й детина и запихал
эрикову шубу в целофановый пакет, -- Свитер шерстяной, машинной вязки, синий ...
Совсем раздевайся, нидерландская морда ... чего стоишь?"
Пять минут спустя Эрик стоял абсолютно голый -- вся его одежда была
распихана по (трем) целофановым пакетам. Пометив что-то в справке о поступлении,
детина без прыща унес конверт через боковую дверь, расположенную слева от входа.
"Пшел." -- оставшийся детина указал на боковую дверь справа. Эрик
шагнул вперед, оказавшись в маленьком помещении -- сотни маленьких отверстий
испещряли пол, потолок и стены. Дверь позади него захлопнулась. Несколько секунд
не происходило ничего. Потом раздалось шипение, и со всех сторон ударили мыльные
струи -- Эрик зажмурился, прикрыв руками чувствительные места. Примерно через
минуту струи иссякли, но тут же ударили снова -- на этот раз, просто водой, без
мыла. Еще минута, и струи иссякли окончательно. Впереди загремела дверь:
"Выходи, нидерландская морда!" Эрик вышел.
Детины уже ждали его в следующей комнате: "Вытирайся ... чего стоишь?
-- прыщавый кинул ему грязное мокрое полотенце. -- Какой у тебя размер
штанов?..." -- пол был завален тюками с обувью и одеждой. Подгоняемый
детинами, Эрик оделся в грубое дерюжное белье, черно-белый полосатый комбинезон
и черные ботинки. "Становись! -- детина без прыща указал на белый экран,
висевший на стене в углу комнаты, и достал из стоявшего рядом шкафа фотоаппарат,
-- Не шевелиться и не моргать, нидерландская морда!" Раздалась яркая
вспышка, из фотоаппарата тут же вылезла фотография. "В профиль
повернись!" -- приказал детина. Еще одна вспышка. Прыщавый вложил
фотографии в коричневый конверт, отпер одну из (двух имевшихся) боковых дверей и
махнул рукой: "Пшел!" Эрик шагнул вперед, дверь позади него
захлопнулась.
Он оказался в большом помещении, уставленном рядами низких деревянных
скамеек с сидевшими на них людьми в полосатых комбинезонах. Было тихо -- никто
ни с кем не разговаривал. Эрик сел на свободное место и опустил голову. Ему
хотелось подумать.
Прошло пятнадцать минут. Ни один из десятка находившихся в комнате людей не
проронил ни слова.
"Слушай, друг! -- к Эрику подсел вертлявый человек средних лет с
избегающими собеседника глазами, -- За что сидишь?" "Не знаю." --
Эрик отвернулся в сторону. "Не хочешь говорить?... И правильно! --
вертлявый понизил голос, -- Знаешь, сколько здесь стукачей? Больше
половины!" Эрик молчал. Вертлявый поерзал на неудобной низкой скамейке и
вдруг толкнул его в бок: "Хочешь анекдот расскажу?" "Нет."
"Да ладно тебе ... чего так-то сидеть? Слушай: задают армянскому радио
вопрос -- правда ли, что Маяковский покончил с собой? А армянское радио
отвечает: конечно, правда! Мы даже записали его последние слова: 'Не стреляйте,
товарищи!' Ха-ха-ха ... Ха-ха-ха ..." -- вертлявый затрясся в приступе
притворного хохота. Эрик опять отвернулся в сторону, но вертлявый не отставал:
"А ты про норвежское телевидение анекдоты любишь?..."
Загремела дверь. В комнату вошел жилистый парень лет двадцати пяти и сел по
другую сторону от вертлявого. Сквозь расстегнутый до пояса комбинезон виднелась
татуированная грудь. "Здравствуй, друг! -- обратился к нему вертлявый, --
Ты тоже послушай. Задают норвежскому телевидению вопрос -- правда ли, что
половина членов ЦК идиоты? А норвежское телевидение отвечает -- нет, половина
членов ЦК не идиоты. Ха-ха-ха ... Ха-ха-ха ... Уп-п!" Не
замахиваясь, татуированный ударил вертлявого по лицу -- со странным хлюпающим
звуком, тот опрокинулся через скамейку назад. Тишина в комнате сгустилась до
консистенции (давно исчезнувшего из продажи) сгущенного молока. Несколько секунд
вертлявый лежал на грязном полу без движения, потом вскочил и отбежал в сторону
-- из разбитой губы его текла кровь. "Ты чего дерешься, друг?! -- захныкал
он, -- Я ж только анекдот рассказал!" Татуированный сделал движение, будто
собираясь встать, и вертлявый, подвывая от страха, отбежал на дальний конец
комнаты.
