то очень доступный
инструмент. Сейчас такое количество этих бардов и менестрелей, что я к ним
не хочу никакого отношения иметь. У меня есть несколько любимых мною людей,
которые занимаются авторской песней, но некоторые люди с гитарами принесли
очень много вреда авторской песне. Их очень много, в каждом учреждении
существуют люди, которые играют на гитарах и сочиняют песни. Я прекрасно
понимаю тягу людей к тому, чтобы самим писать стихи и петь это под гитару,
но, к сожалению, очень многие люди хотят выходить с этим на широкую
аудиторию, чем и вредят…
Я получаю дикое количество писем, в которых масса стихов и песен, и меня
часто просят: "Пожалуйста, исполните - это очень срочный материал!
Исполните по радио и напишите, когда!". А в этой песне написано, как он
подошел к станку, а тот сломался: я заменил резец, а он там еще чего-то…
И все-таки, как ни ослаб интерес к авторской песне, но продолжает работать
, который уже больше двадцати лет работает с авторской песней. С большим
уважением отношусь к . , который сначала занимался этим так, левой ногой,
потом увидел, что к этим песням есть большой интерес, и даже стал с ними
выступать. И , я слышал, возобновил свои выступления, понемножечку стал
работать. Я отношусь к нему с симпатией, мне нравилась его песня про Серегу
Санина. И песни Анчарова всплывают вдруг в каком-то другом исполнении, -
значит, это все не забывается, это дело живучее.
С авторской песней невозможно ничего сделать, если даже кто-нибудь и хочет
ей помешать. Она более нежная и хрупкая, чем эстрадная песня, но более
живучая, как выяснилось.
Одно время эстрадные певцы - это, наверное, всем известно - обращались к
Юре Кукину и Жене Клячкину с просьбой написать для них песню. Они тоже
хотят петь песни-новеллы, чтобы там что-то происходило. И за границей
русская аудитория слушателей авторской песни с каждым годом растет, есть
интерес к ней у французов, у американцев, которые все больше ее узнают и
хотят слушать.
На Западе авторские песни (в нашем понимании) называют "песнями протеста".
Когда однажды мне перевели несколько таких песен, я увидел, что в них и
близко нет ничего похожего на то, что, предположим, делаю я или Булат
Окуджава. Мне совершенно непонятно, почему они называются "песнями
протеста", меня всегда поражало, против чего они протестуют? Ну, против
войны, но ведь все протестуют против войны, и, в общем, это не то что
банально, но знакомо и знамо. Я тоже пишу песни о войне и, где бы я ни пел
их со сцены - им или дома, я всегда пою, как будто в последний раз. Война
нас всех коснулась, так что это вопрос понятный - почему я так могу против
нее возражать.
У них же этого нет, и, может, поэтому их моя манера исполнения так поражает
и удивляет - я всегда пою на очень высокой ноте. Иногда меня спрашивают за
границей: почему вы их так прокрикиваете, даже дома? Что вас так беспокоит?
Но мне им это очень сложно объяснить. Поэтому мне кажется, что у моих песен
очень русские корни и по-настоящему они могут быть понятны только русскому
человеку. Особенно последние вещи: "Купола", "Правда и Ложь", "Кривая и
Нелегкая". А за границей их волнует в моих песнях только темперамент, но
все равно они недоумевают: зачем надо так выкладываться?
Еще вот что. Их "песни протеста" направлены против войны, нищеты, инфляции
- короче говоря, против таких конкретных проблем. Мне кажется, что наши
авторские песни более абстрактны, даже если это касается военных песен:
все-таки нужно понять, почему человек, который не прошел войну и никогда не
воевал, - почему он все время возвращается туда?!

Монолог
Иногда меня упрекают,что... я изменил гитаре...
    
