е самое относится к идее уничтожения всех вещей. Нет ничего проще, скажут
нам, чем тот процесс, путем которого строится эта идея. Не существует,
действительно, ни одного предмета нашего опыта, уничтожения которого мы не
могли бы предположить. Распространим это уничтожение с первого предмета на
второй, потом на третий и так далее, сколь угодно долго: небытие будет не
чем иным, как пределом, к которому стремится эта рация. И небытие, согласно
такому определению, действительно есть уничтожение всего. - Таков тезис.
Достаточно рассмотреть его в этой форме, чтобы заметить скрывающуюся в нем
нелепость.

В самом деле, идея, во всех своих частях построенная разумом, будет идеей
лишь при том условии, что части способны существовать вместе: она сведется
к простому слову, если элементы, соединяемые для ее формирования, изгоняют
друг друга по мере того, как их собирают. Когда я даю определение круга, то
без труда представляю круг черный или белый, круг из картона, из железа или
меди, круг прозрачный или матовый, но не круг четырехугольный, ибо закон
образования круга исключает возможность ограничить эту фигуру прямыми
линиями. Так и разум может представить себе уничтоженной какую угодно
существующую вещь; но если бы уничтожение разумом чего бы то ни было
оказалось такой операцией, механизм которой предполагал бы, что она
совершается над частью Целого, а не над самим Целым, то распространение
этой операции на всю совокупность вещей могло бы стать нелепостью,
противоречащей самой себе, и идея уничтожения всего представляла бы, может
быть, те же самые черты, что и идея квадратного круга: это была бы уже не
идея, а всего только слово. Рассмотрим же ближе механизм этой операции.

Предмет, который уничтожают, может быть или внешним, или внутренним: это
вещь или состояние сознания. Возьмем первый случай. Я мысленно уничтожаю
внешний предмет: на том месте, где он был, "ничего больше нет". Конечно,
нет ничего от этого предмета, но место его занял другой предмет: в природе
не существует абсолютной пустоты. Допустим, однако, что абсолютная пустота
возможна; но не об этой пустоте я думаю, когда говорю, что, раз предмет
уничтожен, он оставляет свое место незанятым, ибо, согласно гипотезе, здесь
речь идет о месте, то есть о пустоте, ограниченной определенными контурами,
то есть о чем-то вроде вещи. Таким образом, пустота, о которой я говорю,
является, по существу, только отсутствием определенного предмета, который
сначала был здесь, а сейчас в другом месте, и поскольку он не находится
больше на своем прежнем месте, он оставляет, так сказать, позади себя
пустоту от самого себя. Какое-нибудь существо, не наделенное памятью или
предвидением, никогда не произнесло бы здесь слово "пустота" или "небытие";

оно просто выразило бы то, что тут находится и что оно воспринимает;
находится же тут и воспринимается наличие той или другой вещи, но отнюдь не
отсутствие чего бы то ни было. Отсутствие возможно только для существа,
способного к воспоминанию и ожиданию. Оно вспомнило о предмете и ожидало,
быть может, его встретить; оно находит другой, и, говоря, что не находит
ничего, что наталкивается на небытие, оно выражает этим разочарование в
своих надеждах, порожденных, в свою очередь, воспоминаниями. Если бы даже
оно не ожидало встретить предмет, то, говоря, что предмета больше нет там,
где он был, оно выражало бы этим возможное ожидание этого предмета и
опять-таки разочарование в возможных надеждах. То, что воспринимает оно в
действительности, о чем ему удается на самом деле думать, - это присутствие
прежнего предмета на новом месте или присутствие нового предмета на прежнем
месте; все остальное, что выражается в отрицательной форме такими словами,
как "небытие" или "пустота", есть скорее аффект, чем мысль, или, точнее
говоря, аффективная окраска мысли. Идея уничтожения или частичного небытия
формируется здесь, следовательно, в ходе замены одной вещи другой, если
только эта замена мыслится таким интеллектом, который предпочитает
удерживать прежнюю вещь на месте новой или по крайней мере представляет
себе это предпочтение как возможное. Она предполагает с субъективной
стороны предпочтение, со стороны объективной - замену, и является не чем
иным, как соединением, или, скорее, взаимодействием этого чувства
предпочтения и этой идеи замены.

