е   стадии   V   со  схемы   нашего   восприятия
(отредактированного   конечного   продукта   восприятия,   или    "эмической
реальности"), со стадией  I ( энергией-событием, или "этической  реальностью
где-то  там  вне нас") в  том,  что мы традиционно  считаем более или  менее
евклидовым пространством.
     С точки  зрения идолопоклонника, события  "действительно являются" тем,
чем  они представляются  ему  в  его  излюбленном туннеле  реальности. Любой
другой  туннель реальности, каким  бы  полезным  он ни казался другим людям,
преследующим другие  цели и интересы,  он считает "идиотским"  или "плохим",
результатом заблуждения  или сознательного обмана. Тот,  кто не  согласен  с
идолопоклонником, по определению "является" сумасшедшим или лжецом.
     Такая  нетерпимость  зажгла   все  инквизиторские   костры.  Когда  она
становится активной социальной идеологией, я называю ее фундаментализмом.
     Как свидетельствуют  история и антропология,  человечество пользовалось
огромным  множеством   метафорических  систем,  или  эмических  реальностей.
Шестьсот лет назад западная цивилизация жила в томистской модели, с  "Богом"
наверху,  "ангелами" чуть ниже, людьми, бродящими по плоской  Земле где-то в
середине, и пылающим "адом", полным "чертей", внизу. Некоторые из обитателей
графства  Керри и,  похоже,  некоторые голливудские  сценаристы до  сих  пор
находятся в этом туннеле-реальности, который кажется им не менее "реальным",
чем величие Бетховена в экзистенциальной реальности поклонников классической
музыкальной символьной системы.
     В  современном  мире   миллионы  людей  живут  в  марксистском  туннеле
реальности,   вегетарианском    туннеле   реальности,   буддийском   туннеле
реальности,    нудистском   туннеле   реальности,   монетаристском   туннеле
реальности, методистском туннеле реальности, сионистском туннеле реальности,
полинезийском тотемном туннеле реальности и так далее.
     Конечно, в  таком подходе  проявляется относительный,  а не  абсолютный
релятивизм.  И  вновь  одни туннели  реальности в  чем-то оказываются  лучше
других. Так, ни один человек в здравом уме не захотел бы жить в государстве,
где доминирует  нацистский  туннель реальности, и  это называется  моральным
выбором. Что касается точности предсказаний  в науке, эйнштейновский туннель
реальности  лучше  ньютоновского, и это называется  научным выбором.  Джеймс
Джойс  кажется мне  более великим писателем, чем  Гарольд Роббинс, -- и  это
называется эстетическим выбором.
     Впрочем, человеческий организм, и особенно нервная система человека как
особый вид нервной системы приматов (с точки  зрения биологической  модели),
всегда  делает  выбор.  Научное, эстетическое  и моральное не  всегда  четко
различимы, и в этом можно убедиться при анализе аргументов в пользу и против
строительства   каждой   новой   атомной   электростанции.   Даже   в  науке
"объективный"  выбор   уже  невозможен  (если  он  когда-нибудь  вообще  был
возможен), поскольку современная  наука предлагает  множество альтернативных
моделей,  выбор  которых  зависит   от  сугубо  "субъективных"  факторов  их
"простоты" и "элегантности".
     Впрочем, исторически выбор туннеля реальности всегда осуществляется  на
основе  неполных  данных, так как  мы не  можем  знать,  какие  данные будут
получены завтра, в следующем десятилетии или в следующем веке.
     В "Пространственно-временных переходах, и странных явлениях" Персинджер
и Лафренье пишут:
     Мы, как вид, живем в мире бесконечных информационных сигналов. Когда мы
структурируем эту информационную среду, мир обретает  для нас  смысл. Модель
структурирования формируется на уровне нашей биологии и социологии.
     Если   мы   осознаем,   что   занимаемся   процессом   структурирования
(программирования нашей эмической реальности), то свободны в наших действиях
и  продолжаем всю  жизнь  учиться.  Когда мы  перестаем  это  осознавать, то
становимся фундаменталистами и идолопоклонниками и больше  ничему не учимся,
поскольку   превратили  определенное  теоретическое  заключение  в  догму  и
прекратили размышлять.