Иногда меня упрекают, что в своих песнях, записанных на пластинки, я
изменил гитаре. Дело в том, что когда мы начинали записывать первые песни
на "Мелодии", даже вопроса не возникало, что я буду петь их с гитарой, под
собственный аккомпанемент. А мне, в общем, хотелось, чтобы хоть что-то
появилось, чтобы хотя бы тексты звучали. Я хотел издания стихов, текстов,
хотя сопровождение иногда меня самого коробило. Но я пошел на это, думая,
что смогу превозмочь его своим напором - тем, что, собственно, и отличало
мои первые песни.
И несколько лет назад я записал на "Мелодии" два больших диска: один -
свой, а у второго диска на одной стороне - мои песни, а на второй - моя
жена, Марина, поет по-русски мои же песни, написанные специально для нее.
Эти диски не вышли - вернее, появилось кое-что в маленьких пластиночках,
где не поймешь, по какому принципу их надергали. Причем вышли некоторые
песни, которые вызывали наибольшие возражения у редактуры: "Москва -
Одесса" и "Кони привередливые".
Но это не от меня зависело, а от кого - я даже не знаю. Иногда я на очень
высоком уровне получаю согласие, а потом оно, вдруг, как в вату, уплывает.
Прямо и не знаешь, кого надо брать за горло, кого конкретно надо душить.
Потом я смотрю, "Мелодия" вместе с болгарами издает пластинку, в которой
есть еще несколько вещей из этих дисков, а у нас они так и не случились.
Когда спрашиваешь отвечающего за это человека о причине, он говорит: "Ну,
вы знаете, там не все песни бесспорны". Я говорю: "Давайте спорить!", но…
А в общем, вы знаете, иногда мне просто не хочется портить себе нервы. Я
думаю: "Да Бог с ним - все равно они появятся на магнитофонах, кто захочет,
тот их услышит, а кому до этого интереса нет, не стоит для них стараться".
Вот поэтому я особенно сильно и не настаиваю. Нужно, чтобы за выход дисков
отвечал какой-то другой человек, а не редактура в том смысле слова, как она
у нас понимается. Особенно на "Мелодии". Этот человек должен быть от начала
до конца заинтересован в том, чтобы они вышли. Потому что вдруг это
упирается в кого-то, кто говорит: "Да зачем сейчас это делать? Мало ли -
обсуждать! Да и времени нету. Да и скандалы потом, наверное, будут - лучше
не надо!". Вы это все знаете, у нас так часто бывает: человек хочет, чтобы
все не двигалось, чтобы оставалось на том же уровне, как и раньше.
Правда, должен сказать, что теперь некоторые записи я не представляю без
оркестра. Удачно аранжированы, например, "Кони привередливые" - я не могу
сейчас петь ее в концертах. Есть очень разноречивые мнения - сколько людей,
столько и мнений об этом. Что я могу сказать? Я очень рад аккомпанементу
"Баньки" и "Большого Каретного", которые есть в одном из дисков, - там
простые, безгитарные аккомпанементы, я рад, что мы их не усложняли. А есть
вещи, которые не нравятся, хотя записывали мы их с оркестром Гараняна, с
прекраснейшими музыкантами. Но мне не давали тогда права выбора, чтобы
сделать оркестровку, как я хочу. И я предпочел, чтобы хоть мои тексты
увидели свет, а в музыкальную часть в те времена не влезал. Но ведь уже
десять лет прошло после и тех записей. Десять, десять!
Если теперь у меня будет такая возможность, я настою, чтобы некоторые песни
были сделаны со старым аккомпанементом, а некоторые - только под одну
гитару.
Записи с ансамблем Гараняна - это команда "Мелодии" - я делал, когда он был
в самом пике формы, что-ли. И сейчас, в общем-то, эти ребята достойно
играют, но тогда, мне кажется, они играли просто замечательно. Сейчас они
немножко распались, разбрелись, но играют все равно очень хорошо. Мы с ними
довольно долго работали вместе и сделали оркестровки двадцати с лишним моих
вещей. Это оркестровки Игоря Кантюкова и Леши Зубова.


Записи во Франции я сделал не с оркестром Поля Мориа...
    
