музыка шляп.
        Между тобой и мной
        шагов бесконечный шлях.

        Ты Я Маша-Мария,
        кара прямая,
        третий апрель умираю,
        шляпный мотив смиряя;
        словно тромбоны
        ходят твои рамена, Я
        не про меня             про меня.

     АМЕРИКАНСКИЙ РОМАНС

        Загаси ты полночную терпкую трубку, Марианна,
        разве мало тебе этих глаз огнебыких моих.
        Ты молчишь и вдыхаешь глоточками марихуанну.
        Бледнолицый фонарь к нам глядится в постель Я листопадный маяк.

        Я тебя тороплю: водолазку зеленую, к дьяволу водолазку!
        Ты плывешь удивленно по пледу: расслабься, не будь, затянись.
        Нет, сейчас затушу этот травень, стравляющий довод и ласку,
        я тебя зацелую закрою запрячу от дымких темниц!

        Поздно утром мы вышли на улицу: ты вся в черном,
        сизокрылая музыка сверху и снизу асфальтовы трещины.
        На углу, там где дайнер и тополь над ним высоченный
        "Вы зачем мне?" Я ты вдруг прошептала Я "оставьте вы наши трясины".

        Три недели спустя на экране своем крутолобом
        синагоги окрестной лазоревый купол крутил
        утреннее кино: твой с плеча крадущийся локон.
        Я жилетку надел голубую, я желтые астры купил.

        Я тебя подстерег в переулочной модной кофейне.
        Табурет своротив я к тебе подскочил: "Не могу
        без тебя".  Ты поморщилась: "Мне это как-то до фени".
        А потом, видно сжалившись: "Ну, пойми, я от жизни бегу".

        Так кури предоргазменный синий туман, Марианна,
        за дурман на двоих отдавайся, возьмет кто-нибудь.
        Ты была мне всю ночь слаще мирры и марихуанны.
        Как тебе объяснить, как понять, как забыть, как заснуть.

      * РАЗДЕЛ 2: В МЭЙНЕ ГАВАНЬ ГОЛУБАЯ (поэма) *

     1.  МОТЕЛЬ: СТАНСЫ

Просыпаясь в мотеле,
куда умотали,
разрывая на части
наше беглое счастье,
сказали друг другу
не гортанью, а грудью:
станем пыльной геранью,
кузовов перегудом,
поклянемся на складках
простыней и на сладких
наших снах опаленных,
на зеленых кабинках,
на соленом предплечье
гаргамелы песчаной,
где волна бирюзова
разливается снова
пиво Mэйнского пляжа
обещаний сырая пряжа.

     2.  МЭЙНСКАЯ ПЛЯСОВАЯ

В Мэйне гавань голубая
парусами хлопает,
накроши каравая Я
живо чайки слопают.
Я и сам метал им крохи
на реке, на Яузе,
нынче памяти огрехи
потакают язве
отпускных воспоминаний Я
негативов стронутых,
ты моя больная память
в босоножках стертых.
Как влюбленные моллюски
на прогретой отмели
мы с тобою целовались
и от счастья обмерли.

     3.  НЬЮ-ЙОРКСКИЕ АДВОКАТЫ НА ДАЧЕ

Адвокаты нью-йоркские
авокадо смакуют.
Носищи ирландские
над блюдом снуют.
Антикварная такса
по пристани бродит Я
собачья тоска
адвокатов не бередит,
потому что забыть
об отчизне отцов
легче стало, чем выть
на причале от слов:
"Он обвил якоря
Этот пояс венерин", Я
мучая и коря
им мерещится Эрин.
И тогда, ввечеру,
адвокаты горькую пьют:
"По-ирландски я в Мэйне помру", Я
эмигрантские песни поют.

     4.  НА ПРИЧАЛЕ

В гавань тебя неспроста привел.
Слышишь ли, сдобрен отборной ворванью,
густо напичкан рыбачьей руганью,
подпоясан канатной рванью,
воздух врывается в ноздри самые:
здесь чураются кровель и правил.

