делал разрез на ноге в месте укуса. Из-за моей неопытности и волнения разрез оказался слишком глубоким. Немного успокоившись, так как опасность летального исхода миновала, я промыл и перевязал рану, стараясь сделать все как можно тщательнее. Рана была довольно глубокой, из-за сильной потери крови возможны были разные осложнения. О продолжении путешествия не могло быть и речи, нужно было решать, что делать дальше. 
Обсудив ситуацию, мы пришли к выводу, что эту ночь мы проведем здесь, а утром поищем возможность попасть в город N, что в тридцати милях отсюда, где живет священник, которому мы должны доставить послание. Мы не сделали этого прежде, потому что город N лежал в стороне от маршрута, который вел нас к нашей истинной цели. 
На следующий день с помощью одного старого курда, случайно проходившего мимо и оказавшегося очень дружелюбным человеком, мы наняли в ближайшем поселке двуколку, запряженную двумя волами, которые применяются здесь для перевозки навоза, и, положив на нее Погосяна, отправились в город N. Дорога заняла у нас почти двое суток, так как приходилось останавливаться через каждые четыре часа, чтобы накормить волов. Добравшись до города, мы сразу отправились к армянскому священнику, которому должны были передать письмо. Он встретил нас очень радушно, когда узнал, какое несчастье случилось с Погосяном, то предложил нам остановиться у него в доме. Мы с благодарностью приняли это предложение, так как у пострадавшего поднялась температура, нагноилась рана и ему требовался тщательный уход. Обстоятельства сложились так, что нам пришлось пользоваться гостеприимством этого доброго человека в течение целого месяца. 
Живя столько времени под одной крышей с этим священником, мы подружились с ним и часто вели беседы на различные темы. Однажды он рассказал мне, что обладает одним древним пергаментом, с которым связана очень интересная история. Этот пергамент, на котором изображено нечто напоминающее карту какой-то местности, хранился в их семье с незапамятных времен, передаваясь из поколения в поколение, и достался нашему священнику от его прадеда. 
"Год тому назад, - продолжал свой рассказ священник, - какой-то незнакомец пришел ко мне в дом и попросил показать ему пергамент. Я удивился тому, что он знает о существовании этой карты, и так как все это показалось мне довольно подозрительным, сначала отказал ему и даже отрицал наличие у меня этой вещи. Но незнакомец продолжал настаивать, и я сдался. Он тщательно изучил пергамент и затем спросил, не могу ли я продать его за двести турецких фунтов. Эта сумма была очень значительной, но я не нуждался в данный момент в деньгах и отказал, не желая расставаться с вещью, которая была мне дорога как память о моих предках. 
Этот человек остановился на ночлег в доме нашего бея, и на следующее утро слуга бея пришел ко мне и от имени того незнакомца предложил мне за пергамент пятьсот фунтов. 
Должен сказать, что, оставшись в одиночестве и размышляя об этом деле, я приходил во все большее замешательство. Было очевидно, что этот человек проделал большой путь, чтобы добраться сюда, к тому же мне было непонятно, как он узнал о существовании этого пергамента, и наконец, был загадочен тот интерес, который незнакомец проявлял к этому документу. Все это убедило меня в том, что я обладаю очень ценной вещью. И хотя предложенная сумма в пятьсот фунтов, конечно же, соблазняла меня, я все же колебался, опасаясь уступить вещь дешевле, чем она на самом деле стоит. И, желая проявить осторожность, снова отказался от этой сделки. 
Вечером незнакомец снова посетил меня, на этот раз в сопровождении самого бея, и повторил свою просьбу, предлагая мне пятьсот фунтов, на что я ответил категорическим отказом. Но из уважения к бею я пригласил обоих собеседников в дом и угостил их кофе. В ходе беседы выяснилось, что подозрительный незнакомец был русским князем, который интересовался античными редкостями, и так как мой пергамент отлично дополнил бы его богатую коллекцию, он и предлагал мне такую сумму, которая, по его мнению, значительно превышала реальную стоимость вещи. 