Таков механизм операции, путем которой наш разум уничтожает один предмет и
доходит до того, что представляет себе во внешнем мире частичное небытие.
Посмотрим теперь, как он представляет его себе внутри себя самого.
Очевидно, что внутри нас мы опять-таки констатируем те явления, которые
происходят, а не те, которые не происходят. Я испытываю ощущение или
эмоцию, я познаю идею, я принимаю решение: мое сознание воспринимает эти
факты, которые являются наличиями, и не существует момента, когда факты
такого рода не присутствовали бы во мне. Я, конечно, могу мысленно прервать
течение моей внутренней жизни, предположить, что я сплю без сновидений или
что я перестал существовать, но в тот самый момент, когда я делаю это
предположение, я познаю себя, я воображаю себя наблюдающим за моим сном или
переживающим мое уничтожение, и я отказываюсь от восприятия самого себя
изнутри только для того, чтобы укрыться во внешнем восприятии самого себя.
Это значит, что и здесь тоже заполненное всегда следует за заполненным и
что интеллект, который был бы только интеллектом, который не испытывал бы
ни сожаления, ни желания, который сообразовывал бы свое движение с
движением своего объекта, - не постиг бы даже отсутствия или пустоты.
Понятие пустоты возникает здесь тогда, когда сознание, задерживаясь на
самом себе, сохраняет связь с воспоминанием о прежнем состоянии, тогда как
налицо уже другое состояние. Понятие это - всего лишь сравнение того, что
есть, с тем, что могло бы или должно было быть, сравнение полного с другим
полным. Одним словом, идет ли речь о пустоте в материи или о пустоте в
сознании, представление о пустоте всегда будет представлением полным,
распадающимся при анализе на два положительных элемента: идею замены,
отчетливую или смутную, и чувство желания или сожаления - испытываемое или
воображаемое.

Из этого двойного анализа следует, что идея абсолютного небытия,
понимаемого как уничтожение всего, есть идея, разрушающая саму себя,
псевдоидея, не более чем слово. Если упразднить вещь значит заменить ее
другою, если мыслить отсутствие вещи возможно только через более или менее
ясное представление о наличии какой-нибудь другой вещи, словом, если
уничтожение обозначает прежде всего замену, то идея "уничтожения всего" так
же нелепа, как идея квадратного круга. Нелепость эта не бросается в глаза,
потому что не существует отдельного предмета, уничтожения которого нельзя
было бы предположить; а из того, что не запрещено уничтожать мысленно по
очереди любую вещь, делают вывод, что их можно уничтожить все вместе. При
этом не замечают, что уничтожение каждой вещи поочередно состоит именно в
постепенной замене одной вещи другою, а потому уничтожение абсолютно всего
предполагает настоящее противоречие в терминах, ибо эта операция должна
была бы состоять в разрушении самого условия, дающего ей возможность
совершиться.

Но иллюзия всегда стойка. Из того, что уничтожение одной вещи фактически
состоит в замене ее другой, не делают, не хотят делать вывода, что
.мысленное уничтожение какой-нибудь вещи предполагает мысленную же замену
старой вещи новой. С нами согласятся, что одна вещь всегда заменяется
другой и даже что наш ум не может мыслить исчезновения одного предмета,
внешнего или внутреннего, не представляя себе - правда, в неопределенной и
смутной форме, - что его заменяет другой предмет. Однако прибавят при этом,
что представление исчезновения есть представление явления, совершающегося в
пространстве или, по крайней мере, во времени, что оно еще предполагает,
следовательно, возникновение образа и что в данном случае дело идет именно
о том, чтобы освободиться от воображения и обратиться к чистой мыслительной
способности. Нам скажут: "не будем более говорить об исчезновении или
уничтожении - это операции физические. Не будем более представлять, что
предмет А уничтожен или отсутствует. Скажем просто, что мы мыслим его
"несуществующим". Уничтожать его значит воздействовать на него во времени
и, может быть, даже в пространстве: это значит, следовательно, принять
условия пространственного или временного существования и признать, что один
предмет взаимосвязан со всеми другими предметами таким образом, что его
исчезновение тотчас же восполняется. Но мы можем освободиться от этих
условий: достаточно, чтобы усилием абстракции мы вызвали представление
только об одном предмете и, условившись сначала считать его существующим,
затем одним мысленным росчерком пера перечеркнули это условие. Предмет
перестанет тогда существовать в силу нашего повеления".

Пусть будет так. Перечеркнем попросту условие. Не нужно думать, будто здесь
достаточно одного росчерка пера, который к тому же можно отделить от всего
остального. Тотчас станет ясно, что он так или иначе влечет за собой все
то, от чего мы хотели бы избавиться. В самом деле, сравним между собой две
идеи предмета Л - одну, предполагающую его реально существующим, и другую,
предполагающую его "несуществующим".

