пло грязи. Я знаю, почему я так любил  воду,  и
особенно все влажное: вода гораздо больше, чем воздух, дает  нам  мгновенное
ощущение разницы меняющихся температур. Я  любил  влажное  дыхание  осени...
Дождливую землю Нормандии.

   Ла Рок
   Телеги, груженные душистой травой, возвращались домой.
   Закрома были полны сеном.
   Тяжелые телеги, неповоротливые  на  откосах,  подбрасывающие  на  ухабах,
сколько раз вы везли меня с поля,  лежащего  на  груде  сухой  травы,  среди
грубых парней, ворошивших сено.
   Ах! Когда еще я мог, лежа на стогу, ждать приближения вечера?
   Вечер наступал; добирались  до  гумна  -  во  дворе  фермы,  где  мешкали
последние лучи.
   III
   ФЕРМА
   Хозяин!
   Хозяин! Воспой свою ферму.
   Я хочу передохнуть тут мгновение и помечтать возле твоих стогов о лете, о
котором мне напомнит запах сена.
   Возьми свои ключи; открой мне каждую дверь, одну за другой...

   Первая - это дверь гумна...

   Ах, если бы время не  обманывало  наших  надежд!..  Ах,  почему  бы  мне,
пригревшись в сене, не отдохнуть у стога... вместо  скитаний,  усилием  воли
победить бесплодность желаний!.. Я слушал бы  песни  жнецов  и  смотрел  бы,
спокойный, примирившийся, как бесценные запасы урожая везут  на  отяжелевших
телегах - словно в ожидании ответов на вопросы, которые задают мои  желания.
Я не стал бы больше искать в полях, чем мне насытить их; здесь я накормил бы
их досыта.
   Есть время смеяться - и время, когда смех уже замер.
   Да, есть время смеяться - и время вспоминать об этом.
   Конечно, Натанаэль, это был я, я, и никто другой, видевший, как волнуются
эти травы - эти самые,  которые  теперь  высохли,  чтобы  дать  запах  сену,
высохли, как все скошенное, - эти живые травы, зеленые и золотые, качающиеся
на вечернем ветру. - Ах, почему  не  вернется  время,  когда  мы  лежали  на
краю... и густые травы принимали нашу любовь.
   Живность сновала под листьями; каждая из их тропинок была целой  дорогой;
и, когда я наклонился к земле и стал разглядывать лист за листом, цветок  за
цветком, я увидел массу насекомых.
   Я узнавал влагу земли в порыве ветра и в природе  цветов;  так,  луг  был
усеян  маргаритками,  но  лужайки,  которые  мы  предпочитали   и   которыми
пользовалась наша любовь, были сплошь белыми от зонтичных растений, одни  из
них были легкие, другие - большие борщевики  -  непрозрачны  и  огромны.  По
вечерам в  траве,  ставшей  более  глубокой,  они,  казалось,  плавали,  как
светящиеся медузы,  свободные,  оторванные  от  своего  стебля,  приподнятые
волной тумана.
   *
   Вторая дверь - это дверь житниц.

   Груды зерна. Я буду славить вас,  злаки;  золотая  пшеница,  притаившееся
богатство; бесценный запас.
   Пусть истощится наш хлеб! Житницы, у меня есть ключ от вас. Груды  зерна,
вы здесь. Будете ли вы целиком съедены, прежде чем  мой  голод  утолится?  В
полях птицы небесные, в закромах - крысы; все бедняки за  нашими  столами...
Хватит ли здесь пищи, пока не кончится мой голод?..
   Зерна, я сохраняю горсточку. Я сею ее на своем плодородном поле; я сею ее
в лучшую пору; одно зерно даст сто, другое - тысячу!..
   Зерна! Там, где обилен мой голод, зерна, вы будете в изобилии!
   Хлеба, проклевывающиеся сначала как маленькая  зеленая  травка,  скажите,
какой желтеющий колос  придется  нести  вашему  изогнутому  стеблю?  Золотое
жниво, снопы и колосья - горсточка зерен, которую я посеял...

   *
   Третья дверь - в молочную.