Бей, заинтересовавшийся этим разговором, выразил желание посмотреть на вещицу, за которую предлагали такую большую сумму. Когда я принес пергамент и показал ему, он был очень удивлен, что какой-то свиток с непонятными надписями может стоить так дорого. Во время дальнейшей беседы князь внезапно спросил меня, за какую сумму я могу позволить ему снять копию с этого документа. Я затруднился с ответом на это неожиданное предложение, испугавшись, что лишился выгодного покупателя. Тогда он сказал, что согласен заплатить двести фунтов за снятие копии. Я постеснялся торговаться, так как считал, что он предлагает мне значительную сумму буквально ни за что. Только подумайте: я получаю двести фунтов, при том, что пергамент остается у меня. Конечно же, я охотно согласился. 
На следующее утро, когда князь зашел ко мне, мы разложили на столе пергамент и, покрыв разведенным в небольшом количестве воды порошком алебастра его смазанную маслом поверхность, сняли копию. Тщательно завернув полученный список в кусок материи, князь расплатился со мной и ушел. Так что Господь по милости своей послал мне двести фунтов и позволил оставить у себя эту семейную реликвию". 
История, рассказанная армянским священником очень заинтересовала меня, но я не подал и вида, и, поговорив о чем-то другом, как бы между прочим попросил показать мне эту вещицу, которую оценивают так дорого. Священник принес в церковь пергамент. Развернув его, я сначала не мог разобрать то, что на нем было изображено, но, приглядевшись получше, чуть не завопил от восторга. Господи! Я никогда не забуду то, что почувствовал в это мгновение. Стараясь скрыть свое волнение, я держал в руках древнюю карту места, которое я искал столько месяцев, о котором грезил долгими бессонными ночами. Мне стоило огромных усилий сдерживать дрожь в руках и продолжать вести светскую беседу. Когда священник вновь свернул этот свиток и удалился, я, печально глядя ему вслед, пожалел, что не был богатым русским князем и не мог заплатить двести фунтов за снятие копии. 
Но желание иметь у себя эту карту было так велико, что я решил получить копию любой ценой. К этому времени Погосян чувствовал себя гораздо лучше. С нашей помощью выходя на террасу, он часами просиживал на ней, любуясь окрестными видами. Я попросил его сообщить мне, когда священник надолго отлучится, и, тайно пробравшись в дом, сумел переснять все, что изображалось на пергаменте, с помощью полупрозрачной бумаги. Завладев этой копией, я тщательно зашил ее в подкладку своей одежды, горя желанием немедленно отправиться к месту, указанному на карте, и не думая больше ни о чем другом. 
Некоторые назвали бы мой поступок в отношении гостеприимного армянского священника предосудительным, но я полагаю, что он заслуживает некоторого снисхождения, учитывая страсть, которая меня на него толкнула. 
Я убедил Погосяна в том, что нам лучше не скупиться и купить пару лошадей местной породы, выезженных под седло, которые обладали очень плавной размашистой рысью, и отправиться в направлении сирийской границы. В дороге мы смогли по достоинству оценить характерную особенность этой породы. Пустив их во весь опор, можно было держать в руке полный стакан воды и не расплескать ни капли, так плавно они неслись. 
Я не буду описывать наше путешествие во всех подробностях, скажу только, что ровно через месяц после того как мы покинули дом гостеприимного армянского священника, нам удалось добраться до города Смирны, где вечером того же дня стали участниками события, ставшего поворотным пунктом в судьбе Погосяна. 
Для того чтобы хорошенько отдохнуть, развлечься и вознаградить себя за все перенесенные трудности, мы решили вечером отправиться в один из греческих ресторанов. Там, не спеша попивая знаменитую дузику и закусывая разнообразными вкусными блюдами из рыбы и мяса, мы мирно беседовали, вспоминая то, что пережили во время странствий. Кроме нас в ресторане было довольно много посетителей, в основном моряков с иностранных кораблей, стоящих в гавани. Они вели себя довольно шумно, и было видно, что это не первое заведение, в котором они побывали в этот день. 
