ра с недоверьем сплетена!
В ней радость с горем бьются беспрестанно,
В надежде и в тоске она смешна:
Одна - обманом хочет подольститься,
Другая - правдой погубить стремится.

Но, ткань соткав, ее Венера рвет:
Адонис жив, и Смерть бранить не надо...
Теперь ее богиня не клянет,
А ей сулит триумфы и награды.
Царем могил, могилой для царей
Зовет она владычицу теней.

"Нет, дорогая Смерть, я пошутила, -
Она твердит, - прости мне ужас мой,
Когда кабан кровавый, тупорылый
Мне встретился, безжалостный и злой...
Я признаюсь, что гневалась напрасно,
Мне гибель милого была ужасна.

Кабан виной моих речей и слез.
Отмети ж ему, невидимый властитель!
Он, злая тварь, обиды все нанес,
Не я, а он всех жалоб вдохновитель.
Скорбь двуязычна; чтобы сладить с ней,
В сто раз должна быть женщина умней".

Она спешит рассеять подозренья,
Надеясь, что Адонис будет жить
И так цвести, что просто загляденье...
Теперь она готова Смерти льстить
И речь вести о славе, мавзолеях,
О подвигах, триумфах и трофеях.

Она твердит: "Как слабости ума
Я поддалась безумно и нелепо!
Пока жива вселенная сама,
Я знаю, что и он далек от склепа!
Погибнет он - и красота умрет
И в черный хаос мир опять вернет.

Стыдись, любовь! Как схваченный ворами
В пути богач, ты ужаса полна...
Еще неуловимая глазами,
'Для сердца малость всякая страшна".
И вдруг, заслышав звук веселый рога,
Она вскочила, вмиг забыв тревогу.

И вот летит, как сокол на манок,
Травы не приминая в легком беге...
И видит вдруг, несчастная, у ног
В крови того, о ком мечтала в неге...
Лежит, сражен... При зрелище таком
Глаза померкли, словно звезды днем.

Коснись рожков улитки, И - о диво! -
Укрывшись в тесный домик свой от бед,
Она во тьме таится терпеливо,
Боясь обратно выползти на свет.
Так зрелищем кровавым пьяны, сыты,
Глаза уходят в темные орбиты.

И там, служить отказываясь, свет
Скорее просят удалить в изгнанье,
А мозг им с тьмой дружить дает совет
И взором сердцу не вершить страданья.
А сердце, как низверженный король,
В щемящих стонах изливает боль.

И подданные все его страшатся...
Так вихри, замкнутые под землей,
Колебля землю, вырваться стремятся,
Оледеняя страхом ум людской.
И эти вихри тело так шатают,
Что ложе темное глаза бросают...

И, вновь открывшись, свет невольно льют
На рану, что кабан нанес жестокий,
И на лилейно-белый бок текут
Из раны слез кровавые потоки...
А рядом травы и цветы толпой
Пьют кровь, захлестнуты ее волной.

Заметив их сочувствие, Венера
К плечу склоняет голову с тоской...
Немая страсть безумствует без меры,
Ей кажется - он жив, лежит живой!
В ней замер голос, ноги затекают,
И слезы в ней безумье пробуждают.

На рану пристально она глядит,
И взор померкший три увидел раны,
И жалобно теперь она корит
Свои глаза, прибегшие к обману:
В нем два лица, и все двоится в нем,
Обманут взор больным ее умом.

"И об одном печаль неистребима, -
Она твердит, -но два здесь мертвеца!
Нет слез уже, промчались вздохи мимо,
Глаза - огонь, а сердце - ком свинца.
Свинец сердечный, плавься непрестанно!
В разгаре мук мне только смерть желанна!

О бедный мир, ты свой утратил клад!
Но кто теперь восторг в тебе пробудит?
Чей голос прозвучит? И чем прельстят
Нас из того, что было и что будет?
Цветы милы, так свежи их цвета,
Но с ним навек погибла красота!

Зачем теперь и шляпы и вуали?
Ни вихрь, ни солнце не целуют вас...
Боитесь прелесть потерять? Едва ли!
Вам свищет вихрь и солнца блеск погас.
Но красоты Адониса частицу
Любой из них себе украсть стремится.

Когда на лоб он шапку надвигал,
То солнце под нее взглянуть хотело,
А вихрь, сдувая прочь ее, играл
Волной волос... Адонис то и дело
Сердился, он заплакать даже мог, -
Тогда они сушили слез поток.

За изгородью где-нибудь таился,
Чтоб красоту его увидеть, лев,
Послушать пенье рядом тигр ложился,
Ручной и тихий, мигом присмирев,
А волки о добыче забывали -
И овцы в этот день не пропадали.