Белый купальник кто-то забыл.
Черный причал от страсти завыл.
Как я люблю тебя целовать.
Лодочный блюз зовет тосковать,
Тонкие руки в запястьях ломать Я
А не ломать, так не милова±ть.

Игры, в которых язык языку Я
боцман и шлюха, секс на боку Я
мы отыграли, но как не кипеть
глядя на рыбин, штурмующих смерть,
гладя на крабов, пляшущих яблочко.
О, твои затаенные ямочки!

Здесь, на границе земли и воды
падают ниц океана плоды.
Видишь, слетает тунца голова Я
Лучше сейчас, чем не к месту слова...
Вот почему тебя в гавань привел Я
Нашей любви последний прилив.

     5.  НОЧНОЙ РАЗГОВОР В БАРЕ

"Родину зачем ты оставил!?"Я
пьяный шкипер мне говорил.
Лед в стакане тончал и таял.
Океан накатывался птичьей стаей
и в ушах чудно ворожил.

На веранде горела луна и лампады
стеарином ангельским по столам и воде.
Горизонт тускнел и розовые лампасы
официантских улыбок запасливых
претили нам, Близнецам и Деве.

Шкипер тупо лез в пивную бутылку:
"На кой ляд ты приперся сюда!?
Здесь у нас все по-простому, ви±ски да содовая,
здесь у нас никто не грустит без толку,
поезжай в Россию и там сгорай от стыда!!!"

Я ему в ответ про закат над Сеймом,
про цветы степные: короставник, серпуха, чертополох.
Это я потерял, но обрел в новом свете са±мом
викенд на Мэйнском пляже, окрест усеянном
твоей улыбкою в американских кленах и тополях.

Мой допросчик ярый уже раскидывался
на стуле плетеном: рожа с дурной осклабиной.
Дальний гром по небу ровно раскатывался.
Я-то ждал от тебя хоть одной, хоть слабой
торопливой весточки от души родной.

Ты делила со мной кичливое пиво
и при всех могла в ключицу меня целовать.
Ты ведь вся моя, но простого напева
океанских степей, глинозема и мела
ты не сумела во мне разгадать.

Пойми: здесь в Мэйне, здесь все пространней
и конкретнее тож, больно берег наг.
Я вгляделся в тебя пьяней и пристальней,
да в себя заглянул: душа в четырех стенах,
а заместо крыши твои объятия.

        Кэмден, Мэйн П Нью Хэйвен, Коннектикут П Провиденс, Род Айленд.
                                                        1991-1992

      * РАЗДЕЛ 3: ДЕРЕВЕНСКИЕ СТИХИ *

     ВЕЛОСИПЕДНЫЕ СТИХИ

                Дожди опутали Вермонт;
                пора в ремонт велосипед
                катить и вежливо сопеть
                случится если на мосту:
                сорвется трепетная цепь,
                педаль от боли заревет
                на весь колледж:
                ну что ты, педель,
                учитель нудный, посмотри, Я
                кружится гладыш раз два три
                запущен ловко досмерти,
                скорее протяни к реке
                сачок, прилаженный к руке,
                ладонью шасть, и в черпаке
                не гладыш, а дождливый знак,
                словил его. Ты Я князь.

                За пазухой щекочет знак,
                бегу из дождевых клоак,
                бегу, а мой велосипед
                зовет меня кричит вослед Я
                в тиши колледжа на холме
                в канареечном плаще
                стоит любовь моя, Наоми.
                Я подойду к ней: ты мой сон,
                ты снилась мне ты мне мостом
                была подарена рекой
                велосипедною рукой,
                не умирай, велосинант,
                повременит твой ржавый рай,
                нам на покой еще не надо.

                Любовь моя глядится в даль,
                чернеет яблочная падаль
                в садах эдемских ты, Наоми,
                моя любовь на обе жизни;
                кручу педаль кручу роман
                пока опутали Вермонт
                дожди дождейственных времен.