Стало тихо.
Прошло восемь или девять часов, в течение которых в комнату привели еще
семнадцать человек. Стало душно. Хотелось есть. Думать Эрик больше не мог -- от
голода и духоты путались мысли. Да и о чем думать?... Все было ясно.
Позади загремела дверь, и в помещение, толкая тележку на колесах, вошел
очередной детина в форме внутренних войск. "Жрать подано, граждане
преступники!" -- голос охранника гулко резонировал в замкнутом пространстве
комнаты. Люди, сидевшие на скамейках, зашевелились -- на тележке стояли жестяные
тарелки с гречневой кашей. "А ну, сидеть на местах! -- рявкнул охранник, --
Я сам раздам." Он прошелся по рядам и сунул каждому по тарелке гречки с
воткнутой в нее ложкой. "А чай?" -- защищая интересы преступных масс,
потребовал вертлявый; "Подождешь." -- презрительно процедил охранник и
вышел. Из-за двери донеслись звуки запираемого засова. В комнате раздались звуки
пережевываемой пищи.
Прошло минут двадцать. Охранник раздал чай. Прошло еще минут десять.
Снова загремела дверь. Охранник, толкая тележку на колесах, собрал тарелки,
ложки и кружки. Как только он вышел, в комнату вошел другой охранник: "В
две шеренги вдоль стены ста-ано-овись!" Арестанты построились двумя
неровными рядами. "Граждане преступники! Чьи номера назову, -- охранник
достал из кармана список, -- два шага вперед." Он отобрал пятнадцать
человек и, ничего не об®ясняя, увел. Прошло десять минут, и процедура
повторилась (на этот раз, охранник отобрал шестерых, в том числе --
татуированного). После ухода следующей группы в камере остались лишь Эрик,
вертлявый и худощавый пожилой человек с пышными седыми усами. Наконец, вызвали
Эрика и седоусого (вертлявый остался в камере). Охранник провел их по коридору,
завел в лифт и нажал кнопку с цифрой 114. Кабина поехала вверх.
Выйдя из лифта, они оказались в коридоре, идущем вдоль ряда металлических
дверей с засовами. Было холодно и душно, по ногам дул ледяной сквозняк. У Эрика
болела голова. Охранник отомкнул одну из дверей: "Пшли." Эрик и
седоусый зашли внутрь. Позади загремел запираемый засов.
Они оказались в большом помещении с двухэтажными нарами. С первого взгляда
было видно, что камера переполнена: заключенные сидели на всех полках и даже на
полу. "Эй, вы какой масти? -- окликнул новоприбывших лысый дядя, мочившийся
в стоявшую в углу парашу, -- Воры есть?" "Нет." -- ответил
седоусый. "Тогда лягай на пол, фраера. -- дядя указал на лежавшие стопкой у
стены матрасы, подушки и одеяла, -- И быстро, еблом не щелкать, отбой через
десять минут." -- он застегнул штаны и удалился вглубь камеры. Эрик и
седоусый стали устраивать себе постели в проходе между стеной и нарами. К параше
подошел другой арестант -- толстый благостный джентельмен, похожий на персонажа
Диккенса. Эрик приготовил постель и направился к параше. "Подождите,
молодой человек. -- остановил его седоусый, -- Вы ведь в первый раз в
тюрьме?" "Да, а что?" Благостный джентельмен закончил. К параше
подошел парень лет двадцати с выступающим вперед подбородком и бритой башкой.
"Вы, пока не освоитесь, лучше у меня спрашивайте ..." -- "О чем
спрашивать?" Парень расстегнул штаны, раскатисто пукнул и, со вздохами
наслаждения, стал мочиться. "Обо всем. -- седоусый устало помассировал себе
виски, -- К примеру, ходить в туалет перед отбоем вы имеете право только после
воров." Парень с выступающей челюстью закончил, и вокруг параши
пристроились сразу три арестанта. "Вот сейчас уже можно, пойдемте ... я,
пожалуй, составлю вам компанию." -- седоусый, кряхтя, поднялся со своего
матраса.
