вызывали  страх  у
народов,  которым  это оружие  было  неведомо:  оно  воспринималось ими  как
молния.
     И прежде люди всячески старались сделать себя быстрейшими  из животных.
Приручение  лошади  и образование конницы  и ее  наиболее  совершенной форме
привели  к великому историческому  прорыву  с Востока.  В  каждом  сообщении
современников  о  монголах  подчеркивалось, насколько  они  были  быстры. Их
появление  всегда  было  неожиданным,  они  возникали так  же внезапно,  как
исчезали, и  вновь вырастали будто из-под земли. Даже поспешное бегство  они
могли  обернуть  атакой:  стоило  подумать,  что  они  бежали,  как  ты  уже
оказывался ими окружен.
     С тех  пор физическая скорость как свойство власти всячески возрастало.
Излишне останавливаться на ее проявлениях в наш технический век.
     Что   касается  хватания,  то  с   ним   связан   особый  вид  быстроты
разоблачение. Перед тобой безобидное или покорное существо, но сдерни с него
маску  под  ней  окажется враг. Чтобы  оказаться  действенным,  разоблачение
должно быть внезапным. Такого  рода  скорость  можно  назвать драматической.
Настигать приходится лишь в небольшом, ограниченном пространстве, здесь этот
процесс  сконцентрирован.  Засада   как  средство   маскировки   известна  с
древности,  ее  противоположность  разоблачение.  От  маски  к  маске  можно
добиться   решающих  перемен  в   отношениях   власти.   Притворству   врага
противопоставляется собственное притворство. Властитель приглашает военных и
гражданскую знать  к  себе  на  пир. Вдруг, когда  они меньше  всего ожидают
враждебных действий, их всех убивают. Смена  одного положения  другим  точно
соответствует прыжку из засады. Быстрота процесса  доведена до крайности; от
нес одной зависит успех замысла. Властитель, хорошо знающий свое собственное
постоянное притворство, всегда  может  подозревать его  и в  других.  Всякая
быстрота,  чтобы  их опередить, кажется ему  дозволенной и необходимой.  Его
мало трогает,  если  он набросится на невиновного:  в общей  сущности  масок
можно  и  ошибиться. Но его  глубоко заденет,  если  из-за  промедления враг
ускользнет.

Вопрос и ответ

     Всякий  вопрос есть  вторжение. Используемый как  средство  власти,  он
проникает словно нож в тело спрашиваемого. Известно, что там можно найти; но
хочется непосредственно прикоснуться к  найденному. С  уверенностью  хирурга
кто-то  добирается  до твоих  внутренних  органов.  Он поддерживает  в своей
жертве жизнь,  чтобы  побольше о  ней узнать.  Это хирург  особого рода,  он
работает, сознательно вызывая местную боль. Он раздражает определенные части
жертвы, чтобы достоверно узнать о других.
     Вопросы  рассчитаны на ответы:  если  ответа не  следует,  они  подобны
стрелам, пущенным в воздух. Самый невинный вопрос изолированный, не влекущий
за собой  других. Спрашиваешь незнакомого про какой-нибудь дом. Тот тебе его
показывает.  Ты удовлетворяешься  этим ответом и идешь дальше своей дорогой.
На какой-то миг  ты  задержал  незнакомца. Ты заставил его что-то вспомнить.
Чем ясней и убедительней его ответ,  тем быстрее он освобождает человека. Он
дал, что от него ожидали, и больше тебе с ним видеться незачем.
     Но задавший  вопрос может этим  не удовлетвориться  и начнет спрашивать
дальше.   Если   вопросов  становится  слишком  много,  они  скоро  вызывают
неудовольствие  спрашиваемого.  У  него не  просто отнимают  время, с каждым
ответом он еще  немного раскрывает себя. Это может быть какой-нибудь пустяк,
лежащий  на поверхности,  но незнакомец  вытянул его из тебя насильно. И  он
связан с чем-то другим, более сокровенным и гораздо  более  для тебя важным.
Неудовольствие, которое ты ощущаешь, скоро перерастает в недоверие.
     Ибо с каждым вопросом у спрашивающего  возрастает ощущение  власти; это
поощряет его расспрашивать все  дальше и дальше. Отвечающий подчиняется  тем
больше,  чем   чаще   он  поддается   вопросам.  Свобода  личности  здесь  в
значительной  мере  связана  с  возможностью  защищаться от вопросов.  Самая
сильная тирания та, что даст право задавать самые сильные вопросы.
