нужна система.
   - Знаем, знаем, - сказал Бенедиктов. - Рабочий "А"  берет  в  руку  "Б"
лопату "В" и подходит к куче "Г". Знаем вашу систему.
   Опрятин пропустил это мимо ушей.
   - Итак, - сказал он, - что мы имеем в качестве исходных данных? Нож  из
проницаемого материала. Да и то - увы! - утерян... Говорите,  предок  имел
отношение к Индии? Двести лет с лишком? Что ж, опустимся на  уровень  того
времени. Искать там, среди лейденских банок... О структуре вещества только
догадывались... Очевидно, набрели случайно.  В  ноже  изменены  межатомные
связи,  вы  правы.  Как  же  была  преодолена  энергия  внутренних  связей
вещества? Вот вопрос... Если бы нож  был  у  нас  в  руках...  Кстати,  вы
говорили, что нож лежал в железном ящичке. Он-то хоть сохранился?
   Бенедиктов  вынул  из  шкафа  ящичек,  похожий  на  пенал,  и  протянул
Опрятину.
   Опрятин взглянул и...
   - Ах, черт! - воскликнул он, вскакивая. - Те же буквы...
   На крышке была гравировка: "AMDG".
   Ниже - изображение маленькой короны, еще ниже - буквы помельче: "JdM".
   Опрятин прошелся  по  кабинету.  Шаги  его  звучали  четко,  как  удары
молотка.
   - Что случилось? - спросил  Бенедиктов,  поворачивая  голову  вслед  за
Опрятиным. - Чего вы всполошились?
   - Нет, ничего. - Опрятин уселся в кресло и снова принялся  разглядывать
ящичек. - Что означают эти буквы?
   - Верхние четыре - начальные буквы девиза иезуитов. Забыл, что  именно.
Нижние три - неизвестно, что означают.  Вряд  ли  это  имеет  отношение  к
научной проблеме.
   Опрятин погрузился в раздумье.
   - Вот что, - вдруг рассердился Бенедиктов, - если вы пришли  для  того,
чтобы глубокомысленно молчать, то...
   - Не торопитесь, Анатолии Петрович. Характерец у вас...  -  Он  положил
ящичек на стол и поднялся. - Ну ладно. Давайте, чтобы не  терять  времени,
поставим начальный опыт. Когда вы в тот раз  описали  ваш  генератор,  мне
пришла в голову одна идейка. Вам завезли сегодня чемодан с приборами?
   - Завезли. Между прочим: не вы ли присылали ко мне раньше этого типа со
зверской рожей? Под видом монтера.
   - Что вы, Анатолий Петрович? Это мой лаборант. Весьма полезный и, я  бы
сказал, приятный мужчина. Надеюсь, вы измените свое  отношение  к  нему...
Помогите мне убрать аквариум. А столик - сюда, ближе к генератору.
   Опрятин принялся собирать аппаратуру.
   - Может быть, вы предварительно посвятите меня? - сказал Бенедиктов.
   - Безусловно. Я предлагаю начать с минимальной поверхности - с острия.
   Опрятин раскрыл  футляр  и  вынул  металлическую  державку,  снабженную
длинной, хорошо отполированной иглой.
   - Конечно, - сказал он, - кончику этой иглы далеко до  пчелиного  жала.
Жало имеет острие, закругленное на конце радиусом в одну миллионную  часть
миллиметра. Приложите к такому острию силу  всего  в  один  миллиграмм,  и
давление его кончика на прокалываемое вещество составит около трехсот тонн
на квадратный сантиметр. Представляете  себе?  А  стальная  игла  в  руках
человека дает укол с давлением около четырех тонн. Впрочем,  в  иглах  вы,
кажется, разбираетесь...
   - Что это значит? - хмуро сказал Бенедиктов.
   - Виноват, просто к слову пришлось. -  Опрятин  устремил  на  биофизика
немигающий взгляд. - Итак: с кончиком иглы нам  легче  справиться,  чем  с
крупной массой вещества, согласны?