     ГРИБНОЙ ДОЖДЬ НА КЕЙП КОДЕ

                        То мог быть Стамбул или даже Багдад,
                        Но, увы!  не Варшава, не Ленинград...
                                                Анна Ахматова

                Больничники в парке ищут грибы,
                поблеклы их парки огнисты их гривы,
                их лысины блещут и парики,
                дивы больничные и старики,
                больничные девочки, вы бы зачахли,
                когда б не резвились в последних лучах.

                Больничники ищут чернушки в траве,
                чернухи гуляют у них в голове,
                пакеты с грибами, чужая родня,
                как все это было не для меня...

                Но ведь припомнил, но ведь задрожал,
                о как же я прошлому задолжал!

                Прости мне, чернушка, прости, боровик,
                пять лет не видались, вот и отвык,
                и вы, золотистые петушки,
                все в голову лезут догадки да шутки:
                А этот больничник? Я свороченный ствол
                за нами следит и не в силах с листвой...
                Серебряный бор?  ну а вдруг Строгино?
                туда нам навеки запрещено.

                Я с девочкой рядом стою, но с другой,
                чье имя объемлет овражек и лес,
                осенние дюны плывущих небес,
                шифрует поверхность траву и забор,
                пунцовый поверженный мухомор,
                рифмует венозный опенковый нос
                и трансатлантический перелет.

                О, девочка-веточка, не обломись,
                больничного парка прощальная мысль,
                Кейп Код и желтушный заплеванный парк,
                осенних лесов заподозренный крап,
                московский и массачузеттский грибной
                что дождь поцелуй горловой и губной.

                Старушечьи зубы трухлявого пня
                скрипели нам: полно на сырость пенять,
                любимая, помнишь, на мох, на подзол
                упали я понял, что не опоздал,
                что здесь, на Кейп Коде, грибные дожди
                мне напоминают про тот парадиз,
                где сам я больничник, где ищут грибы,
                того уж не выкинуть из головы.

     ЖЕСТОКОЕ ПРОЩАНИЕ

                Жестокие шутки...
                растоптаны пастушьи сумки,
                наша связь окончится через сутки,
                по щебенке распластаны отлюбившие тушки.

                Нет, не кончено, подурил-передумал,
                после корчится под паром, дымом
                и силосом несет по округе,
                только хватило бы сил... сам объясню подруге.

                Тонко вьет свои сети мышиный горошек,
                душит люцерну: желтизна в лиловой оправе,
                нынче время тростниковой отравы жестких рогожек,
                за раскидистый мятлик когда любую отдашь цену.

                Ну, прощайся!  Щетинятся плевела,
                бредина свои поразвесила уши,
                снова ты к болоту меня привела,
                только в комнаты воротишься одна уже.

                Я еще поброжу над кудлатыми кочками,
                подышу прощальной ревнивой осокою,
                травы все примяты, наша связь окончена,
                остается любовь как луна высокая.

     ЗА ОКОЕМ

        В сердце твоем на ладони моей
        есть окоем запредельный.
        За окоемом петляет река,
        чудовищами облака.
        Там на закате купаются вдовы.
        Села их подолгу торчат из воды.
        Пес-инвалид сторожит их одежки,
        старые платья, платки, босоножки.

        К ужину вдовы на перемет
        рыбин кровавых вылавливают.
        Рыба-прощанье и рыба-печаль,
        серые угри и голавли, Я
        все исчезает в общем котле
        на дощатом костлявом столе.
        Ложки по очереди в навар
        слезы обшарпанный самовар...

        В окна стучит дождевая вода.
        В стенку колотит соседка-вдова.
        Звук оседает в кладке стенной.
        Сердцу не можется в клетке грудной.
        Сердцу мерещится берег реки.
        В сердце горят расставанья значки.
        Любушка, что же ты плачешь?  По ком?
        За окоем мне, за окоем.