     Умен  такой ответ,  который  кладет конец вопросам. Тот, кто может себе
это позволить, задаст встречный вопрос; среди равных это испытанное средство
защиты.  Кому положение не позволяет задавать встречных вопросов, тот должен
либо дать исчерпывающий ответ, выложив таким образом все, чего от него хочет
другой, либо как-то  хитро уклониться от дальнейшего проникновения. Он может
польстить, признать физическое  превосходство спрашивающего,  так что у того
не будет нужды самому  его демонстрировать. Он может  перевести разговор  на
другое,  о чем спрашивать  интереснее  или  выгоднее. Если  он  знает толк в
притворстве,  он может выдать себя  не за  того.  Тогда вопрос, так сказать,
переадресуется  другому,  он  же сам  объявляет себя  некомпетентным,  чтобы
отвечать.
     Если конечная  цель  вопросов  расчленение, то  первый  вопрос  подобен
прикосновению.  Прикасаются  затем  ко многим  и  разным  местам.  Там,  где
оказывается   меньше   сопротивления,   происходит   внедрение.  Извлеченное
откладывают в сторону, чтобы  пустить в  дело потом; им не пользуются тотчас
же.  Надо сначала добраться  до чего-то,  определенного заранее. За вопросом
всегда  кроется хорошо  осознанная  цель.  Неопределенные  вопросы,  вопросы
ребенка или дурака, не имеют силы, от них легко отделаться.
     Опаснее всего, когда требуются ответы краткие,  сжатые. Тогда трудно, а
то  и  вовсе невозможно убедительно  притвориться  или  ч  нескольких словах
выдать  себя за другого.  Самый грубый способ  защиты прикинуться глухим или
ничего  не  понимающим.  Но это  помогает только,  если разговор ведется  на
равных.  Вопрос  сильного  к  слабому  может  быть поставлен  письменно  или
переведен.  Тогда  ответ  на  него  становится еще  обязательней. Его  можно
подтвердить документально, и противник может на пего сослаться.
     Человек,  беззащитный внешне, может  прикрыться  доспехами внутренними:
такими  внутренними доспехами против  вопроса  является  тайна. Она  подобна
второму,   более   защищенному  телу,  (крытому   внутри  первого;   попытка
приблизиться  к ней  чревата  неприятными сюрпризами. Тайна  выделена  среди
остального как нечто более плотное  и укрыта мраком,  осветить  который дано
лишь  немногим.  Всегда  больше  волнует  исходящая  от  тайны  угроза,  чем
собственно ее содержание. Самое важное, можно сказать, самое плотное в тайне
это недоступность вопросу.
     От  молчания  вопрос отскакивает,  как  меч  от  щита.  Полное молчание
крайняя  форма  защиты,  причем  в  ней  столько же  преимуществ,  сколько и
недостатков.  Упорно  молчащий человек ничего не выдаст,  зато он производит
впечатление более опасного, чем есть па самом деле. Начинают думать,  что он
знает не  только к), о чем в действительности умалчивает. Раз он молчит, ему
есть  о чем умалчивать; тем важней не отпускать его. Упор-нос молчание ведет
к мучительному допросу, к пытке.
     Однако ответ всегда, в том числе и в обычных обстоятельствах, связывает
человека. От пего  уже не так просто отказаться. Oil закрепляет  человека на
определенной  позиции и вынуждает на ней  оставаться, тогда как спрашивающий
может целиться (повсюду; он, так сказать, ходит вокруг другого и выискивает,
откуда  его  удобнее  поразить.  Он может зайти с  одной стороны,  с другой,
заслать  врасплох, привести  в  замешательство.  Перемена  позиции  дает ему
своего рода свободу, которой  другой лишен. Он атакует  человека вопросом, и
если удается его задеть, то  есть вынудить, к ответу, гот уже  связан  и ему
никуда не уйти. "Кто ты?" "Я такой-то". Теперь  человек  уже  не  может быть
никем  другим, иначе его ложь поставит его  в затруднительное положение.  Он
уже лишился  возможности  ускользнуть, выдан себя за другого.  Этот процесс,
если  он продолжается некоторое  время,  можно рассматривать как своего рода
связывание.