     Если мы  полностью  загипнотизированы  неким  туннелем  реальности,  то
способны дойти до фанатизма. В таком маниакальном состоянии мы сжигаем книги
с  еретическими  высказываниями в адрес наших идолов,  подтасовываем данные,
которые противоречат нашим предубеждениям, объясняем возрастающее количество
расхождений   наших  взглядов  с  реальностью  происков   "тайных  обществ",
намеренно "фальсифицирующих"  данные, и даже искренне верим, что человек, не
признающий нашего идола, наверняка галлюцинирует.
     Тогда наши  рассуждения  утрачивают  логику,  и  мы  перестаем  мыслить
разумно. Тогда  нам  самое место в тихой богадельне  под присмотром ласковых
врачей, в  Ватикане  или  в Комитете по научному  расследованию  сообщений о
паранормальных явлениях (КНРСПЯ).
     В сущности, до сих пор  мы  занимались обсуждением категорий психологии
приматов, которую менее  теологически и  менее метафизически  можно  назвать
нейрологией приматов.
     В  рамках  биологической  модели  люди  считаются  хотя  и  уникальными
приматами, но все же приматами. Например, защита территории и собственности,
которая заложена в  программе обычного  примата, свойственна  и одомашненным
приматам   (людям),  сплошь  и  рядом  предупреждающим   чужаков:  "Вход  на
территорию частного владения воспрещен".
     Большинство  приматов   метит  территорию  экскрементами;  одомашненные
приматы  метят  территорию чернилами  на  бумаге  (договоры о купле-продаже,
документы, устанавливающие права на землевладение и пр.  ).  С биологической
точки зрения, каждая государственная граница в Европе служит территориальной
"меткой", оставленной сражавшимися бандами одомашненных приматов.
     Благодаря  уникальной   способности  одомашненных   приматов  обучаться
символическим  языкам   (нейросемантическим   системам   кодирования),   эти
уникальные  млекопитающие могут "завладеть" (или думать, что "завладели") не
только   физической  территорией,  но   и  символической  территорией.   Эти
символические  территории  обычно  называются "идеологиями"  или  "системами
убеждений", а мы их называем туннелями реальности.
     Одомашненные приматы сражаются  не только за физические,  но  и за  эти
"воображаемые", или нейросемантические, территории.
     Вспомним, как конфликт Йорка с Ланкастером вылился в войну Алой и Белой
|  Розы, или как "коммунизм"  сражался  со "свободным предпринимательством",
или как "остроконечники" сражались с "тупоконечниками"...
     Как  заметил однажды  циник, если один  осел  лягнет другого  осла, это
останется проблемой обоих ослов, но если испанец лягнет французского короля,
жители обоих стран немедленно  станут участниками  территориального  психоза
под названием "война".  Сначала, с точки  зрения инопланетянина, будет много
"шума"; обитатели  западного лингвистического  туннеля  реальности выделят в
этом шуме сигналы "поругана  честь государства", "непростительная грубость",
"наш долг перед страной", "трусливые миротворцы, готовые ползать на брюхе" и
т. д.  и т. п. Эти "шумы"  настолько же реальны и значимы для представителей
данной  экзистенциальной  реальности,  насколько  "шумы"   Девятой  симфонии
Бетховена  реальны и значимы для обитателей туннеля  реальности классической
музыки.
     Марк Твен однажды заметил,  что  антисемитизм похож  на кошку, которая,
посидев  на  раскаленной  плите,  больше на  нее  не садится.  "И  что здесь
странного?" --  спросил один антисемит,  заглотнувший наживку Твена. "Теперь
глупая  кошка  не  садится и  на  холодную  плиту",  --  ответил  Твен.  Это
иллюстрирует  представление  о  неспособности  млекопитающих  критически   и
аналитически  изучать  собственные  нервные  программы.  Собака,  кошка  или
обезьяна, которой однажды какое-то действие (событие или предмет) показалось
"плохим", всегда будет считать его, или похожее на него действие, "плохим" и
при встрече с ним нападать  или убегать. Такие нервные программы возникают в
процессе импринтирования и кондиционирования (обусловливания). Эти программы
кажутся довольно механическими, поскольку при их внимательном изучении можно
сделать предсказания, правильность  которых во многих случаях подтверждается
с такой же точностью, как правильность предсказаний ньютоновской механики.
