бросилась на них встречной атакой польская конница. Но отбил атаку Котовский
с большими для поляков потерями.
     Картина боев одна  и та  же. Когда  после упорной  борьбы уж изнемогала
советская  пехота,  на  смену  появлялся  Котовский  с  Криворучкой,  Нягой,
Кривенко, Удутом, с царскими полковниками  и ротмистрами  и конница, сверкая
шашками, с гиком, свистом, улюлюканьем кидалась в атаку.
     Иногда командование  фронта - Егоров  и  Сталин  - бросало кавбригаду в
прорывы,  в польский тыл  и  кавбригада наносила пораженья, мотаясь  днями в
промежутке за польским тылом.
     Постаревший,  бледный от переутомленья, с  опухшими  глазами,  охрипший
носился Котовский во главе бригады на знаменитом любимце бойцов "Орлике", по
которому вся кавбригада гадала о боях  и пораженьях: -  захромал "Орлик" или
невеселый - быть беде, разобьют; ладен, веселый - наша возьмет.
     Котовский   беспощаден.   Хоть   и   имел  в   распоряжении   подлинных
военно-образованных офицеров, но командовал бригадой сам. Он не был военным,
но был истым  партизаном и воле его  не  перечь. Иногда бросал бойцов даже в
ненужную, но "эффектную" атаку.
     В бою под Пузырьками во время атаки,  метавшийся  словно страшный черт,
забрызганный  грязью,  весь  в пыли  Котовский приказал  Криворучко,  спешно
бросить эскадрон под командой Кривенко прямо в лоб польским пулеметам.
     Жестокий  приказ. Но  такова  уж  эта полуразбойная,  полуреволюционная
армия,  народ севший  на  коня, таковы  ее нравы. Кривенко, удалой комэск, в
другой  раз  может  сам бы пошел в  лоб на пулеметы, на  бело-поляков. Но он
наменял  под весь  эскадрон  гнедых,  как один, коней. Себя редко  жалел, но
подбор масть в  масть гнедых коней стало жалко травить на польские пулеметы.
И не пошел  в лоб, а начал  забирать сторонкой  так,  что  густой пулеметный
огонь хлестал мимо.
     Котовский с коня это заметил.
     -  Эй!  -  кричит  трещащим  басом  Криворучке,  -  "суда заходит  твой
Кривенко! Жарь в лоб!
     - Ванька, в лоб! - надрываясь, кричит Криворучко.
     Но комэск не то дрейфит, не то жалеет коней, гнет свою линию.
     - Эх, Ванька,  дурной хохол, попусту матка тебя носила!  - и Криворучко
пустил карьером коня к эскадронному.
     Подскакав,  осадил, ругается, кричит Криворучко, бросил шапку о земь. И
вдруг  со  всех  сил опустил саблю полкового  командира на голову  Кривенко.
Кривенко упал с  седла. Эскадрон в  замешательстве. Конники пососкакивали  с
лошадей, матерятся, крики, проклятие "мать  перемать"!  Но тут уж скачет сам
Котовский.  И  Криворучко, взяв  в  командованье  эскадрон, под дикое  ура и
улюлюканье бросается в пулеметный дождь прямо в лицо врага.
     Правда,  шашечного удара  Котовский  не одобрил,  еле  выжил  Кривенко,
треснул череп.
     -  Можно,  конечно,  расстрелять, но  не  в  таком  случае,  -  говорил
Котовский.
     Да и Криворучко чувствовал, что зря хватанул, все спрашивал Котовского:
     - Григорий Иваныч, а що воне таке за трыщина... що таке?
     Но  когда выздоровевший, мрачный  Кривенко пришел к Котовскому  просить
перевода в другой полк, Котовский встретил его сурово:
     - Я хотел взгреть Криворучко за то, что  он тебя предателя революции не
расстрелял!
