убликой настолько подверженной смутам  и  до  того
беспорядочной, что, не исправь судьба и военная  доблесть  его  недостатков,  он
оказался бы ничтожнее всякого другого государства> Я не могу отрицать того,  что
счастливая судьба и армия были  причинами  римского  владычества;  но  в  данном
случае мне представляется неизбежным само возникновение  названных  причин,  ибо
хорошая армия имеется там, где существует хороший политический строй, и  хорошей
армии редко не сопутствует счастье.
     Но перейдем к другим примечательным особенностям этого города. Я утверждаю,
что осуждающие столкновения между Знатью и Плебсом порицают, по-моему, то самое,
что было главной причиной сохранения в Риме свободы;  что  они  обращают  больше
внимания  на  ропот  и  крики,  порождавшиеся  такими  столкновениями,  чем   на
вытекавшие из них благие последствия; и что, наконец, они не учитывают того, что
в каждой республике имеются два различных умонастроения - народное и дворянское,
и что все законы, принимавшиеся во имя свободы, порождались разногласиями  между
народом и  грандами.  В  этом  легко  убедиться  на  примере  истории  Рима.  От
Тарквиниев до Гракхов - а их разделяет более трехсот лет - смуты  в  Риме  очень
редко приводили к изгнаниям и еще реже - к кровопролитию.  Никак нельзя называть
подобные смуты губительными.  Никак нельзя утверждать, что в республике, которая
при всех возникавших в ней раздорах за такой долгий срок отправила в изгнание не
более восьми -- десяти  граждан,  почти  никого  не  казнила  и  очень  немногих
приговорила к денежному штрафу, отсутствовало внутреннее единство.  И  уж  вовсе
безосновательно объявлять неупорядоченной республику,  давшую  столько  примеров
доблести, ибо добрые примеры порождаются хорошим воспитанием, хорошее воспитание
- хорошими законами, а хорошие законы - теми  самыми  смутами,  которые  многими
необдуманно осуждаются.  В самом деле, всякий,  кто  тщательно  исследует  исход
римских смут, обнаружит,  что  из  них  проистекали  не  изгнания  или  насилия,
наносящие урон общему благу, а законы и постановления, укрепляющие  общественную
свободу.
     Возможно, кто-нибудь мне возразит: "Что за странные, чуть  ли  не  зверские
нравы: народ скопом орет на Сенат, Сенат - на народ, граждане  суматошно  бегают
по улицам, запирают лавки, все плебеи разом покидают Рим - обо всем этом страшно
даже  читать".  На  это  я  отвечу:  всякий  город  должен  обладать   обычаями,
предоставляющими народу возможность давать выход его честолюбивым стремлениям, а
особливо такой город, где во всех важных делах приходится считаться  с  народом.
Для Рима было обычным, что когда народ хотел добиться  нужного  ему  закона,  он
либо прибегал к какому-нибудь из вышеназванных действий, либо  отказывался  идти
на  войну,  и  тогда,  чтобы  успокоить  его,  приходилось  в   какой-то    мере
удовлетворять  его  желание.  Но  стремления  свободного  народа  редко   бывают
губительными  для  свободы,  ибо  они  порождаются  либо  притеснениями,    либо
опасениями народа, что его хотят притеснять.  Если опасения  эти  необоснованны,
надежным средством против них является сходка, на которой какойнибудь  уважаемый
человек произносит речь  и  доказывает  в  ней  народу,  что  тот  заблуждается.
Несмотря на то, что народ, по словам Туллия, невежествен, он способен воспринять
истину и легко уступает,  когда  человек,  заслуживающий  доверия,  говорит  ему
правду.
     Итак, следует  более  осмотрительно  порицать  римскую  форму  правления  и
помнить о том, что многие хорошие следствия, имевшие место в римской республике,
должны были быть обусловлены превосходными причинами.  И раз смуты были причиной
учреждения Трибунов, они заслуживают  высшей  похвалы.  Учреждение  Трибунов  не
только предоставило народу его долю в управлении государством, но и имело  своей
целью защиту свободы, как то будет показано в следующей главе.