     Судя   по   всему,  одомашненные   приматы  (люди)  в   основном   тоже
руководствуются импринтированием и обусловливанием, проявляя характерную для
млекопитающих  неспособность  критиковать или анализировать  нейрологические
программы. Взаимодействие механических реакций с лингвистическим (эмическим)
туннелем реальности  порождает  специфический  словарь, исходя  из  которого
можно  механически  предсказать  человеческое  поведение.  Услышав  метафоры
ругательства ку-клукс-клана, можно без  труда представить, как в этой группе
относятся к людям  с  черной  кожей. По  фразеологии  и лексике радикального
феминизма можно  понять, как в этой группе относятся  к мужчинам. По "шумам"
материалистов-фундаменталистов можно догадаться, как в этой группе относятся
к теории экстрасенсорного восприятия. И т. д.
     Оказывается, некоторые одомашненные приматы  за много тысячелетий не то
чтобы эволюционировали в полном смысле этого слова, но научились критиковать
и анализировать заложенные в них нейрологические программы. Поведение членов
этой  группы  нельзя предсказать механически.  Они демонстрируют, по крайней
мере временами, нечто похожее на "духовное развитие" или "творчество",  хотя
поборники   материалистического  фундаментализма  упрямо   твердят,  что  "в
действительности" такое поведение случайно и вряд ли мотивировано.
     Оставляя  в  стороне такие "интуитивные"  ощущения и  "галлюцинации"  о
"творчестве",  "духовном  росте",  самокритичности  и  победе над  собой,  к
обсуждению    которых   мы   еще   вернемся,   нельзя   не   признать,   что
идолопоклонничество   и  фундаментализм   биологически   отражают   типичное
поведение  приматов  с их  механическим импринтированием, обусловливанием  и
повсеместными территориальными притязаниями.
     И  пока не появится реальная возможность творческого мышления, мы будем
давать  оценку любым событиям и явлениям -- от очарованных кварков и  НЛО до
слухов  об  истекающих   кровью  католических  статуях  --  лишь  на  основе
механических программ приматов.
     По   мнению  художников   и  мистиков,   мы   недостаточно   пристально
всматриваемся в окружающий мир,  не видим мир  по-настоящему. Иными словами,
мы настолько обусловлены, что не в состоянии творчески раскрыться.  Художник
пытается вырвать  нас из этого обусловленного, или гипнотического состояния,
показывая нам  обычные вещи с необычной  стороны. Мистик пытается сделать то
же самое, предлагая нам сесть и неотрывно смотреть на стену или яблоко, пока
из-за  стресса,  вызванного  социальной   и  сенсорной  депривацией,  мы  не
перестанем "видеть" то, что всегда видели, и  начнем "видеть"  по-новому. Мы
же, не используя ни  один из  этих методов,  пытаемся взглянуть на  явления,
которые  обычно  игнорируем  или не  замечаем, убрав с поля зрения привычных
идолов, которые закрывают нам полный обзор.
     И когда  мы снова оглянемся на  привычный мир, на пресловутое кресло  в
кабинете, по-прежнему ли они покажутся нам вполне обычными?
     Покойный Дж. Б. Пристли часто  критиковал  так называемую  цитадель  --
научно-технологическую элиту,  которая поддерживает и пользуется  поддержкой
альфа-самцов из  военно-промышленного  комплекса. Эта цитадель в большинстве
стран получает  из  бюджета  миллионы  фунтов на  каждые  два  пенса,  скупо
выделяемые на  гуманитарные  науки, социальные исследования и  искусства. По
мнению  Баки Фуллера, основную часть времени и интеллектуальных способностей
цитадель посвящает задаче  доставки все более разрушительного  оружия на все
большее  расстояние  за  все  меньшее  время для  уничтожения  все  большего
количества  людей.  По  этой  причине цитадель все больше  нас  пугает, и ее
существование вызывает во всем мире  огромный,  хотя  пока не организованный
протест.  Основная  масса  протестующих  ратует  за  возвращение  к  прежней
философии, или прежнему туннелю реальности, но  в  научном мире этот протест
принимает конкретные  формы  поиска  нового туннеля  реальности,  или  новой
парадигмы.
