оехать вторично в Прагу.
    
    198 На допросах в Саксонии Бакунин отрицал свою вторую поездку в Прагу ("Пр. Рев.", 1. с., стр. 195). Судя по его показанию от 16 октября 1849 г.. и по письму к Илиодору Скуржевскому, напечатанному в томе 3 под № 523, он задумал поездку в Прагу еще в январе того года; но тогда поездка не состоялась. "Цель поездки, как показывал Бакунин, была по мере сил воспрепятствовать тому, чтобы славяне под предводительством Виндишгреца и Елачича и под покровительством России объединились против мадьяр и немцев" (1, с., стр. 206-207; "Материалы для биографии", том II, стр. 142). На допросе в Австрии Бакунин признал, что побывал вторично в Праге весною 1849 года (Чейхан, стр. 83; "Материалы для биографии", том II, стр. 418).
    
    199 Это второе воззвание Бакунина к славянам по поводу вступления. русских войск в Трансильванию напечатано нами в томе 3 под № 525. Листовка эта была выпущена в Лейпциге издательством Гохсфельд. Один экземпляр брошюры на немецком языке имеется в архиве министерства внутренних дел в Праге, откуда его заимствовал Чейхан, напечатавший его в приложении к своей книге (оттуда мы его и взяли). В ИМЭЛ имеется фотокопия номера "Дрезденской Газеты", в котором это воззвание было помещено. На допросе в Австрии Бакунин признал себя автором этого воззвания.
    
    200  На допросе в Австрии Бакунин показал, что в конце февраля или в начале марта 1849 г. он переехал из Лейпцига в Дрезден во-первых потому, что опасался оставаться в Лейпциге из-за своих брошюр, а во-вторых потому, что в Дрездене не только рассчитывал на большую безопасность благодаря тамошним друзьям, но и мог оттуда лучше следить за положением вещей в Богемии, Венгрии, Польше и России. В частности "он решил поселиться в Дрездене для того, чтобы быть поближе к Богемии, в которой успел уже завязать революционные связи. Пфицнер (цит. кн., стр. 115) говорит, что Бакунин переехал в Дрезден около середины марта 1849 г.
    О. Л. Виттиге см. том III, стр. 548.
    
    201 Об А. Реккеле см. том III, стр. 547. В жизни Реккеля Бакунин сыграл решающую роль. Вот как Реккель в своих воспоминаниях о каторжной тюрьме рассказывает о своем знакомстве с великим агитатором: "Я познакомился с Бакуниным несколькими месяцами раньше, когда он из Лейпцига тайком прибыл в Дрезден и несколько дней скрывался у меня. Как человеку редкой силы духа и твердости характера, соединенных с импонирующей внешностью и увлекательным красноречием, ему везде легко удавалось поднимать настроение молодежи до энтузиазма и увлекать за собою даже более зрелых людей, тем более что его воззрения, свободные от национальной ограниченности, проникнуты были благороднейшим и широчайшим гуманизмом. Но именно его пылкая фантазия в соединении с бессознательным честолюбием богато одаренной натуры, чувствовавшей себя призванною к тому, чтобы руководить и повелевать, часто толкала его к самообману насчет действительного положения вещей. Его ближайшим стремлением было объединение славянской и немецкой демократии против русского царизма, тогдашней главной опоры абсолютизма; а его многочисленные личные связи с единомышленниками во всех областях Австрии, равно как в Польше и России, заставляли его считать достижение этой цели гораздо более близким, чем оно является и по сей день" (August Rockel-"Sachsens Erhebung und das Zuchthaus zu Waldheim" Франкфурт 1865" стр. 143).