Записи во Франции я сделал не с оркестром Поля Мориа, как принято говорить,
просто у меня там были очень хорошие оркестранты. Первую свою пластинку там
я записывал в сопровождении двух гитар. У меня было два лучших гитариста
Франции. Один из них, Клод Пави, приехал в своем фургоне, там у него было
семнадцать гитар. Он заставил меня полностью перевести ему все песни,
которые предстояло записать. Трое суток на это ушло.
Иногда он не понимал смысла: почему я так, собственно, волнуюсь по поводу
того, что "идет охота на волков"? Мы ему объясняли, он говорил: "А-а-а" - и
записывал каждую строчку: он был совершенно обескуражен, как это можно в
песне говорить о таких вещах, и сидел совершенно пришибленный. Эти записи
тоже как-то просочились сюда, но я их крайне редко у нас слышу. Там
получилась самая, на мой взгляд, удачная обработка - чисто гитарная, с
наложениями. Он прекрасно играл, мне редко приходилось что-либо подобное
слышать. Мы с ним несколько дней провели вместе.
Но эта пластинка, к сожалению, не вышла, вышла немножечко другая - не по
моей и его вине, а так случилось. Это диск, где я с бородой. Но если бы вы
услышали этот диск, который мы сделали с ним вдвоем, вы бы увидели, что он
проникся этими песнями по-настоящему и что никакого языкового барьера нет.
Так что это такие парни, с которыми можно работать так же, как и здесь,
если с уважением друг к другу относиться, несмотря на то, что они не
понимают, о чем ты так кричишь. Они не понимают, как можно с таким напором
и с такой отдачей петь некоторые вещи, почему это нас так волнует? У них
этих проблем нет, и они их никогда не исследуют - в песнях у них не принято
об этом разговаривать. Маккартни, правда, пытался - кстати, он тоже пел
балладу о брошенном корабле, я не знаю, может быть, они у нас немножко и
совпадают, но у них этот жанр считается несколько облегченным, за
исключением Брассенса и еще некоторых.
И кстати, почему это только мы интересуемся "Бони М" и всякими французами?
Мы тоже можем их заинтересовать, только нужно дать им идентичные образы и
чтобы они поняли, о чем в песне поется. Французы считают, что песня не
должна заниматься проблемами - это развлекательный жанр, и в нем они
добились больших успехов, хотя сами больше всего и здесь любят больших
поэтов: Брассенса, Лео Ферре, Максима ле Форестье. А для проблем есть
Аполлинер- это классика.
Россия - единственная страна, где поэзия находится на таком уровне. Поэзия
у нас всегда была во главе литературы. И не только из-за того, что наши
поэты были большими стихотворцами и писали прекрасные стихи, а из-за того,
что они себя достойно вели в жизни: и по отношению к властям, и по
отношению к друзьям, и по отношению друг к другу, и, конечно, к своему
творчеству. Возьмите маленький листочек, вырванный из тетради, и напишите
четыре фамилии: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Окуджава- да даже одну
из них! - и повесьте где-нибудь в стороне: через два дня будет заполнен
стадион, не достанете билета. Люди тянутся не только к стихам, но и к
поэтам. Вот у нас семь тысяч членов Союза писателей СССР, сейчас я любого
спрошу - быстро назовет не более тридцати, кто-то назовет пятьдесят, но уж
никак не сто. А ведь все печатались, у всех есть книги. Я говорю о поэзии в
большом смысле слова, о поэтах с большой буквы.


Часто спрашивают, почему я все время возвращаюсь к военной теме...
    