     На   помощь  пришел  сам  Криворучко  с  хохлацкой   хитростью.  Послал
Котовскому отбитое офицерское польское седло - первый сорт. И заговорил:
     - А що, Григорий Иваныч, не назначить мне Ваньку  обратно  эскадронным?
а?
     - Как хотите, ведь  "физическое внушение" ему сделали вы,  я тут не при
чем, - пробасил Котовский.
     - Так я ему дам эскадрон, у  меня така  думка, що  дурость Ванькина уся
через тую трыщину выйшла...
     И Кривенко снова взял  в командование  эскадрон.  В крепкой узде держал
Котовский   свою  "шпанку".   Закоренелых,  нешедших   ни  на   какой  страх
мародеров-бойцов  расстреливал.  Правда,  говорят,  эти расстрелы  с  трудом
переносил комбриг. Садился после них в хате за  стол, сжимал  руками голову,
скреб свою блестящую лысину, бормоча, ругаясь по-молдавански:
     - Футуц кручь, я мейти футуц паска мейти.
     Для своей бригады  Котовский  был  не только  боевым  командиром, но  и
трибуналом, и государством, и вождем. На Котовском кончалось все, и  жизнь и
смерть  в  красной коннице. Стонали местечки, городки  от  прихода советской
кавалерии. Эти шедшие на Европу войска были  большие охотники до "камушков и
часиков". Но котовцы не буденовцы.
     -  Буденовцы что, виндидуалисты! - хохотал комполка Криворучко.  -  Кто
нашел, тот и тащи!  А у нас - круговая порука, пользуйся, но общей  кассы не
забывай!
     Котовский знал нравы своей банды и разрешал  "грабануть" - богатых,  но
за  грабежи  мещан,  крестьян, местечковых евреев  беспощадно  расстреливал,
внедряя,  так  сказать,  в   разбой  "классовую  линию".   И   дань  грабежа
складывалась в общую кассу кавбригады.
     Входя  в  хату  на отдых после боев,  первое  что приказывал  Котовский
ординарцам - любимую:
     - Яичницу в 25 яиц!
     Но перед боем не ел целый день и бойцам приказывал не есть.
     - Дддураччье! - кричал характерным чуть заикающимся басом, - разззве жж
можжно жжрать перед ббоем? Поппадет ппуля в жживот и ббаста!
     Здоровье, силу и спорт  любил Котовский.  Гимнастику проводил  даже  на
войне.  Ругаясь, заставлял заниматься  гимнастикой  всех командиров.  О себе
говорил:
     - Я  энтузиаст физического  воспитания, тут  уж  ничего  не  поделаешь.
Здоровое нагое тело - да ведь это ж красота!
     В местечке Хабное, где после боев стала кавбригада, на  второй же  день
собрал  всех  командиров  в  местной  синагоге  -   единственном  просторном
помещении. Произнес вводную речь о необходимости  гимнастики, приказал  всем
раздеться,  разделся  и  сам  и, стоя  пред  выстроившимися  в  две  шеренги
командирами, начал:
     - Первый прием, рраз! Начинай, дыши...
     Дело  было  зимнее. А комбриг открыл окна. Командиры  поругивались  про
себя,  синели  от  холода,  но  проделывали все  мудреные  приемы  вместе  с
энтузиастом  физического  воспитания.  После  гимнастики Котовский  приказал
обтираться  водой.  В   бочке  нашли  воду,  приготовленную  для  еврейского
религиозного ритуала.
     -  Обтирайся!  Бог  не обидится! - ревел Котовский. И  под  общий хохот
зачерпывали командиры, обтирались. Только тут  заметил Котовский, что одного
комэска не достает и прямо из синагоги пошел в его квартиру.
     - Отколет  сейчас  над  Митькой  "котовку",  -  хохотали,  шли  за  ним
командиры.  Знали,  что  уж   что-нибудь  да  выдумает  комбриг,   идущий  к
неявившемуся комэску.
     - Как бы грехом не "шлепнул"?