Когда в ручье его мелькала тень,
Ее ловили рыбки золотые...
Им птицы любовались целый день:
Одни звенели песней, а другие
Ему натаскивали вишен, слив...
Адонис ведь и вправду был красив!

И этот злой кабан с колючим рылом,
Чей взор угрюмый ищет лишь могил,
Он, покоренный обаяньем милым,
Его бы никогда не погубил.
Да, вепрь, его увидев, так скажу я,
Случайно только мог убить, целуя.

 Вот так убит Адонис нежный был:
На кабана с копьем он быстро мчался,
А тот свои клыки оборотил,
Но не губить, а целовать собрался...
Кабан влюбленный к юноше приник
И вдруг вонзил случайно острый клык.

Будь я с клыками, то, должна признаться,
Ускорила бы смерти я приход!
Мне в жизни не пришлось им наслаждаться,
Зловещая судьба меня гнетет!"
И тут богиня, рухнув к изголовью,
Лицо измазала застывшей кровью.

Глядит на губы - но они бледны,
Берет за руку - все оледенело...
И жалобы ему уж не слышны,
Ведь мертвому до них. уже нет дела!
Она приподнимает веки глаз,
Но свет двух звезд навеки там угас!

Два зеркала, где часто отраженье
Ее мелькало, стынут в тусклой мгле...
В них больше нет ни света, ни движенья,
Нет красоты отныне на земле!
Она твердит: "Нет места и надежде!
Адонис мертв, но ясен день, как прежде

Но раз он мертв, вот прорицанье вам:
Отныне пусть печаль в любви таится,
Пусть ревность рыщет рядом по углам,
Начало в блеске, а конец затмится!
Да, пусть конец не будет светлым в ней,
Пусть горе будет радости сильней!

Пусть будет бренной, ложной и обманной,
Пускай в расцвете вихрь ее сомнет,
Пусть яд на дне, а верх благоуханный
Влюбленных пусть к изменам увлечет.
Пусть в теле слабость силу побеждает,
Пусть мудрый смолкнет, а глупец болтает.

Пусть будет расточительно-скупой,
Плясать беззубых старцев заставляя,
Пускай злодея усмирит разбой,
Богатых грабя, бедных одаряя...
Дика в безумстве и глупа на вид,
Пусть юных старит, дряхлых молодит.

Пусть беспричинно всех подозревает,
Там не боясь, где повод к страхам есть,
Пусть жалость и жестокость сочетает,
Пусть в истину внесет обман и лесть,
Пусть искренность позорно извратится,
Пускай дрожит герой, а трус храбрится.

Пусть явится причиной войн и смут,
Отца и сына перессорив в доме...
Раздоры в ней рожденье обретут:
Так пламени источник скрыт в соломе.
Раз губит Смерть моей любви расцвет,
Пускай любви не ведает весь свет!"

Но тут внезапно юноша убитый
Растаял, как туман, и скрылся вмиг...
Из капель крови, по земле разлитой,
Пурпурный с белизной цветок возник,
Ей бледность щек его напоминая,
Где кровь уже застыла, не стекая.

Она, склонившись, нюхает цветок
И ловит в нем Адониса дыханье:
Ей хочется, чтоб он на грудь ей лег,
Как о погибшем знак воспоминанья.
Она срывает стебель - и в глаза
Зеленый сок ей брызнул, как слеза.

"Цветок мой бедный, - так она сказала, -
Прелестный сын прекрасного отца!
Любая грусть в нем слезы вызывала,
Собою он остался до конца.
Здесь на груди увять тебе придется,
А не в земле, где кровь струею льется.

Здесь на груди была отца постель...
Наследник ты, владей по праву его!
Ложись спокойно в эту колыбель,
Я сердца теплотой тебя согрею
И каждый миг и каждый час опять
Цветок любимый буду целовать".

Назад к своим голубкам серебристым
От мира страшного она спешит...
Их запрягает, и в полете быстром
Ее по небу колесница мчит,
Держа свой путь на Пафос - там царица
Навек от всех решила затвориться.