Глава V
                КТО ЛУЧШЕ ОХРАНЯЕТ СВОБОДЫ - НАРОД ИЛИ ДВОРЯНЕ,
                 И У КОГО БОЛЬШЕ ПРИЧИН ДЛЯ ВОЗБУЖДЕНИЯ СМУТ -
                   У ТЕХ, КТО ХОЧЕТ ПРИОБРЕСТИ, ИЛИ ЖЕ У ТЕХ,
                       КТО ХОЧЕТ СОХРАНИТЬ ПРИОБРЕТЕННОЕ

     Те, кто мудро создавали республику, одним из самых необходимых дел почитали
организацию охраны свободы.  В зависимости от того, кому она  вверялась,  дольше
или меньше сохранялась свободная жизнь.  А так как в каждой  республике  имеются
люди знатные и народ, то возникает вопрос, кому лучше поручить названную охрану.
У лакедемонян, а во времена более к нам близкие - у венецианцев, охрана  свободы
была отдана в руки Нобилей; но у римлян она была поручена Плебсу.
     Необходимо поэтому рассмотреть, какая  из  этих  республик  сделала  лучший
выбор.  Если вникать в причины, то можно будет много сказать в пользу каждой  из
них. Если же взглянуть на результаты, то придется, наверное, отдать предпочтение
Нобилям, ибо свобода в Спарте и Венеции просуществовала дольше, чем в Риме.
     Обращаясь к рассмотрению причин, я скажу, имея в виду  сперва  римлян,  что
охрану какой-нибудь вещи надлежит поручать тому, кто бы менее  жаждал  завладеть
ей.  А если мы посмотрим на цели  людей  благородных  и  людей  худородных,  то,
несомненно, обнаружим, что благородные изо всех сил стремятся  к  господству,  а
худородные желают лишь не быть порабощенными и, следовательно,  гораздо  больше,
чем гранды, любят свободную жизнь, имея меньше  надежд,  чем  они,  узурпировать
общественную свободу.  Поэтому естественно, что  когда  охрана  свободы  вверена
народу, он печется о ней больше и, не имея возможности сам узурпировать свободу,
не позволяет этого и другим
     Но с другой стороны, защитники спартанского и венецианского строя  говорят,
что при вручении охраны свободы людям могущественным и знатным сразу достигаются
две важные цели: вопервых, благодаря этому знать удовлетворяет  свое  честолюбие
и, занимая господствующее положение в республике, держа  в  своих  руках  дубину
власти, имеет все основания чувствовать себя вполне довольной, а во-вторых, этим
сильно ослабляется мятежный дух черни, являющийся причиной бесконечных  раздоров
и беспорядков в республике и способный довести Знать до такого отчаяния, которое
со временем принесет дурные плоды.  В качестве примера они ссылаются на  тот  же
Рим, где после установления должности плебейских Трибунов чернь, получив в  свои
руки власть, не довольствовалась одним плебейским Консулом, но  пожелала,  чтобы
оба Консула были плебейскими.  Потом она потребовала себе Цензуру, Претуру и все
другие высшие  правительственные  должности  в  государстве.  Но  и  это  ее  не
удовлетворило; поэтому, увлекаемая все тем же неистовством, она  начала  обожать
людей, которых считала способными сокрушить знать. Это породило могущество Мария
и погубило Рим.
     Поистине, тому, кто должным образом взвесит одну и другую  возможность,  не
легко  будет  решить,  кому  следует  поручить  охрану  свободы,    не    уяснив
предварительно, какая из человеческих склонностей пагубнее для республики  -  та
ли, что побуждает сохранять приобретенные почести, или же та, что толкает на  их
приобретение.
     Всякий, кто тщательно исследует этот вопрос со всех сторон, придет в  конце
концов к следующему выводу ты рассуждаешь либо о  республике,  желающей  создать
империю, подобную Риму, либо о той, которой достаточно просто уцелеть.  В первом
случае надо делать все, как делалось в Риме; во втором - можно подражать Венеции
и Спарте по причинам, о которых будет сказано в следующей главе.