     Котовский,  хоть и улыбаясь,  а  возмущался: - "Плевал, говорит,  я  на
Мюллера? Дурак, да это же жизнь, как же на нее плевать?"
     У избы остановился. Выскочил ординарец.
     - Спит? - крикнул Котовский.
     -- Спит, товарищ комбриг.
     - Принеси-ка два ведра воды, да похолоднее!
     С  двумя ведрами  в  руках,  пригибаясь  в  сенях,  Котовский  вошел  в
покосившуюся  еврейскую  хату,  где  на  постели,  разметавшись, храпел  еще
полунагой   комэск.  Срозмаху   вымахнул   Котовский   на   спящего   ведра,
приговаривая:
     - Обливаться перед девятым номером нужно, товарищ комэск! Вот как!
     А  на  утро  трубы  уж  играли  генерал-марш.  И  странная  конница  из
полубандитов,  солдат-командиров, старых офицеров,  уголовников, подымалась,
седлала коней и трогала по пыльным улицам, выступая в бой за Львов.
     По 50 километров неслась  в сутки  красная конница.  Еще один переход и
возьмут  столицу Галиции. Но под  Львовым  получился  категорический  приказ
свертывать на север, спасать общее положение, уже обессилевшей под Варшавой,
красной армии.
     Как ни  торопилась конница -  не  успела.  Французский  генерал  Вейган
положил предел  русскому  красному размаху  и,  вместо  наступления, красная
армия пошла грандиозным паническим откатом.
     Для конницы  Котовского начались  жестокие арьергардные  бои. Прикрывая
панически  побежавшую красную пехоту, от наседающих  теперь польских уланов,
Котовский забыл и гимнастику и обливанья водой.  Какая гимнастика,  когда по
три дня маковой росинки во рту  не бывало у бойцов.  В  этих боях обессилели
котовцы.  А  главное упало моральное  состояние войск:  - не  пустила Европа
Котовского делать революцию.
     Лучший польский конный корпус генерала Краевского получил приказание: -
истребить разбойную кавбригаду. Польская кавалерия торопилась зажать в клещи
беспорядочно-несущихся  на  восток  котовцев.  И  вот  близ  Кременца полным
кольцом поляки окружили Котовского на лесистом холме - Божья Гора.
     Это  полная   гибель.  Командование  юго-западного  фронта   похоронило
отрезанную кавбригаду.  С  трудом втащили  на гору котовцы  последние пушки,
тачанки с пулеметами, лазаретные линейки.  Котовский,  усталый и измотанный,
как все бойцы, приказал биться до последнего, не сдаваться полякам.
     Трое суток  отбивались зажатые в кольцо котовцы, несли страшные потери.
Ночью  на  вершине холма, собрав жалкие  остатки  когда-то грозной  бригады,
Котовский обратился к бойцам с речью:
     - Братва! - кричал он. - Простите меня, может быть тут моя  ошибка, что
завел я  вас в этот капкан! Но теперь все  равно ничего не поделаешь! Помощи
ждать неоткуда!  Давайте, иль умрем,  как  настоящие солдаты  революции  или
прорвемся на родину!
     По  горам  трупов  собственных  товарищей с холма  бросился на  поляков
Котовский. Произошла рукопашная  свалка. Покрытые  кровью, пылью, размахивая
обнаженными  саблями,  бежали вприпрыжку  рядом  с тачанками  обезлошадившие
конники. Вблизи скакавшего Котовского разорвался  снаряд, выбил  комбрига из
седла.  Котовский  упал  без  сознания.  И  еле-еле  вынесли  своего, тяжело
контуженного, комбрига котовцы.
     Прорвалась горсть конницы с без сознанья лежавшим Котовским. Котовского
везли в фаэтоне. Он  метался, бредил, кричал. Врачи считали, что рассудок не
вернется к безрассудному комбригу. Но здоровье Котовского выдержало даже эту
польскую  контузию под  Божьей  Горой. Через месяц  Котовский  выписался  из
госпиталя, вступив в командованье бригадой, но войны с поляками уже не было.