     Первый вопрос выясняет личность, второй касается  места. Поскольку  оба
предполагают  языковое выражение, интересно посмотреть, мыслима ли архаичная
ситуация,   которая    предшествовала    бы   словесному   вопросу   и   ему
соответствовала. Интерес к месту и к личности здесь бы  еще не разделялся --
одно без другого не имело бы смысла. Такая архаическая ситуация нашлась:
     это  пробное прикосновение  к  добыче.  Кто  ты?  Можно  ли  тебя есть?
Животное, непрерывно занятое поиском  пищи, ощупывает  и обнюхивает все, что
находит.  Оно сует свой нос  во все: можно ли тебя есть?  Каково ты на вкус?
Ответом  является  запах, сопротивление,  безжизненная  неподвижность. Чужое
тело  обрело здесь для себя  место,  а  обнюхивание  и  ощупывание  означает
знакомство  с  ним,  в  переводе  на  наши человеческие  понятия:  ему  дают
название.
     По-видимому, на  ранней стадии воспитания  детей все  больше нарастают,
перекрещиваясь, два процесса; их  роль неодинакова, тем не менее  они  тесно
связаны. Если родители постоянно отдают приказы, категоричные и настойчивые,
то и дети бесконечно спрашивают. Эти ранние детские вопросы подобны крику  о
пище,  только в другой, более  высокой форме.  Они безобидны, ибо отнюдь  не
дают  ребенку  полного  знания  о  родителях,  чье  превосходство   остается
непоколебимым.
     С каких  же вопросов начинает  ребенок? Среди самых  ранних  вопросы  о
месте: "Где  то-то и то-то?" Другие ранние вопросы:  "Что это?" и "Кто это?"
Можно видеть, какую роль уже играют место и идентификация. Это действительно
первое,  что  интересует  ребенка.  Лишь  потом,  в   конце  третьего  года,
начинаются вопросы "Почему?", а еще  гораздо позднее: "Когда?", "Как долго?"
вопросы  о  времени.  Так  продолжается  до  тех  пор,  пока  у  ребенка  не
сформируется точное представление о времени.
     Начинаясь неуверенным  прикосновением,  вопрос, как уже  было  сказано,
старается внедриться  дальше.  В  нем  есть  нечто разделяющее, он действует
подобно  ножу.  Это  чувствуется  по сопротивлению,  с  каким  младшие  дети
встречают двойные вопросы. "Что ты хочешь больше, яблоко или грушу?" Ребенок
будет  молчать  или скажет "грушу", потому что это было последнее слово.  Но
действительное  решение,  разделение  между  яблоком  и  грушей, дается  ему
трудно; в сущности, он хотел бы того и другого.
     Подлинной  остроты  разделение достигает  там,  где возможны  лишь  два
простейших ответа, да  или нет. Поскольку они часто противостоят друг другу,
поскольку ничего  промежуточного  между ними  не оставлено, решение того или
другого рода оказывается особенно обязывающим и важным.
     Пока не задашь человеку вопрос, зачастую  не знаешь, что у него на уме.
Вопрос вынуждает человека сделать выбор "за" или "против". Будучи вежливым и
ненавязчивым, он предоставляет человеку решать.
     В "Диалогах" Платона своего  рода  царем вопроса предстает Сократ. Он с
презрением  относится  ко всем  обычным  видам власти  и  тщательно избегает
всего, что о ней бы напоминало. Его  превосходство в мудрости, которой может
набраться  у него всякий  желающий. Однако чаще  всего он  проявляет ее не в
связных речах он задает свои вопросы. Диалоги строятся так, что больше всего
вопросов ставит  он, причем  эти  вопросы  самые  важные. Так он  овладевает
своими слушателями, вынуждает их ко всевозможным разделениям. Господства над
ними он достигает исключительно с помощью вопросов.
     Важное значение имеют формы культуры, ограничивающие выспрашивание.  Об
определенных вещах нельзя спрашивать незнакомого. Если это все же делают, то
это  воспринимается как  насилие, вторжение; спрашиваемый вправе чувствовать
себя  уязвленным. Сдержанность же  должна  свидетельствовать об  уважении  к
нему.  С незнакомым ведут  себя  так,  будто он  сильнейший; эта форма лести
побуждает и его вести себя  так же. Лишь находясь на некоторой  дистанции по
отношению друг к другу, не угрожая друг  другу вопросами, как будто все  они
сильны  и  сильны  одинаково,  люди  чувствуют  себя  уверенно  и  настроены
миролюбиво.
