придет играть в шахматы.
   И тут же вошел Леня Шадрич, занимавший  комнату  в  этом  коттедже,  по
соседству. Под мышкой у него была зажата книга.
   Шахматы так  шахматы.  Мы  поблицевали  несколько  партий  на  высадку,
вернее, Леня и я сменяли друг друга, а  Виктор  выигрывал  подряд  да  еще
издевался над нами. Потом я все-таки вытащил их  погулять  -  не  хотелось
сидеть в комнате в такой чудесный тихий вечер, пахнущий близкой осенью.
   Мне приходилось сдерживать Виктора, но все равно мы летели  с  изрядной
скоростью, к великой радости Джимки, полагавшего  но  собачьей  наивности,
что мы это делаем для его развлечения.
   Возле коттеджа Жан-Жака мы  остановились  перевести  дух  и  пропустить
машину,  которая  выезжала  из  гаража.  За  рулем  сидел  сам  Жан-Жак  в
элегантном сером костюме. Он благожелательно кивнул нам, проезжая мимо,  и
на повороте подмигнул красным глазком стоп-сигнала. Впрочем, мое  внимание
привлек не Жан-Жак (он часто ездил по вечерам в город), а дядя Степа.
   Я знал, что он присматривает за машиной Жан-Жака.  Вот  и  сейчас  дядя
Степа запер гараж, степенно вытер руки платочком и,  покосившись  на  нас,
пошел своей дорогой.
   Не хотелось упускать удобного случая. История с недожатой кремальерой и
следами возле ангара никак не  шла  у  меня  из  головы.  Я  пошептался  с
ребятами, и мы в один миг догнали дядю Степу. Он  не  очень-то  дружелюбно
ответил на наши преувеличенно-радостные приветствия, но когда  понял  суть
дела, сразу смягчился. А суть  заключалась  в  том,  что  у  Лени  Шадрича
сегодня день рождения (о чем сам Леня минуту назад не  имел  ни  малейшего
представления), и Леня решил отметить это дело,  и  приглашает  всех,  кто
пожелает, выпить за его здоровье. Тут я толкнул Шадрича локтем  в  бок,  и
он, смущенно заулыбавшись, подтвердил свое приглашение.
   Дядя Степа для порядка слегка  поотнекивался,  ссылаясь  на  неотложные
дела, а потом сказал:
   - Ну что ж, надо уважить человека.
   Мы прямиком направились в то самое кафе у пруда и принялись "уваживать"
человека. Леня захмелел после первого глотка  и  ужасно  развеселился.  Он
читал вслух листок с "замеченными опечатками", вклеенный в  книгу,  громко
хихикал и придерживал прыгающие очки. Виктор был настроен, скорее, мрачно.
Молчал, брезгливо пил коньяк. Зато мы с дядей Степой разглагольствовали  в
свое удовольствие.  Он  был  отличным  собутыльником,  дядя  Степа.  Очень
убедительно он об®яснил мне, что нигде ему не было так интересно работать,
как в нашем институте, потому что он, дядя  Степа,  ничто  так  сильно  не
уважает, как науку. Это была чистая правда.
   - Раз так любишь науку, старина, - сказал я, - ты  должен  нам  помочь.
Наука в опасности.
   - Ну? - изумился он. - Кто же ей угрожает?
   - Я уже говорил тебе. Кто-то по ночам крутится возле ангара. - Я подлил
ему коньяку.
   - Хватит. - Дядя Степа отодвинул рюмку. - Спасибо за угощение,  хлопцы.
Пора мне.
   - Почему ты не хочешь сказать? Знаешь ведь.
   - Не знаю я ничего. - Он встал". - Отвяжись, Калач.
   - Нет, знаешь. Машина с двойными скатами ночью  под®езжала.  Все  равно
ведь мы узнаем кто, анализы проделаем.
   Дядя Степа разозлился, спросил вызывающе:
   - И тогда что?
   Тут Виктор вдруг подал голос:
   - Голову оторвем, руки пообломаем и скажем, что так и было.
   Эти слова произвели поразительный эффект. Дядя Степа прямо-таки  рухнул
на стул, глаза его забегали по нашим лицам.
   - Братцы, - пробормотал он поникшим голосом. - Не виноват я, чем хотите
клянусь... Он ее такую и привез...
   Мы с Виктором переглянулись. Мы ничего не п