Часто спрашивают, почему я все время возвращаюсь к военной теме. В письмах,
например, спрашивают: "Не тот ли вы самый Владимир Высоцкий, с которым мы
под Оршей выходили из окружения?". Или: "Были ли вы на 3-м Украинском
фронте, деревня такая-то и в такое-то время?". И довольно много таких
писем. Значит, люди предполагают, что эти песни может писать только
человек, который прошел через войну. Это мне вдвойне приятно, потому что я
так и хочу работать и писать песни от имени тех людей, которые прошли, как
говорится, огонь и воду во время войны.
Почему много военных песен? Почему я так часто обращаюсь к военной теме,
как будто бы все писать перестали, а я все, значит, долблю, в одно место?
Это не совсем так. Во-первых, нельзя об этом забывать. Война всегда будет
нас волновать - это такая великая беда, которая на четыре года покрыла нашу
землю, и это никогда не будет забываться, и всегда к этому будут
возвращаться все, кто в какой-то степени владеет пером.
Во-вторых, у меня военная семья. Я не воевал, это, конечно, невозможно по
возрасту, и не мог я под Оршей выходить из окружения: я был еще маленький
тогда, меня могли только выносить. У меня в семье есть и погибшие, и
большие потери, и те, кого догнали старые раны, кто погиб от них. Отец у
меня - военный связист, прошел всю войну. Он воевал в танковой армии
Лелюшенко и в конце войны командовал связью армии. Мой дядя (в 78-м году
его не стало) всю войну был в непосредственном соприкосновении с врагом, у
него к 1943 году было три боевых Красных Знамени, то есть он очень достойно
вел себя во время войны. У нашей семьи было много друзей-военных, я в
детстве часами слушал их рассказы и разговоры, многое из этого я в своих
песнях использовал.
В-третьих, мы дети военных лет - для нас это вообще никогда не забудется.
Один человек метко заметил, что мы "довоевываем" в своих песнях. У всех у
нас совесть болит из-за того, что мы не приняли в этом участия. Я вот отдаю
дань этому времени своими песнями. Это почетная задача - писать о людях,
которые воевали.
И самое главное, я считаю, что во время войны просто есть больше
возможности, больше пространства для раскрытия человека - ярче он
раскрывается. Тут уж не соврешь, люди на войне всегда на грани, за секунду
или за полшага от смерти. Люди чисты, и поэтому про них всегда интересно
писать. Я вообще стараюсь для своих песен выбирать людей, которые находятся
в самой крайней ситуации, в момент риска, которые каждую следующую минуту
могут заглянуть в лицо смерти, у которых что-то сломалось, произошло - в
общем, короче говоря, людей, которые "вдоль обрыва, по-над пропастью" или
кричат "Спасите наши души!", но выкрикивают это как бы на последнем выдохе.
И я их часто нахожу в тех временах. Мне кажется, просто их тогда было
больше, ситуации были крайние. Тогда была возможность чаще проявлять эти
качества: надежность, дружбу в прямом смысле слова, когда тебе друг
прикрывает спину. Меня совсем не интересует, когда люди сидят, едят или
отдыхают - я про них не пишу, только разве комедийные песни.
Это не песни-ретроспекции: они написаны человеком, который войну не прошел.
Это песни-ассоциации. Если вы в них вдумаетесь и вслушаетесь, вы увидите,
что их можно петь и теперь: просто взяты персонажи и ситуации из тех
времен, но все это могло произойти и здесь, сегодня. И написаны эти песни
для людей, большинство из которых тоже не участвовали в этих событиях. Так
я к ним отношусь - это современные песни, которые написал человек, живущий
сейчас. Они написаны на военном материале с прикидкой на прошлое, но вовсе
не обязательно, что разговор в них идет только чисто о войне.
Самые первые мои военные вещи были написаны для картины "Я родом из
детства". С тех пор я написал для кино несколько десятков песен о войне,
вышло несколько пластинок с песнями из этих картин - у них была длинная
судьба и тернистый путь.
Мой дядя очень много рассказывал мне о войне. Вот одна из историй. Однажды
батальон держал оборону в плавнях, и у него были открыты фланги. Из-за
паники они об этом сообщили открытым текстом, немцы перехватили и начали их
давить. Командир батальона дал команду на отход, а кончилась эта история
печально. Несмотря на то, что командир батальона был человек заслуженный,
награжденный и так далее, было принято решение его расстрелять: очень
острая была ситуация.
Но приказ не был приведен в исполнение, потому что начался сильный обстрел,
они отошли, потеряли много людей. Этот человек сейчас жив, он в высоких
чинах, он друг моего дяди. И когда я сделал песню по этому поводу, то,
ничего ему не говоря, однажды ему ее спел. И он сказал: "Да, это было.
Точно. Было, было, было…". И эту песню - "Тот, который не стрелял" - я
посвятил этому другу нашей семьи.
Я еще раз хочу повторить, что мои военные песни все равно имеют современную
подоплеку. Те же самые проблемы, которые были тогда, существуют и сейчас:
проблемы надежности, дружбы, чувства локтя, преданности. Просто мне
казалось, что на этом материале это можно сделать намного ярче.
Вообще во всех моих песнях речь идет о том, что может случиться с любым
человеком в зрительном зале - и с кем угодно. Просто иногда бывает момент,
когда надо решать, - и в этот момент ясно, как человек себя ведет.
Я очень надеюсь, когда сочиняю свои песни, что они дойдут до моего
слушателя. Я же ведь не для себя пишу, не только для "стола" и "корзины" -
туда я тоже пишу, - но обязательно ищу аудиторию, и, когда она у меня есть,
больше мне ничего не надо. Больше всего я ценю прямой контакт со
слушателями.