   Покой; тишина;  бесконечное  капанье  из  корзин,  где  обжимаются  сыры;
прессование брикетов в металлических формах; день за днем во  время  большой
июльской жары запах свернувшегося молока кажется все более  свежим  и  более
пресным... нет, не пресным - но острота его столь незаметна и столь размыта,
что ощущается лишь в глубине ноздрей и уже скорее как вкус, чем как запах.
   Маслобойка, которую содержат в стерильной чистоте, небольшие бруски масла
на капустных листьях. Красные  руки  фермерши.  Окна,  всегда  открытые,  но
затянутые металлической сеткой, чтобы кошки и мухи не проникли внутрь.
   Плошки, выстроенные в ряд, полны молока, все более и более желтого,  пока
не поднимутся все сливки. Сливки собираются медленно; они набухают, слоятся,
и сыворотка отделяется. Когда она отойдет целиком, ее выливают...
   (Но, Натанаэль, я не хочу все это тебе рассказывать. У  меня  есть  друг,
который занимается сельским хозяйством и к тому же замечательно  говорит  об
этом; он объясняет мне полезность каждой вещи и учит, что даже сыворотка  не
должна пропасть. В Нормандии ею кормят свиней, но, кажется, ей есть и лучшее
применение.)

   Четвертая дверь открывается в хлев.

   В нем невыносимо жарко, но коровы хорошо пахнут. Ах!  Почему  бы  мне  не
оказаться в том времени, когда  вместе  с  ребятишками  фермера,  вспотевшая
плоть которых так хорошо пахла, мы бегали  между  ногами  коров;  искали  по
углам яслей  яйца;  часами  наблюдали  за  коровами,  следили,  как  падали,
лопаясь, коровьи лепешки; спорили о том, какое животное начнет  испражняться
первым, и однажды  я  убежал  в  ужасе,  решив  вдруг,  что  одна  из  коров
собирается родить теленка.

   *
   Пятая дверь - дверь хранилища для фруктов:

   В дверном проеме - солнце, кисти  винограда  висят  на  бечевках;  каждая
косточка размышляет и зреет; тайно  переваривает  свет;  выделяет  ароматную
сладость.
   Груши. Обилие яблок. Плоды! Я вкушал вашу сочную мякоть. Я бросал семечки
на землю; пусть взойдут! Чтобы вновь подарить нам удовольствие.
   Хрупкое зернышко; обещание чуда; ядрышко; маленькая  весна,  дремлющая  в
ожидании. Семечко между двумя расцветами, семечко, пережившее расцвет.
   Мы задумаемся потом, Натанаэль, о мучительном прорастании (усилия  травы,
вырывающейся из семечка, чудесны).
   Но   восхитимся   теперь   этим:   каждому   оплодотворению   сопутствует
наслаждение. Плод пропитан соком; и удовольствие - единственное  постоянство
жизни. Мякоть плода - вкусовое доказательство любви.
   *
   Шестая дверь - дверь давильни.

   Ах, почему бы мне не растянуться теперь под навесом - где спадает жара  -
возле тебя, во время выжимания яблок, рядом с кислыми выжимками.
   Мы старались бы, ах, Суламита! Если наслаждение нашей  плоти  на  влажных
яблоках длится дольше и иссякает не так быстро - подкрепимся  их  сладостным
ароматом...
   Шум жернова баюкает мои воспоминания.

   *
   Седьмая дверь открывается на винокурню.

   Полумрак; горящий огонь;  темные  механизмы.  Внезапно  возникающая  медь
тазов.
   Перегонный куб; его таинственный гной тщательно собирают. (Я  видел,  как
так  же  собирают  сосновую  смолу,  болезненную  камедь  черешен,   молочко
каучуконосных фикусов, вино пальм со срезанных верхушек.)
   Узкая склянка, целая волна  опьянения  сосредоточена  в  тебе,  бьется  о
берег; эссенция, куда вошло все, что есть восхитительного и  притягательного
в плоде; восхитительного и благоухающего в цветке.
   Перегонный куб! Золотая капля, которая вот-вот просочится. (В ней  больше
вкусовых ощущений, чем в концентрированном вишневом соке; другие благоухают,
как луга.) Натанаэль! Вот воистину чудесное видение; кажется, что сама весна
должна целиком уместиться здесь... Ах! Пусть мое нынешнее опьянение  слишком
театрально. Пусть я пью, закрытый в этом чересчур  темном  зале,  который  я
больше не увижу, - пусть я пью, чтобы  чем-то  подбодрить  свою  плоть  -  и
освободить свой ум, - ради того  чтобы  видеть  все  то  нездешнее,  чего  я
пожелаю...