   Он коротко изложил методику опыта.
   На столике, под бинокулярной лупой, была собрана установка. Державка  с
иглой теперь помещалась в струбцине с  микрометрическим  винтом  так,  что
острие иглы было подведено  к  стальному  кубику.  Все  это  помещалось  в
спирали между параллельными обкладками и было  заключено  в  толстостенный
стеклянный сосуд. Маленький моторчик через ряд зубчатых передач мог  очень
медленно вращать микрометрический винт, упирая  острие  иглы  в  кубик.  В
стекло   были   впаяны   выводы   проводов,   соединяющих   установку    с
электростатической машиной и генератором Бенедиктова.
   - Посмотрим, на что годится ваш генератор,  -  сказал  Опрятин.  -  Ну,
начали. Попробуем воздействовать электрическим полем на  внутренние  связи
вещества этого кубика.
   Бенедиктов включил мотор, и  диск  электростатической  машины  с  тихим
жужжанием завертелся.
   - Генератор! - скомандовал Опрятин.
   Щелкнул тумблер. В стеклянном сосуде моторчик медленно-медленно  вращал
микрометрический винт, подводя острие иглы к кубику.
   Опрятин и Бенедиктов прильнули к стеклам бинокуляра.
   Звякнул  звоночек:  острие  вошло  в  контакт  с  кубиком.   Включились
самописцы.  Острие   продолжало   двигаться,   вонзаясь   в   металл.   Но
чувствительные приборы не  показали  усилия...  Игла  входила  в  стальной
кубик, не встречая сопротивления!
   Это длилось один момент.
   В следующий миг какая-то сила отбросила Опрятина и Бенедиктова к стене.
Стеклянная камера со звоном разлетелась вдребезги...
   Бенедиктов огляделся. Он был ошеломлен. Не померещилось ли ему это?..
   Опрятин поднимался с пола. Лицо его было бледно, со лба стекала  тонкая
струйка крови. Он взглянул на Бенедиктова -  и  вдруг  засмеялся,  закинув
голову и выпятив костистый подбородок.
   "Тронулся, что ли?" - тревожно подумал Анатолий Петрович.
   - Кубик! - хрипло сказал Опрятин, оборвав смех.
   Они кинулись искать кубик и нашли его вместе  с  обломком  струбцины  в
углу. Положили под микроскоп. Ни  малейшего  следа  от  иглы...  Но  лента
самописца - бесстрастная свидетельница - говорила, что игла вошла в  сталь
на целых три микрона...
   Ученые сели в кресла друг против  друга.  Помолчали.  Потом  Бенедиктов
спросил:
   - Что... что вы думаете об этом?
   - Я думаю... Это была великая минута. - Голос  Опрятина  теперь  звучал
спокойно, но что-то отчужденное появилось в  глазах.  -  На  мгновение  мы
добились проницаемости. Мы ослабили связи вещества в  кубике...  Но  силы,
которые создают эти связи, высвободились... И вот - отталкивание...
   Он долго молчал. Потом заговорил уже совсем спокойно:
   - Мы в начале пути, Анатолий Петрович. Однако в квартирных условиях  мы
ничего, кроме скандалов  с  домоуправлением,  не  добьемся.  Вторгаться  в
структуру вещества, знаете ли... Может и не так бабахнуть.  Нужно  собрать
крупную установку. С генератором Ван-де-Граафа. Без него не обойтись.  Нам
предстоит множество опытов.
   - Что вы предлагаете?
   -  Есть  у  меня  одна  возможность  поработать  уединенно.  Но  вы,  к
сожалению, не состоите у нас в штате... - Опрятин помолчал, потом сказал в
упор: - Вам нужно перейти в наш институт.



        11. ПРО "РТУТНОЕ СЕРДЦЕ" И ПРО КОШКУ, КОТОРАЯ ГУЛЯЕТ САМА ПО СЕБЕ

                           Нет на свете собаки нежнее и ласковее бульдога.