        ПРИМЕЧАНИЯ К ТЕКСТУ "ВЕНЕРЫ И АДОНИСА"

     Миф  об  Адонисе  принадлежит  к числу древнейших фольклорных сказаний.
Возникнув у сирийцев, он затем был воспринят египтянами, а от них перешел на
Кипр   к   грекам,  где  получил  то  оформление,  в  котором  это  предание
распространилось  среди  европейских  народов.  В древнейшем варианте Адонис
(Адонид)  был  сыном  ассирийского  царя  Фии,  у  греков  - сыном Феникса и
Алфесибеи,   дочери   кипрского  царя.  Красивый  юноша  полюбился  Афродите
(Венере),   которая   доверила  его  царице  подземного  царства  Персефоне.
Персефона  сама  полюбила  Адониса и не захотела возвращать его Афродите. Их
спор  решил  Зевс,  повелевший,  чтобы  треть  года  Адонис  жил в подземном
царстве,  другую  треть  -  у  Афродиты,  а остальное время сам распоряжался
собой.  Адонис воспользовался этим, чтобы увеличить срок своего пребывания у
Афродиты. Возмужав, он стал охотником и погиб, смертельно раненный вепрем.
     Согласно  принятому  толкованию мифов Адонис символизировал пробуждение
природы  весной  и  увядание  осенью  (уход в подземное царство). Праздник в
честь  него  был  распространен  в  древности на Ближнем Востоке и в Египте.
Древний  ритуал  содержал  два  разных  обряда:  в первый день праздновалось
возвращение  из  подземного царства к Афродите, что сопровождалось весельем;
второй  день,  когда отмечался уход Адониса к Персефоне, был траурным. Следы
ритуала сохранились в древ- негреческой поэзии. Пятнадцатая идиллия Феокрита
воспевает  первый день, первая идиллия Биона ("Эпитафия Адониса") оплакивает
смерть прекрасного юноши.
     В   поэзии   древних   римлян   миф  об  Адонисе  уже  утратил  прежнее
религиозно-ритуальное  значение,  обретя  более непосредственный эротический
характер.  В  таком  виде  предстает  это предание в обработке "певца любви"
Овидия  Назона  (43  г.  до  н. э. - 17 г. н. э.) в его собрании поэтических
рассказов "Метаморфозы" (10-я книга).
     Обработка  сюжета  Шекспиром не представляет собой рабского копирования
Овидия.  Мотивы  древнего  предания  изложены  английским  поэтом  вольно, в
соответствии   с   его   замыслом  в  духе  философской  проблематики  эпохи
Возрождения.

     Она  хватает  потные  ладони...  -  Влажная  рука  считалась  признаком
телесного полнокровия и свидетельствовала о силе чувственных влечений. В том
же  смысле  об  этом  говорится  у Шекспира в "Отелло" (III, 4) и "Антонии и
Клеопатре" (1, 2).

     Так  и  Нарцисс  погиб... - По древнегреческому мифу, о котором Шекспир
мог  прочитать  в  тех  же  "Метаморфозах"  Овидия  (3-я  книга),  Нарцисс -
прекрасный  юноша, презиравший женскую любовь и влюбившийся в свое отражение
в  ручье; будучи не в состоянии оторваться от созерцания собственной красоты
и  склоняясь  все  ниже,  он  упал в воду и утонул, после чего превратился в
цветок.

     Сам  бог  Титан, от зноя разомлелый... - Следуя Овидию, Шекспир
называет  солнце  Титаном,  хотя  в  древнегреческой мифологии это имя имело
другой  смысл,  обозначая  племя  древних  божеств,  восставших против богов
Олимпа.

     ...расскажут  слезы,  как  античный  хор.  -  В  подлиннике речь идет о
пантомиме  (dumb  show),  которая  в  театре  эпохи  Шекспира предшествовала
спектаклю  и  представляла собой мимическое, бессловесное изображение сюжета
пьесы.  См.  "Гамлет"  (III,  2), где спектаклю бродячей труппы предшествует
такая пантомима.

     Сирены  голос губит нас опять... - Сирены (греч. миф.) - фантастические
существа,  верхняя  половина которых была подобна прекрасному женскому телу,
тогда  как  нижняя напоминала большой рыбий хвост. Они будто бы зачаровывали
моряков  пением, и те, слушая их, забывали обо всем, вследствие чего умирали
от  голода.  Своим распространением в европейской литературе этот миф обязан
"Одиссее" (книга XII).

     Пусть  скажет  звездочет...  -  Во времена Шекспира была распространена
вера в то, что по звездам можно предсказывать судьбу людей.

     Хоть  луком  Купидона...  -  В  римской мифологии - юный бог любви, сын
Венеры  и  Меркурия, обладатель священного лука, которым он пускал стрелы не
целясь,  так  как  был  с  завязанными  глазами;  попав в жертву, эти стрелы
возбуждали  чувство  любви,  которое было слепым по отношению к существу, на
которое любовь была обращена.