     6. КОТОВСКИЙ И МАТЮХИН

     В Риге шли мирные переговоры советских и польских дипломатов. Красный и
польский фронты остановились  на новых  границах. Зато по Украине  загуляли,
поддерживаемые  поляками,  отряды  перебежавших  в  Польшу  бывших   красных
командиров Булак-Булаховича и есаула  Яковлева,  остатки  петлюровской армии
генерала Омельяновича-Павленко и отряды полковника Перемыкина.
     Против  них  красное  командование  бросило  пополненную,   отдохнувшую
кавбригаду    Котовского.    Под    Волочиском    Котовский    сошелся     с
Омельяновичем-Павленко.  В атаках резались круглые сутки.  Но Котовский взял
верх над петлюровцами и сбросил их на лед реки Збруч.
     Тяжелее  были сражения с  атаманом  Тютюником,  но и  тут  успех был на
стороне Котовского.
     А  вскоре  специалисту  по  борьбе с  повстанцами  Котовскому  пришлось
грузиться  в вагоны,  ехать с Украины  в  Тамбовскую  губернию на  усмиренье
крестьянского восстанья Антонова. На долю Котовского здесь пришлась борьба с
сильной, скрывавшейся  в лесах мужицкой организацией, во главе которой стоял
отчаянный человек кузнец Иван Матюхин.
     После долгих и  бесплодных  гоняний по  Тамбовским  полям за Матюхиным,
Котовский  взял  наконец  Матюхина  хитростью.  Тамбовские  чекисты  поймали
повстанческого командира Эктова, ходившего под кличкой Эго. Вместо расстрела
Котовский упросил чекистов отдать Эго ему.
     И  чека  перед Эго  поставила  вопрос: либо  стенка, либо к  Котовскому
ловить Матюхина. Эго предпочел последнее.
     Любитель  фантазий  Пинкертона, Котовский  выдумал довольно тонкий план
поимки  Матюхина  и  уничтоженья  его  отряда.  К  Эго он  приставил  восемь
неотлучных бойцов-котовцев,  приказав: - При первой  подозрительности пулю в
лоб!
     И  во  главе  сорока отборных  всадников, Котовский  и Эго,  окруженный
восьмью  котовцами, поехали  на  хутор к  мужику-старику, сын  которого,  по
словам Эго, ходил в отряде Матюхина и знал Эго в лицо.
     На  хуторе,  подъехавшие  всадники  вызвали   старика   и  Эктов  начал
действовать  по плану Котовского. Указывая  на  Котовского, сказал, что  это
повстанческий  атаман  Фролов,  хочет  драться  против  "камунии"  вместе  с
Матюхиным,  пусть старик  даст кого-нибудь кто бы  отвез Матюхину от Фролова
письмо.
     Старик  вызвал  сына-пастуха и пастух  поскакал  к  Матюхину  в  лес  с
письмом, а  через час привез  ответ, что Матюхин благодарит Эктова и атамана
Фролова  и  предлагает  встретиться  и  соединиться  через  неделю  в   селе
Кобыленка.
     Котовский телеграфировал в Тамбов  просьбу очистить весь прилегающий  к
Кобыленке район от красных войск, чтоб не спугнуть мятежного кузнеца.
     Фантаст,  авантюрист, каторжник,  любитель сильных ощущений, в  красных
штанах,  в желтой  куртке, почти опереточный Котовский, возвратясь к отряду,
приказал всем переодеться  в черные  круглые смушковые шапки-кубанки, нашить
из тряпок широкие лампасы на подобие казачьих, чтобы походить на повстанцев.
И  весь  отряд  в  200 человек  самых  разнообразных  бандитов,  переоделся,
готовясь к кровавому представленью.
     В  назначенный  день,  как  было  условлено,  встав  с  отрядом в  селе
Кобыленка,  Котовский выслал  к осторожному кузнецу  только одного  котовца:
узнать, приедет ли Матюхин к атаману Фролову?