Идея предмета А, предполагаемого существующим, есть просто-напросто
представление о предмете А, ибо нельзя представить себе предмет, не
приписывая ему тем самым известную реальность. Мыслить предмет и мыслить
его существующим - между тем и другим нет абсолютно никакого различия: Кант
в своей критике онтологического доказательства показал это со всей
очевидностью. Что в таком случае значит мыслить предмет А несуществующим?
Представление его несуществующим не может состоять в том, чтобы отнять от
идеи предмета А идею атрибута "существование", потому что - повторяем еще
раз - представление существования предмета неотделимо от представления
самого предмета и составляет единое целое с этим представлением.
Представление предмета А несуществующим может поэтому состоять только в
том, чтобы прибавить что-нибудь к идее этого предмета:

сюда, действительно, прибавляют идею исключения этого частного предмета,
совершаемого наличной реальностью вообще. Мыслить предмет А. несуществующим
- это значит, прежде всего, мыслить предмет и, следовательно, мыслить его
существующим; затем, это значит, что другая реальность, с которой он
несовместим, его заменяет. Но для нас бесполезно представлять себе
отчетливо эту последнюю реальность; нам незачем озадачивать себя тем, что
она такое; нам достаточно знать, что она изгоняет предмет А, единственно
нас интересующий. Вот почему мы скорее думаем об исключении, чем о причине,
которая исключает. Но причина эта тем не менее присутствует в уме; она
существует там в неявно выраженном состоянии, ибо то, что исключает,
нераздельно от самого исключения, как рука, двигающая перо, нераздельна с
чертою, которую проводит перо. Акт объявления предмета ирреальным полагает
поэтому существование реального вообще. Другими словами, представление
предмета нереальным не может состоять в том, чтобы лишить его всякого рода
существования, так как представление предмета по необходимости есть
представление этого предмета существующим. Подобный акт состоит просто в
заявлении, что существование, приписываемое нашим умом предмету и
нераздельное с представлением о предмете, является существованием
идеальным, существованием простой возможности. Но идеальность предмета, его
простая возможность имеют смысл только по отношению к реальности, которая
вытесняет этот несовместимый с нею предмет в область идеала, или простой
возможности. Предположите упраздненным существование более сильное и более
субстанциальное: сейчас же станет самой реальностью более разжиженное и
более слабое существование простой возможности, и вы уже не представите
себе предмета несуществующим. Другими словами - каким бы странным ни
казалось наше утверждение, - идея предмета, познаваемого как
"несуществующий", более содержательна, чем идея этого же предмета,
познаваемого как "существующий", ибо идея предмета "несуществующего" есть
по необходимости идея предмета "существующего", и кроме того, представление
исключения этого предмета наличной реальностью, взятой в целом.

Но могут утверждать, что наше представление о несуществующем еще
недостаточно свободно от элементов воображения, что оно недостаточно
отрицательно. Неважно, скажут нам, что нереальность вещи состоит в ее
исключении другими вещами. Мы не хотим об этом ничего знать. Разве мы не
свободны направлять наше внимание, куда нам вздумается? Ведь вызвав
представление предмета и тем самым предположив его, если угодно,
существующим,

, мы просто приклеим к нашему утверждению * не ", и этого будет достаточно,
чтобы мы мыслили его несуществующим. Операция эта сугубо интеллектуальная,
независимая от всего того, что происходит вне разума. Итак, помыслим
что-нибудь частное или целое, а потом напишем на полях нашей мысли *не",
предполагающее отбросить все, что мысль в себе заключает: мы уничтожим
мысленно все вещи тем одним фактом, что объявим об их уничтожении. В
сущности все затруднения и все заблуждения проистекают здесь от этой так
называемой власти, свойственной отрицанию. Отрицание представляют себе
вполне симметричным утверждению. Полагают, что отрицание, подобно
утверждению, довлеет самому себе. Тогда, подобно утверждению, оно должно
иметь власть создавать идеи, - с той только разницей, что это будут идеи
отрицательные. Утверждая одну вещь, потом другую и так далее до
бесконечности, я образую идею ^Все"; точно так же полагают, что, отрицая
одну вещь, потом другие вещи, наконец, отрицая Все, можно дойти до идеи
"Ничто". Но именно такое уподобление и кажется нам произвольным. Не
замечают того, что если утверждение - это полностью разумный акт,
приводящий к составлению идеи, то отрицание только наполовину является
интеллектуальным актом, вторая половина которого подразумевается, или,
вернее, поручается неопределенному будущему. Не замечают также, что если
утверждение есть акт чистого интеллекта, то в отрицание входит элемент
неинтеллектуальный и что именно вторжению этого чуждого элемента отрицание
и обязано своим специфическим характером.