   *
   Восьмая дверь - дверь каретного сарая.
   Ах! Я разбил свою золотую чашу - я просыпаюсь. Опьянение  -  всегда  лишь
подмена счастья. Повозки. Любое бегство возможно; сани,  ледяная  страна;  я
впрягаю в вас, сани, свои желания.
   Натанаэль, мы поедем навстречу всему и мы достигнем всего. В сумке  возле
сиденья у меня есть золото; в моих сундуках - меха, которые  заставят  почти
полюбить холод. Колеса, кому под силу сосчитать ваши обороты во время гонки?
Повозки, легкие домики. Пусть наша фантазия правит вами в поисках оставшихся
радостей! Плуги, пусть быки проведут вас по нашим полям.  Ройте  землю,  как
кабаны: неиспользованный лемех в сарае ржавеет, и все эти инструменты...  Вы
все, неиспользованные возможности нашего бытия, в страдании, в ожидании -  в
ожидании, чтобы в вас запрягли  желание,  -  для  того,  кто  желает  лучших
краев...
   Пусть снежная пыль, которую поднимет наша скорость, летит за нами! Санки!
Я впрягаю в вас все мои желания...

   *
   Последняя дверь открывалась на равнину...
   .........................................................................
....................
   КНИГА ШЕСТАЯ
   ЛИНКЕЙ28
   Zum sehen geboren
   Zum shauen bestelit.
   Goethe (Faust, II)*
   ЗАПОВЕДИ Господни, вы уязвили мою душу.
   Заповеди Господни, сколько вас - десять или двадцать?
   До каких пор вы будете сжимать свои границы?
   Твердить, что запретов становится все больше и больше?
   Сулить новые кары за жажду всего, что я найду прекрасного на земле?
   Заповеди Господни, вы принесли боль в мою душу.
   Вы окружили каменной стеной единственный источник,  который  мог  напоить
меня.

   ...Но я чувствую теперь, Натанаэль, что преисполнен жалости  к  маленьким
человеческим слабостям.

   *
   Натанаэль, я научу тебя тому, что все в мире божественно просто.

   Натанаэль, я расскажу тебе обо всем.

   Я вложу в твои руки, слабый пастырь, пастушеский посох,  и  мы  осторожно
поведем во все края овец, которые еще никогда не шли за хозяином.

   Пастырь, я приведу твои желания ко всему, что есть на земле прекрасного.

   Натанаэль, я хочу обжечь твои губы жаждой нового и потом поднести  к  ним
чашу, полную свежести. Я пил из  нее;  я  знаю  источники,  где  губы  могут
утолить свою жажду.

   Натанаэль, я расскажу тебе об источниках.

   Есть родники, которые бьют из скал;
   другие едва виднеются подо льдом;
   третьи такой голубизны, что их глубина  кажется  большей,  чем  на  самом
деле.
   (В Сиракузах Киана замечательна именно этим.
   Лазурный источник; укрытый водоем; вода расцветает на стеблях  тростника;
мы наклонялись над лодкой, чтобы рассмотреть  гравий,  похожий  на  сапфиры,
голубые рыбы проплывали мимо.
   В Загване из Нимфеи текла вода, которая когда-то поила Карфаген.

   В Воклюзе вода появляется из-под земли в таком изобилии, словно она текла
давным-давно; это уже почти река, берущая начало под землей; она течет среди
пещер и пропитывается мраком ночи. Колеблющийся свет факелов угнетает; потом
становится так темно, что говоришь себе: нет, я никогда не  смогу  двинуться
дальше.)
   Есть железистые источники, которые ярко окрашивают скалы.
   Есть  сернистые,  вода  которых,  зеленая  и  горячая,  поначалу  кажется
отравленной. Но, если в ней искупаться,  Натанаэль,  кожа  становится  такой
восхитительно нежной, что к ней еще сладостней прикасаться.
   Есть источники, над которыми по вечерам восходят туманы; туманы, плывущие
ночью и медленно рассеивающиеся по утрам.
   Крохотные простенькие роднички, хиреющие среди мхов и камышей.
   Ручьи  и  реки,  где  стирают  прачки  и  которые  заставляют   крутиться
мельничные колеса.
   Неистощимые запасы! Пульсация вод. Обилие воды под покровом земли; тайные
резервуары; сосуды без стенок. Твердыня скалы  будет  взломана.  Склоны  гор
покроются кустарником; засушливые земли возрадуются, и даже горькая  пустыня
расцветет.

   Из земли бьет больше источников, чем наша жажда может выпить.
   Воды непрестанно обновляются; небесные туманы падают на землю.
   Если на равнине воды не хватает, пусть равнина идет пить  в  горы  -  или
пусть подземные каналы доставят воду с гор на равнину. - Чудесное орошение в
Гренаде. - Резервуары; Нимфеи. - Есть завораживающая красота в источниках. -
Необычайное наслаждение окунуться в воду. Водоемы! Водоемы! Мы покидаем вас,
очистившись.

   Как солнце в утренней заре,
   Луна в росе ночной -
   Так в вашей влаге мы спешим
   С себя усталость смыть.