     Но, возвращаясь к рассмотрению того, какие люди опаснее для республики - те
ли, что жаждут приобретать, или же те,  кто  боится  утратить  приобретенное,  -
укажу, что когда для раскрытия заговора, возникшего в Капуе  против  Рима,  Марк
Менений был сделан диктатором, а Марк Фульвий - начальником  конницы  (оба  были
плебеями), они получили от народа также и полномочия  установить,  кто  в  самом
Риме с помощью подкупа и вообще незаконными путями затевает получить консульство
и другие должности.  Знать сочла, что таковые полномочия, данные диктатору, были
направлены против нее, и распустила по Риму  слухи,  будто  почетных  должностей
подкупом и незаконным способом ищут не знатные люди, а худородные,  которые,  не
имея возможности полагаться на происхождение и  собственные  доблести,  пытаются
достичь высокого положения незаконным путем.  Особенно в  этом  обвиняли  самого
диктатора.  Обвинения эти были настолько серьезны, что Менений, созвав сходку  и
жалуясь на клевету, возведенную на  него  знатью,  сложил  с  себя  диктатуру  и
отдался на суд народа.  Дело его разбиралось, и он был оправдан. На  суде  много
спорили о том, кто честолюбивее - тот  ли,  кто  хочет  сохранить  приобретенную
власть, или же тот, кто стремится к ее приобретению, ибо и то и  другое  желание
легко может стать причиной величайших смут.  Чаще всего, однако,  таковые  смуты
вызываются людьми имущими, потому страх потерять богатство порождает у них те же
страсти, которые свойственны неимущим, ибо никто  не  считает,  что  он  надежно
владеет тем, что у него есть, не приобретая большего.  Не говоря уж о  том,  что
более богатые люди имеют большие возможности и средства  для  учинения  пагубных
перемен.  Кроме того, нередко случается, что их наглое  и  заносчивое  поведение
зажигает в сердцах людей неимущих желание обладать властью либо для того,  чтобы
отомстить обидчикам, разорив их, либо для того, чтобы самим получить богатство и
почести, которыми те злоупотребляют.

Глава VI
                       ВОЗМОЖНО ЛИ БЫЛО УСТАНОВИТЬ В РИМЕ
                    ТАКОЙ СТРОЙ, КОТОРЫЙ УНИЧТОЖИЛ БЫ ВРАЖДУ
                            МЕЖДУ НАРОДОМ И СЕНАТОМ

     Выше мы рассуждали о последствиях, которые имели раздоры  между  Народом  и
Сенатом.  Однако, проследив их до времени Гракхов, когда они сделались  причиной
крушения свободной жизни, вероятно, найдется кто-нибудь, кто пожелает, чтобы Рим
достиг великих результатов без того,  чтобы  в  нем  существовала  вышеназванная
вражда. Поэтому мне кажется делом, достойным внимания, посмотреть, можно ли было
установить в Риме такой строй, который уничтожил бы упомянутые раздоры.  А желая
исследовать это, необходимо обратиться к тем республикам, которые  долгое  время
просуществовали свободными без подобной вражды и смут, и посмотреть, каков был у
них строй и можно ли было ввести его  в  Риме.  В  качестве  примера  у  древних
возьмем Спарту, а у наших современников Венецию - государства, о которых  я  уже
говорил.
     В Спарте был царь и небольшой Сенат, который ею  управлял.  Венеция  же  не
имеет различных наименований для членов правительства; все, кто могут  принимать
участие в управлении, называются там одним общим именем - Дворяне.  Такой обычай
возник в Венеции больше благодаря случаю, нежели мудрости ее законодателей. Дело
обстояло вот как: на небольших клочках суши, где расположен теперь город, в силу
причин, о которых уже говорилось, скопилось много людей. Когда число их возросло
настолько, что для продолжения совместной жизни  им  потребовались  законы,  они
установили определенную форму правления; часто собираясь вместе  на  советы,  на
которых решались вопросы, касающиеся города, они в конце концов постановили, что
их вполне достаточно для нормальной политической жизни,  и  закрыли  возможность
для участия в правлении всем тем, кто поселился бы там позднее.  А  так  как  со
временем в Венеции оказалось  довольно  много  жителей,  не  имеющих  доступа  к
правлению, то, дабы почтить тех, кто правил, их стали именовать Дворянами,  всех
же прочих - Пополанами.