     Чудовищный вопрос  вопрос  о будущем. Это, можно  сказать, предел  всех
вопросов; в нем же больше всего и напряжения. Боги, к которым он обращен, не
обязаны отвечать. Такой вопрос к сильнейшему отчаянный вопрос. Боги ничем не
связаны, в них  никак нельзя  внедряться дальше. Их  выражения двусмысленны,
разделению они не поддаются. Все  вопросы  к ним остаются первыми вопросами,
на которые дастся  только один  ответ. Часто ответ состоит просто из знаков.
Жрецы  разных  народов свели их в большие системы. До нас дошли тысячи таких
вавилонских знаков. Бросается  в глаза, что каждый  из этих знаков обособлен
от  других.  Они  не  вытекают  один  из  другого,  между ними  нет  никакой
внутренней связи. Это просто списки знаков, не более,  и даже тот, кто знает
их все, может каждый раз лишь по каждому из них отдельно делать заключения о
чем-то отдельном в будущем.
     В противоположность  этому допрос  призван восстановить прошлое, причем
во всей  совокупности  происходившего.  Он  направлен прочив  слабейшего. Но
прежде чем рассмотреть, что такое допрос, имеет смысл сказать несколько слов
об  учреждении,  существующем   сейчас  в  большинстве  стран,   о  всеобщем
полицейском   учете  людей.  Вырабатывается  определенная  группа  вопросов,
повсюду  однотипных  и  в  основном  направленных  на  обеспечение  порядка.
Желательно  знать,  насколько  кто-либо  может быть опасен,  и,  если кто-то
окажется опасным,  желательно иметь возможность тотчас  его схватить. Первый
вопрос, который официально задается человеку,  как его зовут, второй где  он
живет,  адрес.  Как мы уже знаем,  это  два  древнейших  вопроса, вопрос  об
идентификации и о месте. Следующий вопрос, о профессии, призван выяснить род
его  деятельности;  наряду  с  возрастом  это позволяет  судить  о влиянии и
престиже человека: как к нему относиться? Семейное положение говорит о более
узком  круге его  связей;  поэтому  важно:  есть  ли  муж,  жена  или  дети.
Происхождение или  национальность  могут дать  представление  о  его  образе
мыслей;  сейчас,   в  эпоху  фанатичного  национализма,  это  более   важный
показатель, чем  религиозная принадлежность, теряющая свое значение. В общем
и целом вдобавок к фотографии и подписи установлено уже довольно
     много.
     Ответы   на  такие  вопросы  принимаются.  Поначалу  их  не  подвергают
сомнению. Лишь в ходе допроса, который преследует определенную  цель, вопрос
начинает звучать подозрительно. Тут  складывается система вопросов, служащая
для  контроля  ответов;  теперь каждый ответ  сам  по себе  может  оказаться
неверным. Допрашиваемый находится в состоянии вражды с допрашивающим. Будучи
гораздо более  слабым,  он  может  ускользнуть, если сумеет  уверить, что не
является врагом.
     Допрос   в  ходе  судебного  следствия  еще  более  усиливает   позицию
спрашивающего как всезнающего. Дороги, по  которым шел человек, дома, где он
бывал, события,  которые он пережил,  как ему  казалось тогда,  свободно,  в
стороне  от чьих-либо глаз, все  вдруг оказывается можно проследить. По всем
дорогам приходится пройти вновь, во все дома  опять заглянуть, пока от былой
невозвратимой  свободы  не останется самая малость.  Судья  должен как можно
больше  знать,  прежде чем будет вправе вынести  приговор. Всеведение значит
для  его власти особенно много. Чтобы его добиться, он имеет  право задавать
любые вопросы:
     "Где ты был? Когда ты там  был? Что ты там делал?"  Если  ответы должны
доказать алиби, место противопоставляется месту, личность личности. "Я был в
это время в другом месте. Я не тот, кто
     это сделал".
     "Однажды, рассказывается в одной вендской легенде, в полдень близ Дехсы
на траве лежала юная девушка  и спала. Рядом с ней сидел се жених. Он думал,
как бы ему избавиться от своей невесты. Тут подошла полуденная дева  и стала
задавать  ему вопросы.  Сколько  бы  он  ни отвечал, она спрашивала  его все
дальше  и  дальше.  Когда  колокол  пробил  час,  сердце  его  остановилось.