   Есть удивительная прелесть в  родниках,  и  ключах,  и  в  воде,  которая
фильтруется под землей. Она предстает потом столь же  чистой,  как  если  бы
текла через хрусталь; пить ее  -  ни  с  чем  несравнимое  наслаждение:  она
бесцветна, как воздух, прозрачна, как невидимка, и не имеет вкуса; узнать ее
можно лишь по необычайной свежести, и в  этом  ее  тайная  сила.  Натанаэль,
понимаешь ли ты, как велико может быть желание выпить ее?
   А большей радости я никогда не знал,
   Чем ощущенье утоленной жажды.

   Теперь ты услышишь, Натанаэль,

   ПЕСНЮ О МОЕЙ УТОЛЕННОЙ ЖАЖДЕ
   Поскольку наши чаши были полны,
   Тянулись губы, как для поцелуя;
   И чаши полные пустели быстро.

   А большей радости я никогда не знал,
   Чем ощущенье утоленной жажды...
   *
   Напитки есть, которые готовят,
   Лимонным соком приправляя вкус,
   И апельсины выжав, и цитроны -
   В них кислоты и сладости союз.
   И это сочетанье освежает.

   Я из бокалов пил, настолько тонких,
   Что думалось, когда касались губ:
   Расколется и не попав на зуб.
   Но все напитки в них вкусней казались, -
   Почти не разделяло нас стекло.
   Мне из упругих кружек пить случалось,
   Сожмешь ее слегка двумя руками -
   И вверх к губам вино бежит само.

   Пил в кабачках я из стаканов грубых
   Тяжелое вино, день прошагав
   Под раскаленным солнцем. Много раз
   По вечерам мне силы возвращала
   Холодная вода из родников.
   Я воду пил из бурдюков, хранивших
   Неистребимый запах козьих шкур.

   Я жажду утолял, припав к ручью,
   Куда в жару хотелось просто лечь.
   Я руки в воду погружал до плеч,
   На дне невольно гальку будоража...
   И впитывал прохладу кожей всей.

   А пастухов, что пили из горсти,
   Я научил соломинкой пить воду.
   Бывало, летом долгие часы
   Я в зной шагал лишь прихоти в угоду -
   Чтоб жажду ощутить и утолить.

   Вы помните, мой друг, как ночью во  время  нашего  ужасного  путешествия,
вспотевшие, мы были разбужены жаждой и пили из глиняного кувшина охлажденную
им воду?

   Водоемы, тайные колодцы, куда приходят женщины. Вода, которая никогда  не
видела света; вкус темноты. Хорошо аэрированная вода.
   Вода, неправдоподобно прозрачная, в которую я хотел  бы  добавить  синевы
или лучше зелени, чтобы она казалась мне еще холоднее, - и немного аниса.
   А большей радости я никогда не знал,
   Чем ощущенье утоленной жажды.

   Нет, все эти звезды на небе, весь этот жемчуг  в  море,  белые  перья  на
берегу заливов, - я еще не все их пересчитал.
   Не пересчитал всех шепотов листвы; всех улыбок зари; всего летнего смеха.
И теперь что мне еще сказать? Если мои губы молчат, не думаете  ли  вы,  что
мое сердце спит?

   О поля, омытые лазурью!
   О поля, пропитанные медом!

   Пчелы прилетят, тяжелые от воска...
   Я видел темные гавани, где рассвет прятался за решетками рей  и  люгерных
парусов; утром тайный отъезд лодок,  лавировавших  между  корпусами  больших
судов. Приходилось наклоняться,  чтобы  проплыть  под  протянутыми  канатами
швартов.
   Ночью я видел, как отплывали бесчисленные парусники, уходившие  во  тьму,
уходившие навстречу утру.


   Они не так блестят, как жемчужины; не так светятся, как вода;  и  все  же
камни дорог тоже умеют излучать  свет.  Мягкие  импульсы  света  на  мощеных
дорогах, которыми я проходил.
   Но  фосфоресценция,  Натанаэль,  ах,  что  сказать   об   этом?   Материя
представляется  мне  бесконечно  пористой,  согласной  со  всеми   законами,
послушной, насквозь прозрачной.  Ты  не  видел  стены  этого  мусульманского
города, багровеющие на закате, слабо освещенные ночью. Толстые стены, белые,
как металл, стены, куда днем изливается свет; в полдень он  накапливается  в
них,  а  ночью  вам  кажется,  что  они  как  бы  вспоминают,  чуть   слышно
пересказывают его, этот свет. - Города, вы казались мне прозрачными! Видимые
с холма, там, в глубокой обволакивающей ночной тени, вы  светились,  похожие
на полые алебастровые лампы - символ верующего  сердца,  -  светом,  который
заполнял вас, как поры, и сияние которого проливалось вокруг, как молоко.
   Белые камни дорог в темноте; хранилища света.  Белый  вереск  в  сумерках
ланд; мраморные плиты мечетей; цветы морских гротов - актинии... Вся белизна
- это сбереженный свет.