В саксонских показаниях Бакунин говорит о Реккеле следующее:
"Вскоре после моего прибытия в Дрезден, кажется в начале марта этого (1849) года, я познакомился с заведующим музыкальной частью Реккелем через Виттига в каком-то общественном месте, кафе или ресторане. Реккель понравился мне, и я стал поэтому искать его знакомства. Так как Реккель разделял мои политические взгляды, в частности мое мнение о славянском вопросе, то вскоре после моего знакомства с Реккелем у нас завязались дружеские отношения... Реккель симпатизировал славянам постольку, поскольку он разделял мое убеждение, что славяне настроены не исключительно в национальном славянском духе, но чутки и к идее свободы" ("Пр. Рев.", 1. с., стр. 172-174: "Материалы для биографии", т. II, стр. 113). Кроме того Реккель издавал демократический листок и был интересен Бакунину и с этой стороны.
   Еще до переезда в Дрезден Бакунин по-видимому посредством переписки из Кэтена и через общих знакомых сумел оказать известное воздействие на "Дрезденскую Газету", которая в славянском вопросе начала все яснее становиться на его позицию признания солидарности славянской и немецкой (также мадьярской) демократии.  Перебравшись в
Дрезден, он скоро сумел в этом вопросе сильно подчинить редакцию газеты своему влиянию. Постепенно прежний корреспондент газеты из Праги, стоявший на античешской точке зрения, был вытеснен другим, который признавал наличие славянской демократии, готовой работать рука об руку с демократиею немецкою. В газете стали появляться редакционные статьи и заметки, окрашенные новым духом, причем возможно, что некоторые из этих статей если и не целиком написаны Бакуниным, то им продиктованы, внушены, набросаны вчерне и т. п. Такова например передовая статья № 64 от 16 марта 1849 года под заглавием "Чешская демократия". Ввиду того, что не исключена возможность принадлежности этой статьи Бакунину (перепечатавший ее в своей книге И. Пфицнер высказывает на стр. 116 предположение, что она составлена по наброску Бакунина), мы приводим ее целиком.
   "Изречение старого Пиллерсдорфа, гласящее, что ни один министр не положил в большей мере секиру у подножия трона, чем Вессенберг, в еще более полной степени осуществлено его преемником Стадионом: безумные мероприятия камарильи нанесли сборной Австрийской монархии весьма глубокие раны, и нанести ей смертельный удар предназначено по-видимому именно тому народу, от которого она ожидала своего спасения, который не раз предлагал ей свои услуги в качестве спасителя, тешил себя этою мечтою, - чешскому. Несмотря на последние газетные сообщения из Праги (см. корреспонденции оттуда), это удивит наших читателей, однако это именно так, как мы ниже попытаемся вкратце доказать для понимания нашего времени.
   "Когда во время прошлогоднего расцвета всеобщей свободы народов собрался в Праге славянский конгресс, подавший повод к стольким недоразумениям, раздорам и враждебным выступлениям, среди чехов существовали две партии с прямо противоположными принципами: одна демократическая, а другая - государственническая, кокетничавшая либерализмом. Последняя, во главе которой стояли чешские Валькеры, Бассерманы и К°, все эти Палацкие, Штробахи, Браунеры и т. д., считала себя застрахованной на всякие случаи, так как ее действительная цель заключалась в основании национально-чешского королевства и, лишь в случае невозможности такового, в завоевании для славян руководящего значения в объединенном австрийском государстве. Ее противники, демократы, стремились лишь к освобождению славянских племен, они хотели дружественного братского союза с немцами, но не желали больше быть безвольными орудиями австрийского объединенного государства. Их лозунгом была свобода для всех племен согласно своему истинному народному волеизъявлению присоединяться к более крупным соседним племенам, немецким, мадьярским, славянским; целью же их была федеративная республика. К сожалению эта партия потерпела поражение вследствие жалкого отступничества лицемерно заигрывавших с чешством черно-желтых аристократов вроде Лео Туна, Ауэрсперга и т. п., вследствие измены государственных мужей, которые, сообразив собственную выгоду, склонились на сторону Габсбургов, ничтоже сумняшеся объявили истинно народную партию государственными изменниками и побудили Bиндишгреца засыпать ее бомбами и ракетами. Но они потерпели поражение также вследствие злосчастных национальных раздоров, при чем немцы видели для себя опасность в чехах, последние усматривали опасность для себя в немецких народных восстаниях вне Богемии, хотя истинные демократы всех наций солидарно выступали на баррикадах против "отеческого привета" императора Фердинанда. К этому присоединилось опасение прихода немецких имперских войск для усмирения "чешских бунтовщиков", оправдывавшееся благодарственным адресом Вуттке поджигателю Виндишгрецу. Но одновременно этой, становившейся все более односторонней национальной антипатии способствовало еще одно обстоятельство: события в Венгрии. Мы не можем входить здесь в запутанный спор между кроатами, сербами и мадьярами, мы хотим просто указать на то, что славянское национальное чувство столь же естественно толкало чехов на сторону южных славян, как немцев на сторону шлезвиг-голштинцев. Эти южные славяне избрали своим вождем Елачича, несмотря на то что в тот момент он был в опале у двора; но прошло немного времени, и чехи по инстинкту свободы поняли, что этот придворный дурачил их лощеными фразами, обманывал кроатов в интересах придворной партии и таким образом предал совокупную демократию славянских народов.