Минут через пять большинство заключенных уже лежало, кто -- в койках, кто --
на полу. (Кроватей в камере было сорок, заключенных -- около пятидесяти.) Свет
погас. Эрик закрыл глаза, но спать не мог: под тонким одеялом было холодно, на
тонком матрасе было жестко, от слишком толстой подушки затекала шея. В голове
проносились сегодняшние события -- от утра к вечеру и от вечера к утру. Где и
когда он совершил ошибку?... Вот он звонит по больницам ... вот читает письмо
... вот возится с портфелем ... вот спускается на лифте ... Ну, да: выходит,
значит, он из лифта, а вахтерша ему и говорит ... у Эрика вдруг защипало в
горле, а уголки губ неудержимо поползли вверх. Нет, подожди, давай снова:
выходит, значит, он из лифта ... Диафрагма его сократилась, заставив судорожно
вдохнуть, и тут же резко выгнулась обратно, причинив выдох со странным звуком
"Ха!" А потом сократилась опять ... А затем дернулась снова ... И еще,
еще, еще: "Ха! Ха! Ха! Ха!" Что это такое? Смех! Он смеялся! Эрик
уткнулся лицом в подушку и укрылся с головой, но сдержаться не мог -- скручивая
внутренности, струя истерического смеха рвалась наружу. "Что с вами,
молодой человек? -- спросил из темноты шепот седоусого, -- Вам плохо?..."
Немыслимым напряжением воли Эрик остановился: "Не беспокойтесь, это я
смеюсь. Я просто вспомнил, что обещал вахтерше в нашем под®езде не хлопать
больше дверью лифта!" Из темноты доносился скрип нар, смутная возня, тихие
разговоры ... "Обещал вахтерше?... -- удивился седоусый, -- И что же в этом
смешного?" Прежде, чем ответить, Эрик прижал ладони к щекам, стараясь
разгладить гримасу смеха. "Похоже, я ... ха-ха-ха ... ик!... -- он икнул,
ударил себя кулаком по лбу и начал снова, -- Похоже, что это обещание я
сдержу!!"




    29 декабря

А иногда Эрик оказывался в каком-то южном городе с широкоми тенистыми
улицами и чистым воздухом. Знойное солнце светило с бледного тропического неба,
воздух наполняли запахи экзотических цветов. Где-то далеко, за крышами домов,
виднелся край океана. Одетые по-летнему молодые женщины сидели в оплетенных
вьюном беседках. Эрик не знал, что привело его в этот город, -- у него не было
здесь никаких дел. Он просто шел, без цели и направления, по какой-то улице.
Но вдруг в пестрой праздничной толпе мелькал серый лоскут. У Эрика
опускалось сердце -- Человек В Сером Костюме был здесь! На солнце быстро
наползала черная тень. В груди зарождалось ощущение тревоги. И тут же раздавался
ужасающий грохот, а земля начинала колебаться. Дома рушились, вздымая тучи пыли.
Люди с неслышными криками метались по улицам и гибли под обломками зданий.
А потом становилось душно. Откуда-то появлялись клубы ядовитого пара. У
Эрика начинало щипать в горле -- где же его респиратор? Люди вокруг корчились и
падали в конвульсиях на землю.
И в тот самый миг, когда судорога окончательно перекрывала горло, Эрик,
задыхаясь, просыпался. 

    * * *

Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул воздух, потом открыл глаза --
взгляд его упирался в кирпичную стену. Невыносимо громко (казалось, прямо над
ухом) звенел звонок. "Вставайте, молодой человек ... -- увидав, что Эрик
проснулся, седоусый перестал трясти его за плечо, -- До прихода охранников
матрасы должны быть убраны."
Эрик откинул одеяло и сел.
Камера кишела людьми. Заключенные, спавшие на полу, складывали постельные
принадлежности в три неаккуратные стопки у стены. Заключенные, спавшие на
кроватях, выравнивали полосы одеял и клали квадраты подушек на середины
изголовий. Человек пять-шесть мочились в парашу.
Звонок издал заключительную трель и умолк. Камера утонула в равномерном гуле
голосов.
Потирая затекшую шею, Эрик встал и отнес постельные принадлежности к стопкам
у стены. Потом сходил к параше и помочился (в проходе камеры заключенные
поспешно строились в две шеренги). Загремел засов входной двери -- Эрик встал в
строй. В комнату вошли трое детин в черной форме внутренних войск и один детина
в синем милицейском мундире, с длинной резиновой дубинкой на поясе и какими-то
конвертами под мышкой. "Ра-авняйсь! -- заорал черномундирный охранник с
сержантскими погонами, -- Смир-рна!" Разговоры стихли. "Иванов Э.К. и
Рябов Г.О. -- два шага вперед!" Вместе с Эриком из строя вышел лысый вор,
спросивший вчера об их с седоусым "масти". "На выход. -- приказал
сержант, -- Остальные к утренней перекличке при-иго-отовсь!" Эрик
неуверенно посмотрел на седоусого, но тот лишь пожал плечами. Синемундирный
милиционер-охранник -- грузный парень с бледной бабьей рожей -- сравнил лица
Эрика и Рябова с фотографиями, рассовал фотографии по конвертам и махнул
дубинкой в сторону двери.