     Подобный порядок смог возникнуть и сохраниться без смут, потому что,  когда
он родился, любой из тогдашних обитателей Венеции входил  в  правительство,  так
что  жаловаться  было  некому;  те  же,  кто  поселился  в  ней  позднее,  найдя
государство  прочным  и  окончательно  сложившимся,  не  имели  ни  причин,   ни
возможностей для смут.  Причин у них не было потому,  что  никто  их  ничего  не
лишил; возможностей же у них не было оттого, что правители держали их  прочно  в
узде и не использовали там, где они могли бы приобрести авторитет.  Кроме  того,
тех, кто поселился в  Венеции  позднее,  не  было  слишком  много,  так  что  не
существовало диспропорции между теми, кто правил, и теми, кем  управляли:  число
Дворян либо равнялось числу Пополанов, либо превосходило его.  Вот причины того,
почему Венеция смогла учредить у себя такой строй и сохранить его в целостности.
     Спарта, как я уже говорил,  управлялась  Царем  и  небольшим  Сенатом.  Она
смогла просуществовать столь долгое время, потому что в Спарте было мало жителей
и потому что в нее был закрыт доступ для чужестранцев, желавших там  поселиться,
а также потому, что,  почитая  законы  Ликурга  (их  соблюдение  уничтожало  все
причины для смут), спартанцы смогли долго сохранять внутреннее единство.  Ликург
своими  законами  установил  в  Спарте  имущественное  равенство  и  неравенство
общественных положений; там  все  были  равно  бедны;  плебеи  не  обладали  там
честолюбием, ибо высокие общественные должности  в  городе  распространялись  на
немногих граждан и Плебс не подпускался к ним даже близко; аристократы же  своим
дурным  обращением  никогда  не  вызывали  у  плебеев  желания  завладеть  этими
должностями.  Такое положение было создано спартанскими Царями, которые, обладая
самодержавной властью и будучи окруженными со всех сторон Знатью, не имели более
верного средства для  поддержания  своего  достоинства,  нежели  предоставление.
Плебсу защиты от всякого рода обид.  Благодаря этому Плебс не испытывал страха и
не стремился к государственной власти; а так как у него не было  государственной
власти и он не испытывал страха, то тем самым не  возникло  соперничества  между
ним и Знатью, отпала причина для смут,  и  Плебс  и  Знать  могли  долгое  время
сохранять  единство.  Два  важных  обстоятельства  обусловливали  это  единство:
во-первых,  в  Спарте  было  мало  жителей,  и  поэтому  они  могли  управляться
немногими; во-вторых, не допуская в  свою  республику  иноземцев,  спартанцы  не
имели случая ни развратиться, ни до такой степени  увеличиться  численно,  чтобы
для них стало невыносимым управляющее ими меньшинство.
     Таким образом, приняв все это во внимание, ясно,  что  законодателям  Рима,
дабы в Риме установилось такое же спокойствие, как в вышеназванных  республиках,
необходимо было сделать одно из двух: либо, подобно венецианцам, не использовать
плебеев на войне, либо, подобно спартанцам,  не  допускать  к  себе  чужеземцев.
Вместо этого они делали и то и другое, что придало Плебсу  силу,  увеличило  его
численно и предоставило ему множество поводов для учинения смут.  Однако если бы
римское государство было более спокойным, это повлекло  бы  за  собой  следующее
неудобство: оно оказалось бы также более слабым, ибо отрезало  бы  себе  путь  к
тому величию, которого оно  достигло.  Таким  образом,  пожелай  Рим  уничтожить
причины смут, он уничтожил бы и причины, расширившие его границы.
     Если  вглядеться  получше,  то  увидишь,  что  так  бывает  во  всех  делах
человеческих: никогда невозможно избавиться от одного неудобства,  чтобы  вместо
него не возникло  другое.  Поэтому,  если  ты  хочешь  сделать  народ  настолько
многочисленным  и  хорошо  вооруженным,  чтобы  создать  великую  державу,  тебе
придется наделить его такими качествами, что ты потом уже не  сможешь  управлять
им  по  своему  усмотрению.  Если  же  ты  сохранишь  народ  малочисленным   или
безоружным, дабы иметь возможность делать с ним все, что  угодно,  то  когда  ты
придешь к власти, ты либо  не  сможешь  удержать  ее,  либо  народ  твой  станет
настолько труслив, что ты сделаешься жертвой первого же, кто  на  тебя  нападет.