    "Елачич двинулся на Вену, и здесь начинается третья стадия, через которую в истекшем году прошли чехи. Из Вены, этого центра империи. из этого стока всех ее национальностей, вышел в марте мятеж, плоды которого были одинаково радостно приветствуемы на турецкой границе, как и в Богемии. Было прекрасно известно, что славяне, немцы и венгерцы братски выступали там за одинаковую цель, падение старой системы. Но старой габсбургской политике удалось разорвать еще столь слабые, хотя и чреватые такою опасностью для нее нити народного братания и представить последствия мартовских достижений как опасные для государства, а их сторонников как смутьянов и врагов царствующего дома. Трусливые чешские беглецы из рейхстага, как Палацкий, Штробах, Браунер, Ригер, Троян, Гавличек и т. д., довели до конца то, что начато было правительством.
Чтобы прикрасить свое бегство, они рассказывали изумленной чешской молодежи о личной опасности, коей они подвергались в качестве чехов, и рисовали восстание 6 октября как немецко-славяноедское. Сомнение насчет того, не является ли Елачич изменником делу свободы, потонуло в потоке высокопарных фраз, которыми эти герои старались прикрыть отсутствие у них энергии, в потоке национальной болтовни, которою они пытались замаскировать свою политическую слепоту и свою измену. Выдвинутое в рейхстаге в столь безусловной форме требование послать во Франкфурт также представителей от чехов - такова была тема, которая, видоизменяясь на тысячу ладов, в конце концов сбила с толку чешскую молодежь, снова заставив ее поставить национальность выше демократии. Таким образом не только дали Вене пасть, но и допустили чешских депутатов в официальном заседании рейхстага надругаться над борцами за свободу. Но хуже всего было то, что Гавличек, ограниченный человек и верный пес черножелтого кабинетного героя Палацкого, был избран в Комитет Славянской Липы. Благодаря ему этот прежде демократический союз стал колебаться в своих убеждениях и дал себя использовать в качестве орудия правительственной партии. Однако в сердцах тысяч людей продолжал шевелиться грызущий червь, и когда Елачич с кроатами двинулся на Венгрию, дабы и там уничтожить последние остатки свобод 1848 года, когда реакционная партия снова высоко подняла голову, тогда повязка упала с глаз еще большего числа людей, и оставшиеся верными, столь долго вынужденные молчать демократы получили возможность снова выступить открыто. Это прежде всего сказалось в прессе, и здесь как раз уместно поподробнее поговорить о последней.
   "Мнимо конституционные, а на деле иезуитски черножелтые газеты "Конституционный Богемский Листок" ("Das Constitutionelle Blatt aus Bohmen"), и "Всеобщая Конституционная Богемская Газета" ("Die Allge-meine Constitutionelle Zeitung fur Bohmen"), равно как орган Палацкого. редактируемые Гавличком "Славянские Известия" ("Slovanske Noviny") 
(В действительности она называлась "Narodni Novini" ("Национальные Известия").