Коридор -- лифт -- коридор.
Их привели в маленькую комнату -- дверь открыл человек лет тридцати
атлетического сложения с арийским лицом, в бежевом свитере и серых брюках. На
столе у стены лежали две милицейские шинели и черная шуба. "Здорово,
Гришаня ... -- с угрожающей ласковостью обратился 'атлет' к Рябову, -- Говорил я
тебе, что недолго будет твой дружок на свободе гулять?" -- он кивнул в
сторону сидевшего на скамейке заключенного, в котором Эрик узнал вчерашнего
татуированного. Рябов ничего не ответил. "Вот сейчас третьего вашего кореша
приведут, и поедем мы ... -- атлет сделал многозначительную паузу, -- в
следственный изолятор интенсивного режима в славном городе Щербицке ... слыхал
про такой?" "Гришаня" без выражения смотрел сквозь атлета.
"Сесть." -- приказал (стоявший у стены) охранник. Рябов расслабленно
опустился на скамью и шепнул что-то татуированному; "Чего?" --
переспросил тот. "Еще раз ебло разинешь, -- вмешался охранник, подбрасывая
и ловя дубинку, -- пожалешь, что на свет родился." Стало тихо, лишь нивесть
как сохранившаяся с лета муха жужжала под потолком. Эрик заметил, что у
охранника шесть пальцев на правой руке.
Прошло минут пять. Атлет нервно прохаживался по комнате. Воры сидели,
опустив головы, и внимательно рассматривали пол.
В дверь постучали, атлет открыл. Под конвоем еще одного
охранника-милиционера в комнату вошел здоровенный парень с лицом дефективного.
"Ворон!..." -- ахнул он, увидав татуированного. "Молчать. --
рявкнул атлет и повернулся к остальным трем заключенным, -- На выход." --
он взял со стола свою шубу и направился к двери. Конвоиры разобрали шинели и
вывели заключенных из комнаты.
Длинный коридор -- лифт -- короткий коридор. Атлет шел впереди упругой
спортивной походкой.
На месте ковырявшего в носу ефрейтора сидел ковыряющий в носу сержант:
"Чего, нашли своих урок?" -- поинтересовался он, зевая. Ему никто не
ответил. Один из конвоиров принес с улицы и раздал заключенным милицейского
образца респираторы, шапки-ушанки и черно-белые, в тон комбинезонам, полосатые
ватники. Потом достал из кармана две пары наручников и приковал правую руку
Эрика к левой руке дефективного верзилы, а правую руку татуированного
"Ворона" -- к левой руке Гришани. "А этого зачем забираете,
товарищ лейтенант?... -- сержант ткнул пальцем в Эрика, -- Нидерландисты ж не по
вашей части?" "Новый следователь по его делу попросил в Щербицк
доставить." "А как же категория Б1?... -- лениво удивился сержант, --
Ежели его на интенсивный режим переводят ..."; "Категорию обращения
изменить недолго." -- усмехнулся атлет и, надвигая на лицо респиратор,
направился к двери.
На сочно-синем небе блистало ослепительное солнце. Девственно-зеленый снег
разбрасывал солнечные лучи мириадами бирюзовых искр. Пронзительно-ледяной ветер
жег правую ладонь, шею выше воротника и лицо выше респиратора. Эрик прищурился,
опустил глаза и сунул свободную от наручников руку в карман. Транспарант
"Коммунизм построен! Скажи, Партия ..." раздулся, как парус, и
хлопал под яростными ударами воздуха.
"Мороз и солнце -- день чудесный ..." -- неожиданно процитировал
Рябов. "Ебло запахни, продует." -- ожиданно ощерился шестипалый
конвоир.
У крыльца стоял черный микроавтобус -- сквозь грязное ветровое стекло
розовело лицо шофера. Повинуясь тычкам в спину и отрывистым окликам, заключенные
залезли вместе с конвоирами в заднюю дверь. Атлет сел в кабину рядом с
водителем. "Вперед проходи ... задние места для охраны!" -- прикрикнул
на Эрика шестипалый. Когда заключенные расселись на узких металлических
скамейках вдоль боковых стен воронка, конвоиры примкнули наручники к
расположенным между сиденьями замкам. Микроавтобус тронулся.