Начнем со второго пункта и заметим, что отрицание всегда состоит в том,
чтобы устранить возможное утверждение'. Отрицание - это только известное
положение, принятое разумом по отношению к возможному утверждению. Когда я
говорю: "этот стол черный", то ясно, что я говорю о столе, я увидел, что он
черный, и мое суждение передает то, что я увидел. Но если я говорю: "этот
стол не белый", то я, конечно же, не выражаю того, что я заметил, ибо я
увидел черное, а не отсутствие белого. Мое суждение поэтому относится по
существу не к самому столу, но скорее к суждению, которое могло бы объявить
его белым. Я выражаю суждение о суждении, но не о столе. Предложение: "этот
стол не белый" предполагает, что вы могли бы считать его белым, что вы его
считали таковым или что я намеревался счесть его таковым: я предупреждаю
вас или самого себя, что это суждение должно быть заменено другим (которое,
правда, я оставлю неопределенным). Таким образом, в то время как
утверждение относится к вещи непосредственно, отрицание имеет в виду вещи
только косвенным образом, через посредство утверждения. Утвердительное
предложение передает суждение, относящееся к предмету; отрицательное
предложение передает суждение, относящееся к суждению. Отрицание, таким
образом, отличается от утверждения в собственном смысле слова тем, что оно
является утверждением второй степени: оно утверждает нечто об утверждении,
которое само утверждает что-либо о предмете.

Но отсюда прежде всего следует, что отрицание не является фактом чистого
разума, я хочу сказать, разума, не связанного ни с каким побуждением,
находящегося перед лицом вещей и желающего иметь дело только с ними. Лишь
только начинают отрицать, тем самым поучают других или самих себя, вступают
в пререкания с реальным или возможным собеседником, который ошибается и
которого приходится предостерегать. Он что-то утверждал:

его предупреждают, что он должен будет утверждать другое (не определяя,
однако, того утверждения, которым он должен будет заменить первое
суждение). Это уже не только находящиеся друг перед другом личность и
предмет; перед предметом оказывается личность, говорящая с другой
личностью, опровергающая ее и одновременно ей помогающая: это - начало
общества. Отрицание имеет в виду кого-нибудь, а не только что-нибудь, как
это происходит в чисто интеллектуальной операции. Оно по существу имеет
характер педагогический и социальный. Оно поучает, или, вернее,
предостерегает, причем личность предостерегаемая и личность поучаемая может
быть одной и той же; это - та личность, которая говорит и при этом как бы
раздваивается.

Вот что касается второго пункта. Обратимся к первому. Мы сказали, что
отрицание является всегда только половиной интеллектуального акта, а вторая
его половина остается неопределенной. Если я произношу отрицательное
предложение "этот стол не белый", то я понимаю под этим, что вы должны
заменить ваше суждение "стол белый" другим суждением. Я уведомляю вас, и
это уведомление заключает в себе необходимость замены. Что же касается
того, чем вы должны заменить ваше утверждение, то я в самом деле не говорю
вам об этом ничего: может быть потому, что я не знаю цвета стола, но может
быть также - и это даже гораздо вернее - потому, что нас интересует сейчас
единственно белый цвет, почему мне и нужно только объявить вам, что белый
цвет должен быть заменен другим, не определяя, каким именно. Отрицательное
суждение, таким образом, указывает на то, что следует заменить одно
утвердительное суждение другим утвердительным суждением, причем природа
этого второго суждения точно не определяется, - иногда потому, что ее не
знают, но чаще потому, что она не представляет действительного интереса,
ибо внимание обращено только на существо первого.

Итак, всякий раз, как я наклеиваю "не" на какое-либо утверждение, всякий
раз, как я отрицаю, я выполняю два вполне определенных акта: 1) я
интересуюсь тем, что утверждает один, из мне подобных, или тем, что он
собирался сказать, или тем, что могло бы сказать другое мое "я", которое я
предваряю; 2) я объявляю, что другое утверждение, содержания которого я
точно не определяю, должно будет заменить то, которое я имею перед собой.
Но ни в том, ни в другом из этих актов не найдется ничего, кроме
утверждения.

Специфический характер отрицания получается от наложения первого
утверждения на второе. Напрасно поэтому было бы приписывать отрицанию
способность создавать идеи sui generis, симметричные тем, которые создает
утверждение, но идущие в противоположном направлении. Ни одна идея не
выйдет из отрицания, ибо у него нет другого содержания, кроме
утвердительного суждения, о котором оно судит.

Отвлечемся от суждения атрибутивного и внимательнее рассмотрим суждение о
существовании. Если я говорю: "предмет Л не существует", я понимаю под этим
прежде всего, что можно было бы считать предмет А существующим: как
возможно мыслить предмет А, не мысля его существующим, и какая разница
может быть - повторяем еще раз - между идеей существующего предмета А и
просто идеей предмета А? Таким образом, уже тем, что я говорю "предмет А",
я приписываю ему род существования, хотя бы это было существование простой
возможности, то есть чистой идеи. Следовательно, в суждении "предмет-А не
существует" содержится прежде всего такое утверждение, как "предмет Л. был"
или "предмет А будет" или в более общей форме: "предмет А существует, по
меньшей мере, как простая возможность". Когда я прибавляю теперь два слова
"не существует", что могу я понимать под этим, как не то, что если бы мы
пошли далее, если бы возвели возможный предмет в предмет