     Рассказывают,  с  необычайным  волненьем   ждал  Котовский  возвращенья
посланца. Ни с кем не говорил. По избе ходил бешеным шагом ожиданья. И когда
доложили комбригу,  что Ванька приехал, выскочил на  крыльцо и сам  за  руку
втащил Ваньку в избу.
     - Ннну, ннну? Чччто? Ккккак? - зазаикался в волненьи.
     - Привел. Тут в полуверсте ожидает. Езжай, говорит, к Фролову и доложи,
мол, что жду его с Эктовым сюда.
     В  избе  воцарилось  молчание:  -  поедет Котовский  вдвоем с  Эктовым,
рискнет  или нет? Котовский отошел к окну, стал смотреть в окно, барабаня по
стеклу пальцами. А когда отвернулся от окна - словно похудел.
     - Ну, что ж, товарищ Эго, поедем? - сказал, не глядя на Эго.
     Эго поднялся с лавки, черт знает о чем думал.
     - Поедем, - сказал.
     Но тут порог пересек Криворучко. Не пуская Котовского, закричал:
     - Не пущу тебя! Зарубят они тебя одного! Ерунду ты выдумал...
     Но игра была уже начата и ее надо было кончать.
     -  Молчать!  -  рявкнул  Котовский.  -  До  моего возвращения  комполка
Криворучке принять в командование отряд, а убьют меня - пробиваться!
     Из  села  Кобыленка  верхами  выехали трое:  Котовский, Эго и  посланец
Ванька. Но как только увидели на  опушке леса всадников Матюхина, Котовский,
касаясь коленом колена Эго, наклонился с седла, пробормотал:
     - Отойдешь ли в  сторону,  мигнешь ли, слово ли скажешь - первая пуля -
тебе! Живым не дамся.
     Неизвестно  о  чем думал,  тоже видавший виды,  бывший штабс-капитан из
солдат Эктов.
     - Напрасно вы это говорите, товарищ Котовский. Я в  Тамбове уж знал  на
что иду, - пробормотал.
     - Ну,  ладно, увидим, -  и  Котовский, пришпорив "Орлика", подскакал  к
Матюхину.
     Странные и  сильные ощущения переживались  у опушки леса  тремя людьми:
Эго, Котовским и  Матюхиным. Но, вероятно, самые сильные ощущения  переживал
все-таки  Эго:  он  мог в любую  минуту предать  Котовского Матюхину, но мог
предать  и  Матюхина  Котовскому.  У него  был  свободный выбор.  Эго выбрал
второе.
     После  облобызаний и приветствий атамана Фролова с Матюхиным, матюхинцы
во главе с атаманом-кузнецом верхами шумно поехали к  селу.  Уже  в сумерках
въехал  в  село силач-кузнец  Иван  Матюхин  на  тонкокровном  аргамаке,  не
человек,  а глыба  железных  мускулов, горячие  глаза,  руки  как  башни,  а
золотистый, нежный, бывший графский конь отбит в совхозе "Красный луч". Конь
шел шагом, рядом с "Орликом" Котовского.
     В двуструбную просторную избу сошлись до 20 повстанческих командиров, в
ловких поддевках, высоких сапогах, до зубов увешанные оружием. И столько  же
было котовцев с Гарри, Криворучко, комиссаром Даниловым, Эктовым.
     Встреча атамана Фролова с кузнецом Матюхиным открылась пиром. Пир пошел
в избе горой. Враги  матерятся, льют,  пьют  самогон, бабы несут  жирные щи,
баранину,  жареных  кур, загромоздили стол. Поют  повстанцы, грозят перебить
всех "горбоносых  комиссаров" на свете, дойти  до  Москвы  и самому Троцкому
кишки выпустить.
     Керосиновая лампа  горит  на  столе, освещает полутусклым  светом избу.