Полуденная дева заспрашивала его до смерти" *.


Тайна

     Тайна  самая  сердцевина  власти.  Акт  выслеживания  по своей  природе
тайный. Затаившись, существо становится  неотличимо от окружения и не выдаст
себя ни малейшим шевелением. Оно как бы целиком исчезает, облекается тайной,
словно чужой кожей, и надолго замирает в своем укрытии. В этом состоянии его
отличает своеобразная  смесь нетерпения и  терпения. Чем дольше удается  его
выдержать,  тем  больше надежды на внезапную  удачу. Но чтобы в конце концов
что-то удалось,  терпение существа должно быть бесконечным.  Если оно выдаст
себя   хоть   па  мгновение  раньше,   все  пойдет  прахом,  и,  отягощенное
разочарованием, оно должно будет начать все сначала.
     Потом уже хватать можно открыто, потому что здесь должен действовать ко
всему еще  и  страх,  по  когда  начнется пожирание,  вес- вновь окутывается
тайной. Рот  темен, желудок  и  кишки  невидимы. Никто не знает  и никто  не
задумывается, что  там беспрестанно  происходит  у него  внутри.  Этот самый
изначальный  процесс пожирания в  основном  покрыт тайной. Он  начинается  с
тайны, с  сознательного  и  активного  выслеживания, и  в тайной  тьме  тела
завершается неосознанно  и  пассивно. Лишь  миг хватания  ярко вспыхивает  в
промежутке, подобно молнии, ненадолго сам себя освещая.
     Сокровеннейшая  тайна  то,  что происходит внутри  тела. Знахарь,  силу
которому даст знание телесных процессов, должен вытерпеть необычные операции
на собственном теле, прежде чем будет допущен к своим занятиям.
     У  племени аранда  в  Австралии  человек,  желающий  быть посвященным в
знахари, отправляется  к пещере, где обитают духи. Там ему вначале протыкают
язык.  Он остается  совсем  один,  несмотря на то  что  очень боится  духов.
Способность  выдержать одиночество, да еще  именно  в таком месте,  где  это
особенно  опасно,   по-видимому  является  непременным  условием  для   этой
профессии. Считается, что  потом будущего  знахаря  убивают  копьем, которое
пронзает ему голову от уха до  уха,  и духи уносят  его в свою  пещеру,  где
живут  как бы в своего рода потустороннем мире.  Для нашего  мира  он просто
потерял сознание,  в  потустороннем же мире у  него тем временем изымают все
внутренние  органы и  заменяют  новыми.  Надо  думать, что  эти органы лучше
обычных,  может  быть, неуязвимее или, во  всяком случае, меньше  подвержены
колдовским угрозам. Он  приобретает таким образом силу для  своей профессии,
но если  вникнуть,  его новая власть начинается с его внутренностей.  Он был
мертв,  прежде  чем  вступил  в  свои  права,  но эта  смерть  служит  более
совершенному наполнению его тела. Его тайна известна только ему и духам: она
в его теле.
     Примечательная черта  наличие у колдуна множества мелких кристаллов. Он
носит  их  вокруг  своего   туловища,  они  непременная  принадлежность  его
профессии: усердные манипуляции  с  этими камешками  совершаются при  всяком
действии  с  больным.  Иногда колдун сам раздает такие камешки,  затем вновь
извлекает их из пораженных частей тела больного. Чужеродные, твердые частицы
в теле оказываются  причиной  его страданий. Это как бы своеобразная  валюта
болезни, курс которой известен лишь колдуну.
     Если не  считать этих весьма интимных  действий  с  больным, колдовство
обычно  совершается на  расстоянии.  Втайне  изготовляются всевозможные виды
острых волшебных  палочек, затем их издалека  направляют на жертву, которая,
не подозревая об этом, оказывается поражена  ужасным  действием  колдовства.
Здесь  в  ход  идет  тайна  выслеживания.  Выпушенные  с дурными намерениями
маленькие  стрелы  иногда можно  увидеть на  небе  в  виде  комет.  Сам  акт
совершается быстро, но его действия приходится иногда ждать некоторое время.
     Индивидуальные  колдовские  дейст