     Таких  и  сам Тантал не ведал бед. - Тантал - фригийский царь, согласно
Гомеру,  был  осужден  на  муки  в  аду,  где, стоя среди воды, под ветвью с
плодами, он был лишен возможности удовлетворить жажду и насытиться.

     В Элизиум вошла... - Элизиум - в античной мифологии рай.

     Вот  птицы  видят  гроздья  на  картине.  -  Имеется  в виду предание о
древнегреческом  живописце Зевкисе, который столь точно изобразил на картине
виноградные лозы, что птицы слетались клевать полотно.

     Рассказ  о  кабане,  убившем  Адониса,  восходит к древнейшим вариантам
легенды.

     От  губ  твоих  спешит  Диана  скрыться...  -  Диана  - у римлян богиня
целомудрия.  Венера  хочет  сказать,  что  даже  Диана  не  устояла бы перед
красотой  Адониса  и  вынуждена была бы обратиться в бегство, чтобы избежать
соблазна.  Диана  считалась  также  богиней  луны,  что  объясняет следующие
строфы, где говорится о луне.

     Весталок  хмурых  и  монахинь  нудных...  -  Весталки  в Древнем Риме -
девственницы,  хранительницы  священного  огня  на Форуме; жрица, нарушившая
обет  целомудрия,  подвергалась  погребению  заживо.  Упоминание о монахинях
является  типичным  анахронизмом  для  Шекспира,  часто допускавшего в своей
трактовке античных сюжетов подобные нарушения хронологии.

     Он  с  золотой  стрелой Любви шутил, но Смерти черный лук его сразил. -
Адониса  должен был поразить стрелой бог любви, а вместо этого в него попала
стрела бога смерти (объяснение Э.Мелона).

     Зачем  теперь  и шляпы и вуали? - Анахронизм, перенесение в древний миф
современной Шекспиру моды.

     Пурпурный  с белизной цветок возник... - В древнем мифе на месте гибели
Адониса  вырос  цветок.  Поэт Бион называет "цветком Адониса" розу, Плиний -
анемону,  другие  -  мак  и,  наконец,  цветок, называемый "павлиньи глазки"
(по-французски gout-de-sang - цветок, вспоенный кровью убитого охотника).

     ...держа  свой  путь  на Пафос... - Пафос - город на Кипре, недалеко от
которого, согласно мифу, Афродита родилась из морской пены.

                                                                   А.Аникст
        Лукреция
                          Перевод В. ТОМАШЕВСКОГО

                        Его милости ГЕНРИ РАЙОТСЛИ,
                            герцогу СОУТЕМПТОНУ,
                              барону ТИЧФИЛДУ

     Любовь, которую я питаю к вашей светлости, беспредельна, и это скромное
произведение   без   начала   выражает   лишь  ничтожную  часть  ее.  Только
доказательства  вашего  лестного  расположения ко мне, а не достоинства моих
неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое посвящение будет принято
вами. То, что я создал, принадлежит вам, то, что мне предстоит создать, тоже
ваше,  как  часть  того целого, которое безраздельно отдано вам. Если бы мои
достоинства  были  значительнее,  то  и  выражения  моей преданности были бы
значимее.  Но  каково  бы ни было мое творение, все мои силы посвящены вашей
светлости,  кому  я  желаю  долгой  жизни,  еще более продленной совершенным
счастьем.

                                              Вашей светлости покорный слуга
                                                              Уильям Шекспир


Из лагеря Ардеи осажденной
На черных крыльях похоти хмельной
В Колладиум Тарквиний распаленный
Несет едва горящий пламень свой,
Чтоб дерзко брызнуть пепельной золой
И тлением огня на взор невинный
Лукреции, супруги Коллатина.

Верна супругу! - Вот что в нем зажгло
Настойчивое, острое желанье...
Ведь Коллатину вдруг на ум пришло
Расписывать супруги обаянье,
Румянец щек и белизны сиянье,
И прелесть звезд, горящих на земле,
Как свет небесных звезд в полночной мгле.

В шатре Тарквиния он прошлой ночью
Поведал о сокровище своем
И как богатств бесценных средоточье
Он отыскал по воле неба в нем...
А дальше он упомянул о том,
Что хоть цари у всех слывут в почете,
Но жен таких у них вы не найдете.

Минута счастья озаряет нас
И, отблистав, мгновенно исчезает...
Так серебро росы в рассветный час
Под золотым величьем солнца тает.
Едва родившись, сразу умирает!
Честь и краса, к несчастью, не всегда
Защищены судьбою от вреда.