     ИЗУМРУДНЫЙ ЧЕРВЬ

                                И придумал я сказку
                                об огненно-синем жуке
                                        Владимир Луговской

        Антоновка горит
        антоновым огнем,
        октябрь говорит,
        а мы молчим о нем.
        Застуженный забор,
        калитка-самоскрип,
        июльский зверобой,
        засушенный поскрип-
        туманный аромат,
        нас четверо в саду:
        медички, друг, роман
        допрожит, а стыду
        не место средь голья
        соломы и ботвы;
        по грядкам шарю я
        и вдруг кричу: "Эй вы
        смотрите все сюда,
        здесь изумрудный червь,
        напившись из пруда,
        сверлит земную твердь.
        Так вскорости и мы,
        заколотив свой дом,
        в состав осенней мглы
        вбежим и упадем
        на лавки", Я "Перестань,
        заныл про тосковень,
        скорее бы на станцию
        из этих деревень,
        скорее бы до города
        добраться и забыть
        все эти фрукты горькие
        и счастье без забот".

        нас четверо в саду,
        мы молча пьем вино,
        и в горле от него
        мы чувствуем досаду.

     КАЗИНО

                                По берегам, в ракитнике
                                Коростели скрипят
                                        Н.А. Некрасов

        Болотный запах ирисов
        над речкою лимонною,
        ночная нерпа скользкая
        под берегом снует.
        Тревожно нынче дышится,
        да щуки запропали все Я
        сидят на дне и лязгают
        зубами почем зря.

        Теперь не до рыбалки мне,
        я понял в глину глядючи:
        сябя не переделаешь,
        тебя не разлюбить.
        Вчера, в таверне, заполночь,
        под блюзы местных лабухов
        в стаканах леденеющих
        нам пиво принесли.

        Ты пригубила темное,
        ты задохнулась, крадучись
        ты расстегнула пуговку
        на шее золотой.
        Какое пиво горькое!
        Какие тени черные!
        И саксофон, как селезень,
        плывет по потолку.

        Любимая, прими меня!
        Глаза твои кромешные
        над омутом показывают
        застывшее кино.
        Я улыбаюсь медленно,
        а поплавочек вертится...
        Вермонтское, последнее
        чернокрасное казино.

     x x x

        Моя  джинсовка еще вчера хранила запах твоих касаний,
        а нынче в нее уткнувшись, я лишь почуял
        медный и беспощадный запах пуговиц, и косая
        слеза скатилась, рот соловестью по±тчуя.

        Полуоткрытый шкап.  Презервативов смятые упаковки Я
        проигравшие шашки, клеточки рваной доски,
        купленные на днях вместе с ромашками, как же мне успокоиться, Я
        память укутать в саван и заколотить смолистые доски?

        Память похороню, и пойду по насыпи рвать ежевику,
        грызть щавель на лугу, лопухи сшибать по канавам,
        И не узнаю больше твой лик и голос, если на веку
        Нашем так повелось, что любимых не любят и не вспоминают.

     x x x

        На смертном одре, на лугу безбрежном
        я изберу своей наследницей цветок
        с твоей усмешкой на лице безобразном
        и утреннем.  Рассвет ударит с веток
        на горизонте угольном.

        Я тонкий стебель поцелую в шею,
        дрожливых листьев пальцы обниму
        и клятву торопливую и вещую
        скажу тебе, и клевер-омнибус
        меня покатит.

        И погружаясь в блядский и росистый
        полынный яр, полонный смехоплач,
        я выкрикну: "тебя люблю неистово",
        и с плеч отрубит голову долой
        палач чертополохий.

     НА ШОССЕ ПОЗДНО ВЕЧЕРОМ

                Радиомузыка, видеофильм на стекле лобовом.
                Ты в черном рыбьем трико на песке меловом.
                Ты в дымчатом баре пьешь коктейль Маргарита.
                Ты танцуешь в ритме некогда модного Рио-Рита.
                Ты танцуешь, а шоссе в кошмаре горит,
                так больно слепит глаза фарами и фонарями.
                Машут с обочины  дерева ночными нарядами:
                длинными платьями и газовыми косынками...
                Ты их любишь поярче позеленей расписанные косыми
                черточками вроде моих стихов, вроде пути тормозного
                (если на сельской щебенке................
                среди августовского зноя).