Через три минуты они выезжали через внешние ворота тюрьмы. В микроавтобусе
стало теплее, воздух очистился -- встроенный в стенку кондиционер работал на
полную мощность. "Снять респираторы." -- скомандовал атлет сквозь
решетчатую перегородку, отделявшую салон от кабины. (Перед ветровым стеклом
болтался брелок -- маленький Романов-старший, указывающий путь. На приборной
панели красовалось эротическое фото комбайнерши-стахановки Эльвиры Лисичкиной.)
"Эти новые воронки с решетками получше старых будут. -- Шестипалый конвоир
выудил из кармана медицинского вида пузырек. -- Хоть, куда едешь, видать."
Он неуклюже отвернул крышку, вытряхнул на ладонь две таблетки и сунул в рот --
на его бабьем лице с жидкими усиками появилось сосредоточенное выражение.
"Опять гормоны принимаешь, Ломакин? -- неодобрительно заметил атлет,
обернувшись назад, -- Смотри, к сорока годам полтораста кило весить
будешь." "А что мне делать, ежели без них у меня усы выпадают и член
не всегда стоит?..." -- отвечал шестипалый жалостливым голосом. Второй
конвоир обидно засмеялся, запустил руку под шинель и с остервенением почесал
грудь. "Я тебе список целебных трав давал? -- раздраженно спросил атлет, --
От природной медицины вреда не будет, только польза!" "Не помогают мне
травы, -- оправдывался шестипалый, избегая начальниковых глаз, -- А лишний вес я
сгоню, товарищ лейтенант ... честное комсомольское!" Рябов прислонился
затылком к стене микроавтобуса и закрыл глаза. Татуированный безразлично глядел
сквозь перегородку и ветровое стекло на дорогу. "Не помогают?... Да ты,
небось, отвар из трав с водкой мешал, Ломакин ... Говорил ведь: ни грамма, пока
курс не закончишь! Неужто четыре недели потерпеть не мог?" Шестипалый
опустил глаза и стал ковырять пол носком сапога. Дефективный верзила повертел
головой, будто не находя для своего шишковатого черепа приличествующего его
размеру места, потом уставился перед собой и застыл.
Не дождавшись ответа, атлет раздраженно отвернулся.
Некоторое время они ехали в молчании.
Улицы города, как всегда по воскресеньям, были пусты. Микроавтобус выехал на
проспект Мира. Проспект Мира перешел в Черненковское шоссе.
"А что поделаешь, ежели у меня от мутаций гормональная система
болезненная?... -- нижняя губа Ломакина страдальчески отвисла, -- В нашей
деревне у каждого второго в гормонах нарушения были!"
Некоторое время они ехали в молчании.
"Мало того, что девки от моего шестого пальца шарахаются, -- продолжал
Ломакин еще жалостливей, -- так, если даже какая и согласится, то все равно ...
-- он помолчал, подбирая необидную для себя формулировку, -- ... пятьдесят на
пятьдесят!" Второй конвоир обидно засмеялся.
Некоторое время они ехали в молчании.
"А в соседней деревне все иммунитетом маялись. -- По интонации
чувствовалось, что обида у Ломакина прошла, но желание информировать -- нет. --
Чуть где болезнь какая -- грипп или, скажем, ангина -- так все в лежку!"
Некоторое время они ехали в молчании.
"Уж сколько лет с Ограниченного Ядерного Конфликта прошло, а все уроды
да больные на Хабаровщине родятся!" "Замолчи, Ломакин, противно
слушать! -- вмешался наконец атлет, -- Полную и окончательную дезактивацию в
Хабаровском крае еще в 85-ом провели ... там теперь здоровья -- на сто пятьдесят
процентов!"
Ровное движение микроавтобуса, тепло и недосып действовали усыпляюще -- Эрик
прислонился затылком к стене и закрыл глаза. Интересно, способен ли он сейчас
уснуть?


Когда он проснулся, город остался позади -- шоссе с обеих сторон обступал
лес. Белизна снега на ветвях деревьев говорила о том, что они от®ехали от
Москвы, как минимум, километров на восемьдесят. "... возраст -- 51 год,
уроженец Харькова, -- говорил атлет, обернувшись назад, -- из семьи рабочих
..." На коленях у милиционера лежал один из коричневых конвертов с личными
делами и несколько страниц с отпечатанным на них текстом. "Отец --
токарь-фрезеровщик, мать -- санитарка, сестра в ПТУ программирование преподает
... образцовая семья! И как это, Гришаня, тебя на стезю порока занесло?" --
атлет издевательски