Обычно свои выступления-встречи я начинаю словами: "Дорогие товарищи"...
    
Обычно свои выступления-встречи я начинаю словами: "Дорогие товарищи". Это
не формальное обращение, это на самом деле так, потому что я очень дорожу
вами, своей аудиторией. Если вам скажут, что человек выходит на сцену
только самовыражаться - не верьте, это неправда. Все мы, кто занимается
авторской песней, очень рассчитываем на ответ из зрительного зала. Я не
кривлю душой и не заискиваю перед вами, не подхалимничаю, потому что -
зачем?! Глупо! Мне публика - люди, а не публика; люди, которые меня
слушают, нужны мне больше, чем я вам, потому что есть счастливая
возможность высказать то, что меня беспокоит и волнует, такому большому
количеству людей, - это не каждому дано. Мне просто очень повезло в этом
смысле. Я ценю эти встречи, люблю их, стараюсь как можно больше успеть
рассказать о чем-то необходимом. Мне хочется, чтобы вы мне доверяли.
У меня единственная задача, когда я выхожу к вам, - хоть немножечко вернуть
атмосферу нашей компании, когда я только начинал писать свои песни. Я
вообще, когда пишу песни, рассчитываю на своих близких друзей, с которыми
начинал. У меня это вошло в привычку. И я никогда не делаю разграничения,
что у меня будет такая аудитория или сякая, я не делаю различия между
физическим и умственным трудом и всегда предполагаю, что это та аудитория,
которая будет мне доверять. Если атмосфера доверия устанавливается в зале -
больше мне ничего не надо.
И возможно, из-за этой атмосферы к этим песням тянутся люди, собираются в
больших количествах, чтобы их слушать, - из-за этой доверительной
интонации, из-за этой раскованности, свободы, непринужденности. В общем-то,
я уже около пятнадцати лет стараюсь не слезать с пика. Уже много раз обо
мне говорили: "Ушел. Все. Кончился". И так далее, и так далее. Однако, если
я пробую выступать на стадионах - пять раз в день, по пять тысяч человек, -
они полны и невозможно попасть. То есть все это неправда - люди тянутся и
хотят слушать эти песни.
Я вообще должен вам сказать, что, когда выхожу на эту площадку, стараюсь не
кривить душой и говорить все, что думаю. Мне нет смысла отвечать
неискренне. Я пришел сюда не для того, чтобы кому-то нравиться. Зрителям
всегда интересно знать: что там у тебя за рубахой, под кожей? Что ты из
себя представляешь? Мне нет смысла сейчас ни лгать, ни притворяться. Хотите
- верьте, хотите - нет, но я во всех своих встречах стараюсь разговаривать
искренне - иначе нету смысла выходить… Поэтому все, что я буду вам сегодня
говорить и петь, - это истина для меня на сегодняшний день.
Я так думаю, это мое собственное, сугубо мое мнение. С ним можно
соглашаться или нет - это дело каждого сидящего в зале, но я говорю только
то, что я теперь на самом деле думаю.


"Что у вас идет после такого-то слова?..."
    
Иногда мне присылают письма и спрашивают на выступлениях: "Что у вас идет
после такого-то слова?". Я тоже прихожу в недоумение, потому что и сам
забыл. Я начинаю, значит, где-то искать, достаю с нижней полки, смотрю,
восстанавливаю - и вдруг вижу, что эту песню еще можно петь: хоть она и
старая, прежняя, а тема не ушла. Отряхнешь пыль, переменишь какие-то слова,
переменишь немножечко музыку, чего-то допишешь, потому что хозяин - барин,
и снова поешь. Так что песне, в отличие от человека, можно продлить жизнь.
У песен счастливее судьба, чем у людей, потому что хороший, достойный
человек очень много волнуется, нервничает, беспокоится за своих близких и
помирает раньше, чем плохой. Так уж случил