Лица  ожили в  бродящих густых тенях,  в напряженности,  в жарком  говоре, в
проклятиях, в клятвах.
     - Бей  камунию!  Я  всю  камунию в Расеи  переведу!  -  кричит Матюхин,
грохает кулаком по столу, как берковцем.
     Котовский  отдал  приказ,  что  он  первым убьет  Матюхина,  а  за  его
выстрелом,  все  бросятся на оставшийся  на селе  матюхинский  отряд. Искоса
кузнецким глазом смотрит на  атамана  Фролова Матюхин. Недоверчив  кузнец, а
поверил.  Эго  как  ни  в  чем,  наливает, пьет самогон.  Эго  свой человек.
Выступают  один  за  другим  с  речами, еле  держась от крепкого самогона на
ногах, то матюхинцы, то котовцы. Только вдруг встает Котовский.
     - Довольно! - кричит, -  не Фролов я, а Котовский! - И в  упор разрядил
маузер  в  Матюхина.  Раненый  в живот  Матюхин  осел  на  скамью. Повстанцы
бросились на котовцев.  Кто-то  разбил лампу  и в кромешной темноте началась
страшная схватка. Загремела беспорядочная стрельба,  полопались стекла окон.
По стрельбе бросились  на  селе  котовцы на отряд  Матюхина,  началась рубка
полусонных повстанцев.
     Тремя пулями был  убит кузнец  Матюхин, перебиты  залившие кровью  пол,
пьяные матюхинцы.  Двумя пулями  ранен  в грудь и в правую руку Котовский, в
ногу ранен Криворучко и смертельно в живот комиссар Данилов.
     Но  странная  своеобразная  душа у  комбрига Котовского.  Когда его  на
носилках вынесли из избы,  чтоб  везти  на станцию, на поезд  в  Москву,  он
приказал позвать Эго.
     С носилок Котовский мерил Эго глубоким взглядом тяжелых, острых глаз.
     - Ничего ты не знал в Тамбове на что ты идешь, - проговорил, усмехаясь.
- Пристукнуть теперь тебя я должен.
     Эго, хоть и  не  понимал -  за  что? -  побелел,  как  трупы  перебитых
матюхинцев.
     - Да жаль вот, рука ранена, не поднимается, - продолжал не спуская злых
глаз Котовский. - Не  пойму я тебя дурака: дурак ли ты уж такой или такой уж
честный  Иуда.  Ведь ты же  меня куропаткой связанной  Матюхину выдать  мог?
Героем бы у своих стал! А вот поди-ж ты - не выдал!
     И, обернувшись к чекисту-политкому, проговорил нарочно громко:
     --  Дать ему  пропуск  на  все  четыре  ветра!  Не  хочу  больше  ваших
чекистских фортелей!
     И опять к Эго:
     -  Квиты. Езжай.  Теперь в  Москве бааальшим  комиссаром  по кооперации
будешь!
     Котовского  понесли  на  носилках.  Спешно увозили  в  Москву -  делать
операцию.  А победители котовцы  в  селе  Кобыленка  по  лотерейным  билетам
разыгрывали  единственную еще  не расстрелянную женщину из  отряда Матюхина:
кому перед расстрелом она достанется.

     7. СМЕРТЬ КОТОВСКОГО.

     С  1922  года  у  Советского государства нет  фронтов.  Замерли  боевые
карьеры  красных маршалов.  На  Украине в районе  Умани,  Гайсина, Крыжополя
причудливой страной раскинулся, встав  на квартиры, 2-й  конный корпус имени
совнаркома УССР. Им командует красный маршал Григорий Котовский.
     Он уже почти  "член  правительства" России,  член реввоенсовета  и трех
ЦИКов  -   Союзного,  Украинского  и  Молдавского.  За  боевую  деятельность
Котовский награжден  всеми наградами,  которые  выдуманы в  коммунистическом
государстве:  кавалер  трех  орденов   "Красного   знамени"   и   обладатель
революционного п