                        Но на вид этого не скажешь.
                                Дж.К.Джером, "Мое знакомство с бульдогами"

   Шумный  людской  поток  выносит  Риту  из  кинотеатра.  Вокруг   громко
обмениваются впечатлениями, смеются, острят. Все возмутительно счастливы.
   А Рите не с кем даже словом перемолвиться. Медленно идет она  по  аллее
Приморского бульвара, мимо фонтанов, подсвеченных цветными  лампами,  мимо
скамеек, на которых тесно сидят парочки.
   Тоскливо у Риты на душе.
   Первый раз в жизни она одна пошла в кино.  Ей  кажется,  что  встречные
смотрят на нее с недоумением и жалостью. Ну и пусть! Да, все гуляют парами
или компаниями, а она гуляет одна. Ей так нравится.
   Нравится?
   Нет, себя не обманешь...
   Почему-то вспомнилась читанная в детстве киплинговская сказка о  Кошке,
Которая Гуляла Сама по Себе...
   Рита выходит  с  бульвара  на  улицу,  залитую  резким  светом  ртутных
фонарей. Шуршат по асфальту покрышки автомобилей.
   Киоск с водой.
   Лоток с мороженым.
   Троллейбусная остановка.
   Высекая на перекрестке искры из проводов,  приближается  троллейбус.  К
нему бежит, смеясь, стайка девушек на тоненьких каблучках.
   Рита взглянула на часы. Без пяти минут десять. Ехать  домой?  А  зачем?
Слушать, как в кабинете гудят голоса мужа и его гостя?  Поить  их  чаем  с
инжировым вареньем? Ну нет!
   Она идет обратно на бульвар. Идет мимо темных скамеек,  на  которых,  в
тени деревьев, обнимаются  парочки,  и  мимо  пустых  скамеек,  освещенных
фонарями. Она садится на пустую скамейку под старой акацией; рядом высится
фонарь - длинноногий вечерний страж.
   Прямо перед  Ритой  -  черное  стекло  бухты.  На  смутно  обозначенном
горизонте мигают огоньки - то красный, то белый. А если посмотреть вправо,
можно увидеть скупо освещенный бон яхт-клуба  и  призрачные  силуэты  яхт,
слегка покачивающиеся на воде.
   Господи, до чего же одиноко!
   По аллее идет группа парней. Громко переговариваются, дымят сигаретами,
смеются. Поравнявшись с Ритой, они весело переглядываются и садятся на  ее
скамейку - двое с одной стороны, трое  с  другой.  Парень  в  ярко-красной
рубашке и черных брючках ставит между собой и Ритой патефон.
   - Не помешаю? - спрашивает он, с улыбочкой глядя на Риту.
   Рита молчит. Встать и уйти? Эти мальчишки подумают, что она их  боится.
А она нисколечко не боится. Противно просто.
   - Что, Валерик, не отвечают тебе? - дурашливым тягучим голосом  говорит
курносый парень, сидящий по другую сторону от Риты.
   - Не отвечают...
   - Да ты, наверное, невежливый.
   - Я вежливый... - Обладатель патефона прыскает в кулак.  -  Девушка,  -
говорит он с какой-то отчаянной решимостью, - можно с вами познакомиться?
   Рита сердито  смотрит  на  его  нагловатое  лицо,  обрамленное  черными
бачками.
   - Не хотят знакомиться, Валерик? - спрашивает тот же дурашливый голос.
   - Не хотят! - отрезает Рита. - Идите, идите своей дорогой.
   - А что, посидеть уже нельзя на бульваре? - говорит курносый парень.  -
Мы, может, пришли свежим воздухом подышать.
   Он откидывается на спинку скамьи, вытягивает  ноги  и  начинает  громко
дышать. Его дружки тоже с шумом втягивают и выпускают воздух.