Между моряками, сидевшими за разными столами и представлявшими разные страны, время от времени возникали ссоры, которые начинались с обмена соответствующими ругательствами на греческом и итальянском языках, а затем перерастали в драку. Не помню, какая именно фраза вызвала такую бурную реакцию, но внезапно большая группа моряков, сидевших за соседним столом, с криками ярости и со сжатыми кулаками бросилась на своих обидчиков. В мгновение ока началось настоящее сражение. Погосян и я, также возбужденные в результате обильных возлияний, присоединились к той стороне, которая была в меньшинстве, даже не интересуясь, кто из них прав, а кто виноват. Когда не участвовавшие в потасовке посетители ресторана вместе со случайно проходившим мимо военным патрулем наконец растащили дерущихся, всем изрядно досталось. Мой левый глаз украшал огромный синяк, а Погосян, сыпя проклятьями на армянском языке, пожаловался на невыносимую боль в груди. 
Когда, по выражению моряков, "буря угасла", мы решили, что для одного вечера приключений вполне достаточно, и поплелись домой. Нельзя сказать, что мы были очень болтливы в дороге. Мой заплывший, нераскрывающийся глаз и поврежденное ребро Погосяна не располагали к обмену любезностями. 
На следующее утро, критически обозревая свое отражение в зеркале и сетуя на неразумное поведение вчера вечером, мы решили не откладывать нашу поездку в Египет. Мы подумали, что свежий морской воздух во время продолжительного путешествия на корабле поможет быстрее залечить наши раны, и отправились в порт, чтобы узнать, по карману ли нам билеты на корабль, отправляющийся в Александрию. Оказалось, что в гавани как раз стоит греческое судно, готовящееся к отплытию в Александрию. Мы поспешили в офис пароходной компании, которой принадлежало судно, чтобы получить необходимую информацию. Но как только мы подошли к офису, к нам подбежал моряк и, что-то бормоча, начал возбужденно размахивать руками. 
Сперва мы растерялись, но через некоторое время выяснилось, что это был один из английских моряков, на чьей стороне мы сражались предыдущим вечером. Жестами он предложил нам подождать и, куда-то сбегав, вскоре вернулся в сопровождении трех товарищей, одним из которых, как впоследствии оказалось, был офицер. Они горячо поблагодарили нас за вчерашний поступок и настояли на том, чтобы мы вместе отправились в ближайший греческий ресторан побеседовать там за стаканчиком дузики. Отдав должное этому волшебному напитку, достойному наследнику благословенной мастики древних греков, мы разговорились, объясняясь, конечно, в основном с помощью международного языка жестов и мимики. Когда они узнали, что мы хотим попасть в Александрию, их жестикуляция стала еще более активной. Нам показалось, что они позабыли о нас, взволнованно говоря о чем-то между собой. Неожиданно двое из них, осушив то, что оставалось в стаканах, одним глотком, встали и ушли, другие, продолжая активно жестикулировать, видимо, пытались нас в чем-то убедить. 
Наконец нам показалось - мы поняли то, что они нам хотят сказать. И, как впоследствии выяснилось, эта догадка была верна: те двое внезапно исчезнувших моряков пошли на свой корабль, чтобы замолвить за нас словечко и добиться разрешения взять нас на судно в этот рейс. На следующий день их судно отплывало на Сицилию, а из Сицилии шло в Александрию, где планировалась двухнедельная стоянка перед отправкой в Бомбей. 
Ожидая возвращения ушедших, мы продолжали прикладываться к стаканам, и тут Погосян, очевидно, вспомнив про свое поврежденное ребро, потерял терпение и стал настаивать на том, чтобы мы немедленно пошли домой. Он с самым серьезным видом утверждал, что я ужасно выгляжу и что мой второй глаз также начинает запухать. 
Предположив, что мой товарищ еще не вполне оправился от укуса фаланги, я не стал возражать ему и, не вступая ни в какие объяснения с двумя нашими собутыльниками, отправился вслед за ним. 