и славянский "Центральный Листок" ("Slavische Blatter") Иордана с чешской стороны, "Газета Немецкого Союза" ("Die Deutsche Vereinszeitung"),
чисто буржуазный листок, с немецкой стороны, несмотря на случайные 
национально-оппозиционные выступления против отдельных мероприятии правительства, действовали в смысле и в интересах кнутобойного объединенного австрийского государства в ущерб демократии. Последняя располагает лишь двумя газетами: "Славянской Липой" Сабины, органом Союза, и особенно чисто демократически-социальной газетой автора книжки против иезуитов Арнольда "Obeanske Noviny" ("Гражданские Известия"), которая своими краткими, энергичными статьями особенно способствовала воспитанию и просвещению крестьян. Но значительный толчок перемене политического настроения среди чехов, более правильному пониманию венгерских военных дел и камарильи дало воззвание русского Бакунина к славянам, где в горячей образной речи изображена была общая опасность, которою угрожает свободе всех народов Австрии победа придворной партии. Так только можем мы объяснить себе советы Слав[янской] Л[ипы] подать массовый адрес рейхстагу против министерства Стадиона, удаление портрета Елачича из зала Славянской Липы, виваты в честь Кошута и немцев, предание огню октроированной при роспуске рейхстага конституции. Но такое понимание вещей проявилось не только на чешской почве; оно пустило также глубокие и широко разветвленные корни среди южных славян, особенно среди сербов; вражда к Венгрии стала утихать с тех пор, как в этом народе усмотрели последний оплот общей свободы. Из Праги может быть подан сигнал всем славянским племенам, и мы надеемся, что так и произойдет, как этого по-видимому уже начинает бояться правительство, ибо оно собирается распустить Славянскую Липу и при первом удобном случае провозгласить в богемской столице осадное положение.
    "Если на основании этих признаков мы вправе рассчитывать на энергическое выступление чехов, то на нас, как на немецких демократов, ложится еще священная обязанность настоятельно призвать наших братьев в Богемии к совместным действиям в этой борьбе. Но для этого необходимо, чтобы они отказались от национального соперничества и отделались от страха перед чехами. Солидарный союз в борьбе не позволит уже борцам разойтись после победы. К сожалению это недоверие, независимо от разных условий, питалось и поддерживалось особенно также тем, что большинство существующих немецких ферейнов являются порождением наших саксонских немецких ферейнов и в качестве таковых оказываются социально-реакционными. Но в них имеются еще демократические элементы, и их надлежит связать как между собою, так и с чешскими для общей победоносной борьбы с общим врагом. Только таким путем может быть разрешен старый разлад, до сих пор разделявший демократов обеих национальностей, ибо чехи пойдут вперед, не поддаваясь декламации Палацкого и его приверженцев, оглушенных языком "совершившихся фактов", которым камарилья устами Стадиона - Баха разговаривает с одураченными народами. В добрый час!".
    Приходится признать, что как стиль этой статьи, так и общий ход мыслей и отдельные замечания, содержащиеся в ней, сильно напоминают другие произведения Бакунина на ту же тему и того же периода, как например оба воззвания к славянам, его письма того времени, защитительную записку перед саксонским судом и т. п., так что авторство Бакунина представляется здесь весьма правдоподобным. Но в виду более тяжелого слога, чем обычный бакунинский, проходится допустить и соавторство другого журналиста-вероятнее всего немца (быть может Виттига).