                Ледышка коктейльная, отраженье мое ночное.
                За что же мне это свиданье заочное?!
                Не прервать расставания, я прирастаю к рулю.
                На автостраде тебя люблю, минуя и пестуя расстояние.

     НОЧНАЯ ПРОГУЛКА

        Последней надежды ночной светлячок
        промчался над чадом букашьих лачуг,
        сверкнул и укрылся в шатрах бузины,
        смекнул паучок и осколок луны
        пленил не страшась зеленой войны.

        Послушай, ты видишь, что канул светляк,
        шуршат грызуны, словно ветер в ветлах,
        так что же ты ждешь не целуешь в висок?
        Ничтожный кузнечик, ночной травосек
        тревожно храпит, обними же скорей,
        колени и бедра сдвигает репей,
        травинка на шее, мой жаркий язык,
        ты ждешь подношений?  полночной слезы?
        правды осочной?  мятличной лжи?
        ты лунная в теплом тлетравье лежишь.

     ПЕСЕНКИ (4)

     ГОНОБОЛЬ

        Пятки мои на осоке горячечной,
        что пятаки на зеленом сукне.
        Запахи лета: гречишный и яблочный,
        дьявольский дрозд на сосне.
        Меченый дрозд, он горазд и на большее,
        выклевать с мясом лесной изумруд,
        ягоду летней любви г о н о б о л ь
        еще не поспелую выкрадут-изорвут.
        Ягоду лютой игры на последние,
        только б неладную боль отогнать,
        зимней кручинушки проводы летние
        за три сосны от овражьего дна.
        Медлить чего, на лесоповальню
        дрозда шуганем неспособные ждать,
        милая большего нет ликования,
        чем гоноболь до одуренья жевать.

     КОНЕЦ ДОЖДЛИВОГО ЛЕТА

                Дождливого лета                 последний глоток.
                Жестянка тумана         крутой кипяток.

                Зеркальный август       густ и пуст.
                Густера в омуте         ежевичный куст.

                Лишь в Орегоне          там кони спят
                и видят сны,            в которых спятили
                все кто прежде          не видел снов:
                о, нежные лепеты                полночных сов!

                Там в Орегоне           ты прячешь дождь
                рыжих фермеров          рыжая дочь.

     НА ИВАНА КУПАЛА

                        В ночь на Ивана Купала
                        папоротник цветет
                        кровавыми волдырями
                        в самый кромешный час.
                        Как притронешься пальцем,
                        вырастет перстенек.
                        Лишь щекою коснешься
                        серьги в ушах проклюнутся.
                        Солько губами приложишься,
                        прирастет поцелуй,
                        жди опять до июня,
                        жги губастых парней.

     ПРОЩАЛЬНЫЙ СЕКС

        Прощальный секс;
        порожняя рыбалка в ноябре.
        Гляди: за шиворот реки стекает дождь.
        Ты скоро сядешь в проржавелый додж
        с отметиной свинцовой на ребре.

        Очки надев,
        ты замшевым тяжелым пиджаком
        придавишь атлас лета и любви;
        все кажется: ищи ее, лови...
        мотель, на завтрак кофе с пирожком.

        Замедли ход.
        Пересекая взмыленный Гудзон,
        ты различишь на дальнем берегу
        свою литую грудь и мой разверстый зонт.
        Опомнись, это я тебе реку:
        "Дождливый торопливый самый что ни на есть
        счастливый терпеливый прощальный секс".

==================================================================

                                        конец "Песенок"

==================================================================

     ПО ДОРОГЕ В ВИЛЬЯМССАУН, МАССАЧУЗЕТСС, В КАНУН ХAЛЛОУИНА

        Анна, прощай, облака кружевные
        так неподвижны, так нежны, так снежны.
        Катит авто по шоссе.  Заводные
        тетки-фигурки торгуют осеннею снедью:
        яблочным соком, кленовым сиропом,
        грудами тыкв со складками губ расторопных.

        Мария, прощай, бело