Озадаченные нашим неожиданным и безмолвным уходом, моряки встали и последовали за нами. Мы шли довольно долго, и каждый развлекал себя по-своему: один что-то мурлыкал себе под нос, другой размахивал руками так, как будто хотел кому-то что-то доказать, третий насвистывал военный марш. 
Когда мы пришли, Погосян лег на кровать, даже не раздеваясь, я же, уступив свое ложе старшему из сопровождавших нас моряков, растянулся прямо на полу, жестом предложив другому моряку последовать моему примеру 
Проснувшись среди ночи с раскалывающейся от боли головой, я смутно припоминал последовательность вчерашних событий и, увидев, что моряков в комнате больше нет, опять заснул. Разбудил меня звон посуды: это Погосян готовил себе чай, напевая вполголоса какие-то псалмы. Но мы не стали пить чай в это утро и, не обменявшись и словом, опять улеглись спать. Мне никогда в жизни не было так скверно - во рту как будто переночевала, по меньшей мере, дюжина казаков вместе с их лошадьми. И тут открылась дверь, и в комнату ворвались трое английских моряков. Только один из них был нам знаком, двух других мы видели в первый раз. Перебивая друг друга и размахивая руками, они попытались нам что-то объяснить. Напрягая все свои умственные способности, сильно ослабленные большими дозами алкоголя, мы наконец сообразили, что нам следует быстро одеться и следовать за англичанами на их судно, так как они получили разрешение взять нас в плавание в качестве дополнительной рабочей силы. 
Пока мы собирались, моряки быстро упаковывали наши небогатые пожитки, и как только мы расплатились с хозяином гостиницы, все уже было готово. Мы вышли на улицу и направились к гавани. У берега стоял баркас с двумя моряками на борту, очевидно, ожидавший нас, и, взойдя на него, через полчаса мы причалили к большому военному кораблю. Не успели мы взобраться на палубу, как несколько моряков, стоявших на сходнях, подхватили наши вещи и отнесли их в отведенную нам каюту, находящуюся рядом с камбузом. 
Наскоро устроившись в этом довольно тесном, но удобном и чистом помещении, мы вышли на верхнюю палубу, сопровождаемые одним из тех моряков, плечом к плечу с которыми мы дрались в греческом ресторане. Вокруг нас собралась почти вся команда. Независимо от званий и должностей все наперебой благодарили нас за мужество и поддержку на смеси всевозможных языков. 
Во время этой оригинальной беседы один из моряков, который сносно владел греческим, предложил, чтобы во время путешествия каждый из присутствующих заучил хотя бы по 20 слов: мы с Погосяном английских, они, соответственно, турецких. Это предложение было всеми встречено с энтузиазмом, и двое английских моряков сразу же составили список английских слов, которые нам следовало выучить в первую очередь, мы же записали для них, соответственно, турецкие слова. 
Когда к борту причалил баркас с капитаном, команда разошлась, чтобы выполнять свои обязанности и готовить корабль к отплытию. Погосян и я сразу сели учить английские слова, записанные для нашего удобства греческими буквами. Мы были так погружены в это занятие, стараясь как можно лучше выговаривать звуки, чуждые греческому уху, что не заметили, что наступил вечер и судно уже давно в пути. Мы прервали свои занятия, когда за нами зашел один моряк, объяснивший с помощью жестов, что наступило время приема пищи. За едой, посоветовавшись с моряком, хорошо владевшим греческим языком, мы решили, что я буду выполнять уборку корабля, а Погосян попросится в машинное отделение. Так и вышло. 
Прибыв в Александрию, я тепло попрощался с моими новыми друзьями, поблагодарив их за заботу и гостеприимство, и покинул судно. Мне не терпелось как можно быстрее попасть на Кипр. Но Погосян, который за время нашего путешествия очень сдружился с командой корабля и увлекся работой в машинном отделении, отказался сойти со мной и продолжил плавание. Мы договорились поддерживать связь друг с другом. 