   Рита встает. Парни  тотчас  вскакивают.  И  в  этот  момент  возле  них
останавливается большой рыжий пес, пробегавший мимо. Он тихонько рычит...
   - Рекс! - слышится басовитый голос. - Назад!
   Быстрым шагом подходит высокий парень в  белой  рубашке  с  распахнутым
воротом, с ремешком в руке. Он изумленно смотрит на Риту, потом  переводит
взгляд на молодого человека с патефоном.
   - Горбачевский? - говорит он недоуменно. - Вы что тут делаете?


   Уже несколько дней  Николай  и  Юра  возились  с  ртутью.  В  маленькой
застекленной галерее в Бондарном переулке они собрали "ртутное  сердце"  -
старинный прибор для демонстрации усиления  поверхностного  натяжения  под
действием электрического тока.
   Прибор был собран на одной чашечке лабораторных весов. В этой  чашечке,
залитой проводящим ток раствором, лежала крупная капля ртути.  К  ней  был
подведен винт с иглой - так, чтобы  кончик  иглы  касался  ртути.  Ртутная
капля  через  проводящую  жидкость  соединялась  с  анодом  аккумуляторной
батареи, а игла - с катодом.
   На второй чашке стояли уравновешивающие гирьки.
   При пропускании тока поверхностное натяжение усиливалось,  капля  ртути
сжималась и отрывалась от иглы. Цепь размыкалась,  и  капля,  расплываясь,
снова касалась иглы.
   Она беспрерывно пульсировала - "ртутное сердце" билось.
   Молодые инженеры пытались воздействовать на  "ртутное  сердце"  высокой
частотой.  Для  этого  они  окружили   прибор   спиралью,   включенной   в
колебательный контур лампового генератора. Они полагали, что при  какой-то
частоте колебаний натяжение поверхности ртути резко возрастет и так сожмет
каплю, что она вовсе перестанет касаться иглы. Тогда, добавляя  ртуть,  по
увеличению веса капли можно  будет  судить  об  увеличении  поверхностного
натяжения.
   Они  меняли  форму  спирали,  пробовали  разные  частоты  -  ничего  не
получалось. "Ртутное сердце" спокойно и  ровно  пульсировало,  как  и  при
обычном пропускании тока, без спирали.
   - Ни черта не выходит, - говорил Юра, выключая ток. - Зря только  время
убиваем.
   - Может, весы недостаточно чувствительные? Давай купим аналитические.
   -  Э!  -  Юра  недовольно  поморщился.  -  Уж   лучше   самим   сделать
пьезоэлектрические весы. У меня где-то есть схема...
   В тот вечер Николай терпеливо повторял опыт в разных  вариантах.  Вдруг
он услышал повизгивание и шорох: будто кто-то царапал  дверь  когтями.  Он
открыл дверь и впустил в галерею крупного пса бульдожьей породы,  с  рыжей
полосатой шкурой, похожей на тигровую. В зубах пес держал книгу, обернутую
газетой.
   - Рекс! Здорово, собакевич. - Николай отобрал у пса  книгу  и  потрепал
его по гладкой теплой голове.
   Пес лизнул ему руку и бешено завилял обрубком хвоста.
   У Рекса было два хозяина, но жил он у  Юры,  так  как  у  Николая  было
тесновато. Собаке часто  приходилось  исполнять  роль  посыльного.  Вот  и
сейчас Рекс прибежал  с  поручением:  Юра  возвращал  "Шерпов  и  снежного
человека".
   Николай угостил Рекса колбасой и снова занялся "ртутным сердцем".
   Стемнело. Со двора неслись звуки радиолы: это внизу, в своей  квартире,
Вова проигрывал любимые пластинки.
   Николай встал и накрыл  весы  с  "ртутным  сердцем"  старым  деревянным
колпаком от швейной машины. С хрустом потянулся.
   Не дается в руки поверхностное натяжение...