     Цитадель   всегда  самонадеянна  и  крайне  озабочена  территориальными
проблемами,  поскольку  рождена  наукой  и философией  XVIII-XIX веков.  Она
унаследовала   многие   характерные   черты   той   эпохи,   в   том   числе
антирелигиозность  (борьба  с Церковью за место  под  солнцем) и  молчаливую
преданность  политическим силам, которые ее поддерживают и кормят. Поскольку
рядовые  сотрудники  Цитадели  относятся  к  одомашненным  приматам  -- этот
научно-сатирический термин относится также ко мне и моим друзьям, -- меня не
удивляют и не ужасают их территориальные  притязания, которые проявляет даже
министерство  культуры.  Меня  ужасает  хладнокровие,   с  которым  Цитадель
спокойно планирует все  более масштабные и разрушительные катастрофы, но это
отдельная тема для обсуждения. Сейчас  меня интересует не гуманистический, а
правозащитный аспект  взаимоотношений цитадели  и  общества,  поскольку  она
проявляет все большую нетерпимость и инквизиторскую ненависть ко всем старым
и  новым  парадигмам,  которые  не  вписываются  в  ее  излюбленный  туннель
реальности.
     Бросая свифтовский взгляд на современную Лапуту, я не отстаиваю ни одну
из  парадигм,  а  как  любой свободомыслящий  политик ратую за агностицизм и
терпимость  к  чужим взглядам.  Как  сказал  лорд Эктон, власть продажна,  а
цитадель приобрела такую власть  и степень  продажности, что стала не  менее
опасной для открытого независимого расследования, чем сама церковь.
     Понятно,  что  цитадель" -- это  удобная метафора.  Многие  талантливые
ученые второй  половины  XX  века  резко отмежевались  от  официальной догмы
цитадели и даже  погрязли в  "ереси",  а подавляющее  большинство  "научных"
материалистов   оказались  вовсе  не  учеными,  а  капризными   деревенскими
атеистами -- реликтами доавтомобильной эпохи.
     А теперь  рассмотрим парадокс о коте, который жив и мертв одновременно.
Впервые это грациозное  существо, обязанное  славой  нобелевскому лауреату в
области  физики  д-ру  Эрвину  Шредингеру,  упоминается  в  23-м  томе  "Der
Naturwissenschaft"  (1935). Многие  из вас наверняка вздохнут с облегчением,
узнав,  что  этот  кот  существует  лишь  теоретически. Возможно,  остальные
немного  утешатся, узнав,  что в туннеле  реальности  квантовой  физики этот
чертов кот Шредингера кое-что значит, хотя все знакомые мне квантовые физики
расходятся  во  мнении,  что  именно он  значит. Точно  так же многим  людям
приятно  узнавать, что в эмической реальности западной  классической  музыки
Бетховен кое-что значит, пусть даже для вас более значим Бах или Моцарт.
     Итак,  внутри  атома,  или  на субатомном уровне, есть такие  штуковины
(точнее не скажешь), которые иногда называют волнами, а иногда -- частицами.
Для  читателя,  "переварившего"  первую часть  этой главы,  переведу:  часть
времени эти  штуковины  эффективно  описываются  волновой моделью,  а  часть
времени -- корпускулярной.
     Если  мы захотим узнать, что делает  и  куда направляется  одна из этих
субатомных  штуковин,  то найдем  "ответ" в  решении одного из уравнений, за
которые  Шредингер  получил  Нобелевскую премию. Не будем забивать формулами
головы отважных гуманитариев, лишь упомянем о наличии  в  них символического
обозначения компонентов
     "вектора  состояния". Обратите внимание на  множественное число в слове
"компоненты".   Мой   друг-физик  Сол  Пол  Сираг   дал  точное  и  понятное
неспециалистам определение вектора состояния:
     Вектор  состояния -- это  математическое выражение, описывающее одно из
двух или  более  состояний,  в  котором может находиться квантовая  система;
например,  электрон  может находиться  в  одном из  двух спиновых состояний:
"спином вверх" и "спином вниз". Квантовая механика особенно  интересна  тем,
что  каждый  вектор состояния  можно  считать суперпозицией  других векторов
состояния.