При каждом решении надо смотреть, какой выбор представляет меньше  неудобств,  и
именно его считать наилучшим, ибо никогда не бывает так, чтобы все шло без сучка
без задоринки.
     Рим, таким образом, мог по образу  Спарты  установить  у  себя  пожизненную
власть государя и учредить небольшой Сенат, но, желая создать  великую  державу,
он не мог, подобно Спарте, не увеличивать число своих граждан; по  этой  причине
пожизненный Царь и малочисленный Сенат мало способствовали бы его единству.
     Вот почему, если кто пожелает заново учредить республику,  ему  надо  будет
прежде всего поразмыслить над тем, желает ли он, чтобы  она  расширила,  подобно
Риму, свои границы и могущество или же чтобы она осталась в  узких  пределах.  В
первом случае необходимо устроить ее, как Рим, и дать самый широкий простор  для
смут  и  общественных  несогласий,  ибо  без  большого  числа  и  притом  хорошо
вооруженных граждан республика никогда не сможет вырасти или, если она вырастет,
сохраниться Во втором случае ее можно устроить наподобие Спарты  и  Венеции;  но
так как территориальное расширение - яд для подобных республик, надо,  чтобы  ее
учредитель всеми возможными средствами запретил ей завоевания,  ибо  завоевания,
опирающиеся на слабую республику, приводят к ее крушению.  Так было со Спартой и
с Венецией.  Первая из них, подчинив  себе  почти  всю  Грецию,  обнаружила  при
ничтожной неудаче  непрочность  своих  основ:  восстания  в  греческих  городах,
последовавшие за восстанием в Фивах, поднятым Пелонидом, полностью сокрушили эту
республику.  То же самое случилось и с  Венецией:  захватив  значительную  часть
Италии - в большинстве случаев  не  посредством  войн,  а  благодаря  деньгам  и
хитрости, - она, как только ей пришлось доказать свою силу, в один день утратила
все.
     Я готов поверить, что можно создать долговечную республику, придав ей такой
же внутренний строй, какой был в Спарте или в Венеции; чтобы  помещалась  она  в
укрепленном месте и обладала такой силой, что никто не считал бы  возможным  тут
же ее уничтожить; а с другой стороны, чтобы она не была настолько могущественна,
дабы внушать страх своим соседям.  В этом случае она могла бы долго наслаждаться
своим строем.  Ведь война против того или  иного  государства  ведется  по  двум
причинам: во-первых, для того чтобы стать его господином, во-вторых, из  боязни,
как бы оно на тебя не  напало.  Обе  эти  причины  почти  полностью  устраняются
вышесказанным способом. Если республику, хорошо подготовленную к обороне, трудно
будет одолеть, то, как я полагаю, вряд ли случится, чтобы кто-нибудь задумал  ее
завоевывать.  В то же время, если она не будет выходить из своих пределов и опыт
докажет, что она лишена честолюбия, никто из страха за себя не начнет против нее
войну, особливо если конституция или специальный закон будут запрещать ей захват
чужих территорий.
     Я твердо  верю,  что,  имейся  возможность  сохранить  состояние  подобного
равновесия, в городе  установилась  бы  истинная  политическая  жизнь  и  полное
спокойствие. Однако поскольку все дела человеческие находятся в движении, то, не
будучи в состоянии оставаться на месте,  они  идут  либо  вверх,  либо  вниз,  и
необходимость вынуждает тебя к тому, что отвергает твой разум.  Так  что,  когда
республику, не  приспособленную  к  территориальным  расширениям,  необходимость
заставляет расшириться, она теряет свои основы  и  гибнет  еще  быстрее.  Но,  с
другой стороны, если бы Небо оказалось к ней  столь  благосклонным,  что  ей  не
пришлось бы  вести  войну,  праздность  сделала  бы  ее  либо  изнеженной,  либо
раздробленной.  То и другое вместе или порознь стало  бы  причиной  ее  падения.
Потому, так как невозможно, по-моему,  ни  добиться  названного  равновесия,  ни
избрать средний путь, надо при учреждении республики думать о более почетной для
нее роли и устраивать республику так, чтобы, когда необходимость  вынудит  ее  к
территориальным  расширениям,  она  сумела  бы  сохранить    свои    завоевания.
Возвращаясь к