   Дьявол с ним. Надо пройтись по бульвару. Проветриться. Заодно  и  Рекса
отвести к Юрке...


   - Горбачевский? - недоуменно говорит Николай. - Вы что тут делаете?
   Парень с патефоном смущен.
   - Ничего... - бормочет он. - Гуляем просто...
   - А вам какое дело? - хорохорится курносый парень, подступая к Николаю.
   Но Валерик Горбачевский хватает своего приятеля  за  локоть  и,  что-то
шепча ему на ухо, уводит прочь. Остальные парни тоже уходят.
   - Они... приставали к вам? - стесненно спрашивает  Николай,  накручивая
ремешок на палец.
   Только теперь Рита узнала его. Холодно глядя на  Николая  снизу  вверх,
она говорит:
   - Вы упорно появляетесь в роли спасителя. Я в этом не нуждаюсь.
   Тряхнув головой, она направляется к выходу с бульвара. Рекс бежит рядом
с ней. Рита останавливается, треплет пса по голове.
   - Странно, - говорит Николай, подходя ближе. - Рекс обычно  не  идет  к
чужим.
   - Хорошая собачка. - Рита обеими руками берет Рекса за морду.  -  Прямо
тигр.
   - Это боксер. Тигровый бульдог... У него немного испорченная  порода  -
морда удлинена, видите?
   - Он красивее бульдогов. - Рита выпрямляется,  смотрит  на  Николая:  -
Этот мальчик с патефоном - он ваш знакомый?
   - Валерик Горбачевский? Он мой лаборант.
   Свет фонаря падает на Риту, на ее золотистые волосы, на  узкое  лицо  с
нежным подбородком и темными печальными глазами.
   Николай не может оторвать взгляд от  Ритиного  лица.  Десятки  вопросов
вертятся у него на языке. Кто она такая? Каким образом свалилась тогда  за
борт? И что за странный интерес к месту  ее  падения:  ведь  Опрятин  явно
искал там что-то, у него на моторке был поисковый прибор. И Вова нырял там
с аквалангом. Что они ищут?.. И почему все время  кажется,  будто  он  уже
видел когда-то эту девушку?..
   - Веселые у вас лаборанты, - насмешливо говорит Рита.
   Круто повернувшись, она  идет  к  троллейбусной  остановке.  Идет  мимо
фонтанов, подсвеченных  цветными  лампами.  Мимо  пустых  скамеек  и  мимо
скамеек, занятых парочками. Идет одна.
   Кошка, Гуляющая Сама по Себе...
   Николай долго глядит ей вслед. Потом подзывает Рекса и,  широко  шагая,
продолжает свой путь.
   Юра открывает дверь.  Он  в  одних  трусах,  в  руке  у  него  отвертка
"Дюрандаль".
   - Здравствуйте, люди и собаки! - провозглашает он  и  ведет  Николая  в
свою комнату, заваленную книгами и завешанную географическими картами.
   На столе громоздится нечто, напоминающее электрополотер. Это знаменитый
"сверхмагнитофон", с которым Юра возится вот уже третий месяц.
   - Смотри, Колька. Я вытащил из него кое-что, и теперь...
   Юра  показывает  Николаю  почти  готовые  пьезоэлектрические   весы   и
об®ясняет, что он придумал для  упрощения  схемы.  Николай  слушает  и  не
слушает. Он дымит  сигаретой,  рассеянно  стряхивая  пепел  в  жестянку  с
шурупами.
   - Юрка, - говорит он вдруг, прервав друга на полуслове, - я только  что
встретил ту, которая с теплохода прыгнула...
   - Шут с ней. Теперь смотри: от кварцевой пластинки выводы идут...
   Но Николай снова перебивает его:
   - На месте ее падения что-то ищут. Опрятин ищет. И Вова.
   Юра смотрит на друга, глубокомысленно почесывая "Дюрандалем" затылок.