    В завязавшейся по вопросу о чешской демократии полемике принял участие новый корреспондент "Дрезденской Газеты" из Праги, подписывавшийся Г., под каковою подписью мог скрываться по предположению Пфицнера демократически настроенный управделами Славянской Липы Вильгельм Гауч (впоследствии прикосновенный к заговору Бакунина). В № 84 "Дрезденской Газеты" от 8 апреля 1849 г. появилась его корреспонденция, в которой жестоко критиковалась позиция Палацкого, его оруженосца Карла Гавличка и т. п., и им противопоставлялась позиция чешской демократической партии, руководимой Сабиною, Арнольдом и в последнее время Францем Гавличком (его не следует смешивать с его однофамильцем Карлом Гавличком, реакционером). В частности Сабину корреспондент хвалит за то, что он возвысился в качестве редактора органа Славянской Липы до точки зрения социальной демократии. К этой корреспонденции редакция газеты присоединила примечание, в котором говорилось: "С радостью опубликовали мы настоящее письмо и при сем заявляем, что хотя мы нередко отчетливо выставляем на вид антидемократическое поведение чехов, эта борьба не направляется против чехов как нации. Демократическому чешству мы протягиваем братскую руку" (корреспонденция эта перепечатана у Пфиц-нера, цит. книга, стр. 125 ел.).
    Гауч, Вильгельм-чешский политический деятель, демократ; принял участие в революции 1848 года; сначала шел за Палацким, но затем (от-
части под влиянием Бакунина) стал леветь. Он был управляющим делами Славянской Липы и вместе с этим обществом проделал эволюцию от соглашательства Палацкого и реакционного немцеедства К. Гавличка и Елачича к революционному демократизму и к готовности работать рука-об-руку с прогрессивными немцами против австрийской камарильи и собственной чешской реакции. Позже принял участие в организованном Бакуниным революционном заговоре, был арестован и судим, но отделался сравнительно легко, получив всего шесть лет тюремного заключения.

    202 В это время, т, е. накануне отъезда Бакунина в Прагу, прибыл в Дрезден Густав Страка. Бакунин поручил ему вместе с Виттигом, Реккелем и почтовым чиновником Мартином (активный дрезденский демократ, член "Комитета по восстановлению Польши"; впоследствии арестован в Хемнице вместе с Бакуниным) составить международный комитет для установления смычки между чехами и немцами. Бакунин отрицал это показание Страка, уверяя, что рекомендовал ему только поддерживать литературную связь с "Дрезденской Газетой" Виттига, дабы проводить а, ней бакунинскую точку зрения насчет чешсхо-немецкого соглашения.
    
    202а Утверждение Бакунина о том, что до марта 1849 года у него не было никаких политических отношений с поляками, в такой безусловной форме конечно не точно. Попытки к установлению таких отношений он, как мы знаем, начал делать уже в 1846 году. В 1847 году у него были уже знакомые поляки, с которыми он обсуждал вопрос о грядущих взаимоотношениях Польши и России и т. п. Среди поляков он тогда был уже настолько известною фигурою, что они пригласили его на свой ежегодный митинг, на котором он и произнес свою знаменитую речь. После высылки его за эту речь из Франции он в Брюсселе еще ближе сошелся с поляками, в том числе с И. Лелевелем, и вторично выступил с речью на февральском собрании польских эмигрантов в 1848 г. В Берлине первые встречи его это - встречи с поляками, в том числе с Цыбульским (вероятно и с другими), то же-в Бреславле, где он завязывает среди поляков многочисленные знакомства, естественно окрашенные политическим духом. Вряд ли эти знакомства, о которых нам к сожалению известно очень мало, носили чисто личный или академический характер: это не было свойственно Бакунину да и тому времени вообще. Конечно с поляками Бакунин обсуждал шансы на восстание Польши, особенно так наз. "русского забора", т. е. Царства Польского, и в связи с этим разумеется на восстание в России. Для этого Бакунин входил в сношения со всеми польскими партиями (что между прочим польским демократам не нравилось) и с поляками из всех трех частей Польши, - познанцами, галичанами, особенно из Кракова, и эмигрантами из русской Польши. Среди них Бакунин нашел много друзей и единомышленников. Поэтому трудно принять без возражений заявление Бакунина, что до встречи с Гельтманом и Крыжановским он не имел с поляками никаких положительных, т. е. конкретных политических сношений. Такое заявление можно понять только как проявление его упорного стремления скрыть в "Исповеди" по возможности все свои отношения с поляками кроме тех, о которых русской полиции и без того было известно (а об участник