   *
   Я научился судить обо всех предметах по их способности воспринимать свет;
некоторые из них, днем побывавшие на солнце, представали передо мной  потом,
ночью, словно соты, заполненные светом. - Я видел воды, текущие в полдень по
равнине, которые потом, попав  в  объятия  непроницаемых  скал,  становились
вдруг залитыми богатством накопленной позолоты.
   Но, Натанаэль, я хочу говорить с тобой  здесь  только  о  вещественном  -
вовсе не о
   НЕВИДИМОЙ КРАСОТЕ - ибо
   ...как те чудесные водоросли, вытащенные из воды, тускнеют...
   так и... и т.д.
   - Бесконечное разнообразие пейзажа наглядно доказывает,  что  мы  еще  не
узнали всех форм счастья, раздумий или печали, в которые они могли облечься.
Я помню: иногда в детстве в ландах Бретани,  когда  я  еще  бывал  временами
печален, моя грусть вдруг рассеивалась, настолько она ощущала себя понятой и
отраженной пейзажем - и таким образом как бы оказывалась передо  мной,  и  я
мог, восхищенный, созерцать ее.

   Вечная новизна.

   Он сделал что-то очень простое, потом сказал:
   - Я понял, что этого еще никто никогда не сделал, не подумал и не сказал.
- И вдруг все показалось мне воистину первозданным. (Весь опыт человечества,
целиком поглощенный настоящим моментом.)

   20 июля, 2 часа утра
   Подъем. - Бога нельзя заставлять долго ждать! -  восклицал  я,  умываясь;
как бы рано ты ни встал, жизнь всегда уже на ногах; раньше засыпая,  она  не
позволяет нам ждать ее.
   Заря! Ты была нашей бесценной отрадой.
   Весна - заря лета!
   Весна каждого дня - заря!
   Мы еще спали, когда взошла радуга...
   ...всегда недостаточно ранние для нее,
   всегда недостаточно поздние,
   как казалось луне...

   Сны
   Я знал полуденный летний сон, - сон среди дня  -  после  работы,  начатой
слишком рано; утомленный сон.
   Два часа.  -  Дети  уложены.  Приглушенная  тишина.  Возможность  музыки,
которую  нельзя  реализовать.  Запах  кретоновых  занавесок.   Гиацинтов   и
тюльпанов. Белья.
   Пять часов. - Пробуждение в поту; сердцебиение; озноб; пустота в  голове;
восприимчивость плоти; плоть пориста, и кажется, что она заполняется слишком
сладостно  всем,  что  вокруг.  Низкое  солнце;   желтые   лужайки;   глаза,
уставившиеся в  остаток  дня.  О  вино  вечерних  размышлений!  Раскрываются
лепестки вечерних цветов. Умыть лоб теплой водой; выйти... шпалеры кустов  и
деревьев; сады за  стенами,  залитыми  солнцем.  Дорога;  скот,  бредущий  с
пастбища; на закат смотреть  бесполезно  -  восхищение  и  так  уже  слишком
велико.
   Возвращение. К своей работе, к своей лампе.

   *
   Натанаэль, что мне рассказать тебе о постелях?
   Я спал на мельничных жерновах; я укладывался в борозду скошенного поля; я
спал в траве под палящим солнцем; в сенном амбаре ночью. Я  подвешивал  свой
гамак к веткам деревьев; я спал, качаясь на волнах; улегшись на  корабельном
мостике; или на узенькой койке в каюте напротив глупого глаза  иллюминатора.
Бывали постели, на которых меня поджидали куртизанки; и другие, на которых я
ждал мальчиков-подростков. Были среди них постели, обитые тканью,  настолько
мягкие, что они казались созданными, как и мое тело, для  любви.  Я  спал  в
палатках, на досках, где сон был подобен смерти. Я спал в мчащихся  вагонах,
ни на миг не переставая ощущать движение.
   Натанаэль,  бывают  восхитительные  приготовления  ко  сну;  и   чудесные
пробуждения, но не бывает восхитительного сна, и я люблю мечту только до тех
пор, пока верю в ее реальность. Ибо  самый  прекрасный  сон  не  стоит  мига
пробуждения.

   У мен