   - Может, они ищут затонувший город Шерги-Юнан? [полулегендарный  город,
ушедший под воду; его искали в последний раз летом 1960 года]
   - Не дури, Юрка! К ней на бульваре приставали какие-то парни. Среди них
знаешь кто был? Наш Горбачевский.
   - Валерка?
   - Да. Завтра поговорю с ним.
   - Не надо. Ты не умеешь вести воспитательные разговоры. Я сам поговорю.
   - Понимаешь, - задумчиво продолжает Николай, - у нее такое лицо...  Все
время кажется, будто я ее где-то видел раньше...
   Юра явно настроен на другую волну. Он подбрасывает и ловит отвертку,  а
потом говорит с дружелюбной интонацией в голосе:
   - Как же ты не узнал свою двоюродную тетку из Астрахани?
   Николай раздраженно тычет окурок в жестянку и идет к двери.
   - Жизнерадостная дубина! - бросает он на ходу.
   Медленно идет он по вечерним улицам. Смутно и тревожно у него на душе.



        12. О НАХОДКЕ, КОТОРАЯ ВЫНУЖДАЕТ АВТОРОВ ЗАКОНЧИТЬ ПЕРВУЮ ЧАСТЬ
        И СОВЕРШИТЬ ЭКСКУРС В НАЧАЛО ПОЗАПРОШЛОГО ВЕКА

                                ...Ибо распечатывание таких сосудов входит
                             в круг моих обязанностей.
                                        В.Гюго, "Человек, который смеется"

   Грязный брусок,  приобретенный  Приваловым  на  толкучке,  больше  двух
недель провалялся  на  яхт-клубе,  в  рундуке,  на  дверце  которого  была
выведена по трафарету аккуратная  надпись  "Меконг".  Не  то  чтобы  Борис
Иванович забыл о нем - просто руки не доходили. С тех пор как в  институте
заговорили о Транскаспийском нефтепроводе, Борис Иванович  потерял  всякий
покой. Неотступно стояло перед ним странное и заманчивое  видение:  мощная
струя нефти, идущая через море...
   Надо было хоть немного отвлечься от  беспокойных  дум,  от  вычислений,
уводивших в область  фантастики.  У  Привалова  было  испытанное  средство
охлаждения разгоряченной мысли: послесарничать, повозиться с  инструментом
и металлом. А если при этом случался собеседник,  готовый  выслушать  его,
Бориса Ивановича, дифирамбы слесарному искусству, то это  было  все  равно
что дом отдыха.
   Итак, однажды после работы Привалов заехал на яхт-клуб, завернул брусок
в газету и привез его домой. После обеда он приладил к  кухонному  столику
тисочки и, мурлыча себе под нос песенку  о  хорошем  настроении,  разложил
инструмент.
   Перед работой он поскреб ногтями кусок  мыла  -  старый  способ,  каким
культурные металлисты предупреждают появление под ногтями траурной каймы.
   - Не найдется ли у нас немного керосину? - спросил он жену.
   Ольга Михайловна, мывшая посуду, обернулась к нему.
   - Где-то был, - сказала она.  -  Помнишь,  ты  приносил,  когда  красил
двери.
   - Да-да, я кисть еще отмывал. Поищи, пожалуйста.
   Борис Иванович смочил тряпочку керосином и принялся тщательно  обтирать
брусок.
   - Любопытно, - говорил он при этом,  -  как  техника  меняет  привычные
понятия. Раньше керосин  -  он  назывался  тогда  фотогеном  -  был  почти
неизвестен в быту. Потом он стал известен всем, включая грудных младенцев.
Керосиновые лампы, примусы, керосинки "Гретц"... А теперь  городские  дети
могут услышать  это  слово  только  в  школе  или  -  попав  в  реактивную
авиацию... Электричество и газ! А когда-нибудь и эти слова перестанут быть
ходовыми - как ты думаешь?
   Ольга Михайловна ответила не совсем по существу:
   - Я же просила тащить домой поменьше  д