Сама собою прелесть убеждает
Без красноречия глаза людей.
Ужель необходимость возникает
То восхвалять, что нам всего ценней?
Зачем же Коллатин в пылу речей
Обмолвился о камне драгоценном?
Иной раз быть не стоит откровенным!

Быть может, хвастовство красой жены
Тарквиния порыв воспламенило...
Порой сердца ушами смущены!
А может быть, ему завидно было,
Иль вот какая колкость уязвила,
Что, скажем, он владеет, Коллатин,
Тем, чем владеть не может властелин.

Что б ни было - но все же размышленье
Его вперед, волнуя сердце, мчит...
Дела и честь, друзья и положенье -
Забыто все! Он задушить спешит
Глухой огонь, что в печени горит.
О ложный жар, ты - лед на самом деле,
В твоей весне еще шумят метели.

Когда проник в Коллациум злодей,
Он принят был Лукрецией самою...
Он схватку видит на лице у ней
Меж добродетелью и красотою.
То прелесть побеждалась чистотою,
То красота выигрывала бой,
Весь блеск невинности затмив собой.

Но красота, венчаясь белизною,
Зовет на помощь белых голубей,
А добродетель в споре с красотою
Румянец хочет отобрать у ней...
В век золотой уж был он у людей
И в наши дни, как встарь, порой бывает,
Что белизну румянец защищает.

Так на лице геральдика ясна;
Румянец с белизной вступил в сраженье..
Две королевы, каждая сильна,
И обе трона жаждут в исступленье.
В них честолюбье разжигает рвенье,
Но каждой, так могущественна власть,
Что ни одной им не придется пасть.

Война лилей и роз идет безмолвно,
За ней Тарквиний пристально следит,
И взор его - разведчик хладнокровный..
Но все ж, боясь, чтоб не был взор убит,
Как трус, позорно сдаться он спешит
Обеим армиям. Ему пощаду
Они даруют, им побед не надо.

И он решил, что мужа скуп язык,
Хоть ей похвал он расточал довольно,
Муж попросту унизил этот лик,
А впрочем, сделал это он невольно,
От неуменья. И в мечте крамольной
Тарквиний перед римлянкой застыл
И глаз с нее влюбленных не сводил.

Но дьявола пленившая святая
Не ведает, что перед ней злодей...
Живут же праведники, зла не зная,
Живут же птицы, не боясь сетей.
И, покорив любезностью своей,
Она царя приветливо встречает,
И взор его ей страха не внушает.

Но он таил под мантией порок,
Его своим величьем прикрывая...
Весьма достойным он казаться мог,
Хоть огонек, в его глазах играя,
Мерцал желаньем без конца и края...
В богатстве нищий, так был жаден он,
Что вряд ли мог быть удовлетворен.

Но, не привыкшая с людьми встречаться,
Она мерцанья глаз не поняла
И в книге взоров, надобно признаться,
Уловок хитроумных не прочла.
Неведома приманка ей была,
И взор его безгрешным ей казался:
Гость просто днем прекрасным восхищался!

Он ей о славе мужа говорит,
Что на полях Италии добыта,
Хваля его, все время он твердит,
Что лавром подвиги его увиты,
Что все враги в сражениях разбиты.
Она, воздев ладони к небесам,
Безмолвно благодарность шлет богам.

Но, свой коварный замысел скрывая,
Прощенья просит он, что помешал.
В нем не клубилась туча грозовая,
В нем ураган еще не бушевал.
Час Ужасов и Страха наступал,
И ночь простерла темень без границы
И день замкнула в сводчатой темнице.

Тогда отправился Тарквиний спать...
Он сделал вид, что утомлен ужасно,
Хоть он успел и вечером опять
Поговорить с Лукрецией прекрасной.
Свинцовый сон враждует с негой страстной!
А мир вокруг спокойствием объят,
Лишь воры и развратники не спят.

Один из них Тарквиний. Он не дремлет,
Обдумывая свой опасный план...
Решимость твердая его объемлет.
Хоть совесть запрещает нам обман,
Но тот, кто яростью желанья пьян,
Тот в поисках сокровища, поверьте,
Не убоится даже лютой смерти.

Кто алчно жаждет чем-то обладать,
Тот все готов отдать, чем он владеет,
Готов он все растратить, проиграть...
А луч надежды меркнет и слабеет.
Пусть счастья ветерок тебя обвеет,
По день зловещий быстро настает,
Весть принося о том, что ты - банкрот!

Мы все мечтаем в старости туманной
Найти почет, богатство и покой
И к этой цели рвемся неустанно...
Но жертвовать приходится порой
То жи