     Любой вектор  состояния  содержит не менее  двух  компонентов.  В  этом
заключается причина широко известной квантово-механической неопределенности.
Физики не могут предсказывать поведение  квантовой системы;  они могут  лишь
рассчитать вероятность  ее перехода  в каждое из двух  или  более  вероятных
состояний  с   помощью   этого   уравнения.   Только   вероятности,   а   не
определенности.
     Эта  неопределенность  стала  горькой  пилюлей для физиков,  и даже для
самого  Шредингера,  который  разработал  для  нее  математический  аппарат.
Тогда-то  и  появился  живой-мертвый  кот,  привлекший  внимание  физиков  к
философскому  анализу  вопроса  о роли квантовой  неопределенности  в  наших
представлениях о реальности.
     Предположим,  в  коробке  вместе  с  котом  находится  орудие  убийства
(заряженный  пистолет  со взведенным  курком  или  шарик с ядовитым  газом),
которое на  каком-то этапе квантового распада  может сработать и убить кота.
Если мы хотим  узнать, сработало ли это устройство  в  данную  секунду t, то
решаем уравнение  и в  "самом  лучшем случае", когда известны значения  всех
остальных   функций,  выясняем,  что  этот  чертов  вектор  неопределенности
по-прежнему  находится  в  двух   состояниях.  А  отсюда  следует,  что  кот
одновременно жив и мертв.
     Естественно, здравый смысл подсказывает, что это не может быть правдой,
и если мы  откроем коробку, то найдем в ней или мертвого, или живого кота, а
не живое-мертвое чудище...
     Но математическая квантовая физика об этом не "знает", а "знает"  лишь,
что  вектор  состояния находится  в "неопределенном состоянии" (такой термин
действительно применяется), поэтому предсказывает,  что кот тоже находится в
"неопределенном" состоянии...
     Так чему же нам верить: математической физике или здравому смыслу? Если
читатель, знакомый лишь с той или иной формой фундаментализма,  подозревает,
что я собираюсь  ответить  на этот  вопрос, то я его разочарую.  За полвека,
прошедшие с момента постановки Шредингером этой проблемы, физики  так  и  не
смогли прийти к общему мнению и до сих пор ведут жаркие споры.
     Любая аргументация в пользу здравого смысла  непосредственно связана  с
гносеологией, о которой ведется речь в  данной главе. Все физические  модели
представляют собой  выведенные  из опыта  абстракции,  которые кодируются  в
полезные  в данное время и  в данной области  исследований символические или
формальные  языки.  Когда   при  расширении   модели  формализм  придает  ей
неопределенность  и приводит к "явно" абсурдным результатам, как в примере с
котом  Шредингера,  нужно  вспомнить,  что  любая  модель  --  это  полезный
эмический инструмент, который создан человеческим умом и вовсе не тождествен
этической (невербальной) реальности.
     Итак,  если  человек  слепо  верит  в  истинность какой-то  модели,  то
непременно становится ее идолопоклонником.
     В  то же время, здравый смысл  нас тоже подводит, и "очевидное" с точки
зрения  здравого  смысла  --  не  всегда  правильно.  Достаточно   вспомнить
"абсурдное"  учение  Коперника, противоречившее  "знанию"  и  уверенности  в
неподвижности Земли, или "абсурдное" учение Дарвина о том,  что люди  -- это
приматы,    или    "фантастическую"    теорию   Эйнштейна,   противоречившую
"объективному знанию" о том, что у стержня может быть лишь одна длина.
     "Абсурдная" с точки зрения здравого смысла квантовая механика оказалась
одной  из  самых  полезных  областей  современной  науки;  на  ее  принципах
построена  не  только современная физика (с разработками страшног