Как я узнал позже, Погосян после того как мы расстались, продолжал работать в машинном отделении, посетил Бомбей и многие порты Австралии. Высадился он в Англии, в Ливерпуле, последовав совету своих друзей, поступил в технический институт. Параллельно совершенствуясь в английском языке, через два года стал квалифицированным специалистом. 
Завершая эту главу, посвященную моему первому другу и единомышленнику Погосяну, я хочу рассказать о некоторых чертах его личности, сформировавшихся еще в юном возрасте. 
Никто никогда не видел, чтобы Погосян сидел, сложа руки. Он всегда находил себе какое-нибудь занятие, способное дать пищу его деятельному уму. Вынужденное безделье так угнетало его, что он начинал делать нечто вроде физзарядки. 
Однажды, не выдержав, я спросил его, почему он не может спокойно отдыхать и развлекаться, как все нормальные люди, а тратит силы на деятельность, за которую ему никто не заплатит. 
"Если мне не заплатят теперь, значит, заплатят в будущем, - ответил он. - Я не шучу, для меня работа - это удовольствие, хотя по своей природе я был так же ленив, как все люди. Я сознательно приучил себя любить работу, потому что осмысленный труд - это единственное, что отличает нас от животных. Добровольный осмысленный труд никогда не пропадает зря. Раньше или позже он будет щедро оплачен. Постоянно находя себе какое-нибудь занятие, я отучаю себя от праздности, которая свойственна всякому человеку, и при этом зарабатываю себе на жизнь, так как мои родители не в состоянии обеспечить меня средствами, достаточными для праздной жизни". 
Всю свою жизнь он последовательно придерживался этих принципов и через некоторое время стал одним из самых богатых людей на земле. И я могу поручиться, что он честно нажил свое огромное состояние. Его вера в то, что упорный осознанный труд не остается без вознаграждения, не обманула его. Он всю свою жизнь работал как вол, и я надеюсь, Господь обеспечит ему в конце концов заслуженный отдых. 






Часть V
АБРАМ ЕЛОВ

Абрам Елов был одним из замечательнейших людей, с которыми меня свела судьба в молодости и которые вольно или невольно оказали огромное влияние на становление моей личности. 
Впервые я встретился с ним, когда, потеряв всякую надежду узнать у современников ответы на вопросы, которые лишали меня душевного покоя, я возвратился из Эчмиадзина в Тифлис и с головой погрузился в изучение античной литературы. Тифлис привлекал меня тем, что здесь можно было без труда раздобыть любую книгу на любом языке, и особенно на армянском, грузинском и арабском. 
Прибыв в Тифлис, я поселился в районе, называемом Дидубай-Базар, на одной из улиц, расположенных вдоль западной стороны Александрийских садов, где находилось огромное количество всевозможных магазинов. Лавки тифлисских букинистов располагались там же, напротив капитальных книжных магазинов. Мелкие торговцы, книгоноши, раскладывали свои книги прямо на земле, особенно в ярмарочные дни. Среди этих торговцев книгами был один юный айсор, который покупал, продавал и брал на комиссию любые книги. Его звали Абрам Елов, самый ловкий мошенник из всех, кого я знал, и несмотря на это мой лучший друг. Он служил для меня ходячим справочником, так как знал бесчисленное количество названий книг на разных языках, фамилии их авторов, дату и место публикации, а также то, где их можно купить. Сначала я только покупал у него книги, а впоследствии, прочитав какую-нибудь книгу, я менял ее у него на другую, интересующую меня, так как он мог раздобыть абсолютно любое издание. Вскоре мы стали близкими друзьями. В это время Абрам Елов готовился к поступлению в кадетский корпус и почти все свое свободное время проводил в зубрежке. Однако будучи увлечен философией, он выкраивал минутку для чтения книг по этому предмету. Из-за увлечения философией и завязалась наша дружба. Мы часто встречались по вечерам в Александрийских садах и беседовали на философские темы, а также часто вместе рылись в грудах старых изданий, и я даже стал ему помогать стоять за прилавком в базарные дни. 
Наша дружба особенно усилилась после одного забавного случ