о собственному заявлению, вывести этого Цапка за деревню и пустить ему пулю в лоб. Но потом решил завести его ко мне, имея в виду, что со мной находятся товарищ Лютый и С. Каретник и мы сообща разрешим вопрос, как поступить с ним. 

Сам Цапко оказался неглупым человеком. Он быстро сообразил, как выпутаться из создавшегося положения, и заявил, что он шел к Батьке Махно получить разрешение на переезд через деревню Темировку жениха и невесты, которые должны были ехать рано утром в село Санжаровку в церковь венчаться. 

Это заявление показалось мне уже совсем подозрительным. Я быстро оделся и распорядился по отряду: приготовиться к выезду. Потом заявил гражданину Цапко, что свадьба их может себе ехать горой по дороге, ведущей по-над деревней, если она думает ехать до рассвета к церкви. Если же она выедет на рассвете, то тогда нас в деревне уже не будет, и она может ехать через деревню. Тут же я распорядился, чтобы разведчики вывели Цапка за деревню и пустили его на все четыре стороны. Разведчики исполнили мое распоряжение. 

Однако сам я, да и товарищи, обидевшиеся на меня за то, что я отпустил Цапка, когда его нужно было убить, по их мнению, были в тревоге. Хотя и сделали распоряжение по отряду расстановиться снова по своим квартирам до особого распоряжения о выезде, тем не менее не раздевались и не ложились больше. Даже более этого, я сделал предложение товарищу Марченко, как дежурному, распорядиться, чтобы наши раненые бойцы оставались на тачанках, раз уж они погружены, до утра... 

Вдруг всего через 30--40 минут после того, как Цапко был отпущен, со стороны имения Серикова на нашей заставе затрещал пулемет. А вслед за ним затрещали с двух сторон деревни неприятельские пулеметы. Мы все, кто был в моей квартире, выскочили во двор. Пули со стороны неприятеля со свистом перелетали через деревню. 

Быстро и решительно делаю распоряжение всем командирам и близко расположенным от стрельбы частям выступить навстречу врагам, а остальному отряду выстроиться и вытягиваться через горку к Малой Темировке, занять поудобней под горкой позицию и закрепиться на ней. Сам же с Каретником и Исидором Лютым бегу к заставе, которая первой открыла огонь. Увы, было уже поздно: наш пулеметчик был ранен и застава отступала. Я оглянулся и увидел, что на улицу выскакивают наши бойцы и спешно вытягиваются за горку, а с другой стороны чуть виднеются в рассветном тумане стройно идущие на деревню боевые мадьярские стрелки, то стреляя изредка из карабинов, то бросая вперед бомбы по пути своего шествия.

 - Хорошие это бойцы, видимо, - сказал я товарищу Каретнику и тут же, обернувшись к Лютому, схватил у него ручной пулемет системы "льюис". Лютый быстро стал на колени, я с его плеча прицелился по этим колоннам и начал по ним стрелять. Мне казалось, что я стреляю неудачно, но я быстро заметил, как колонны разорвались, и я начал пускать по ним одну ленту за другой. 

В это время Марченко выскочил из деревни с нашими бойцами, человек 60-70, и бросился в атаку на неприятеля. Но напрасно. Стрелки в его рядах были меткие и отважные: они как-то быстро отбили нашу атаку и захватили наш пулемет. Мы группками в 10-15 человек каждая начали отступать через дворы на противоположную сторону деревни, еле-еле успевая выхватывать своих раненых. 

Мадьярские стрелки уже в деревне. Они хотя и теряют товарищей из своих рядов (мы в них тоже хорошо попадали), но не останавливаются. Их бомбометчики идут впереди и бомбами очищают им путь вперед по деревне. 

 - Учитесь, учитесь, сынки, у этих отважных стрелков, как нужно брать села у неприятелей, - кричал я своим друзьям-повстанцам. И в то же время я старался воодушевить их и с риском для себя выскакивал со Щусем, Каретником, Лютым, Петренко и другими рядовыми повстанцами на улицы деревни и отстреливался от неприятеля, всячески стараясь отбить и приостановить его удачное наступление. Так мы подошли к последним дворам деревни. Дальше поле. Часть бойцов с Марченко во главе, выскочив на вспаханное поле, залегла в его бороздах. В это же время один, другой, третий повстанцы из связи от частей возле меня падают убитыми. А сестра, она же невеста тяжело раненного еще в Дибривках младшего Петренко, подбегает ко мне и сообщает:

 - Ваша, Батько, жена с подводой осталась в деревне.
 - Ничего, теперь уже поздно спасать ее, - ответил я и тут же спросил ее:
 - А где раненый Петренко?
 - Тоже остался в деревне, - услыхал я в ответ. И, только что я подскочил к Щусю, который тянул одного из наших раненых повстанцев с улицы в последний двор, в котором мы, находившиеся последними под ударами мадьярских стрелков из деревни, группировались, как вдруг товарищ Щусь падает. Пуля попала ему ниже бедра и прошла обе ноги навылет.
 - Петя! - кричу я старшему Петренко. - Бери Щуся на плечи и тащи через гору к обозу! 

Сам с несколькими повстанцами еще раз выскакиваю на главную улицу деревни и из ручных пулеметов и винтовок осаживаю стрелков неприятеля. Тем временем остальным нашим бойцам было сделано распоряжение отступать с перебежками за горку. 

Когда наши бойцы выскочили в поле, им можно было без поражения перебежать через горку. Но они залегли на вспаханной земле, желая теперь дать возможность своим обстрелом противника легко отступить со двора мне и оставшимся возле меня повстанцам. Этим самым они навредили себе. Мадьярские стрелки, потеряв надежду выйти из главной улицы в поле, как-то быстро оказались с другой стороны деревни и теперь уже решительно и никому из нас не давали возможности перебегать полем своим метким ружейным и пулеметным огнем. Все те из наших бойцов, которые только схватывались с земли, были сейчас же сражены пулями. 

Ужасно тяжело становилось на душе. Всюду - на улице, во дворе, в поле - падали наши бойцы, пока товарищ Подгорный не собрал человек 15 кучеров из обоза и с одним пулеметом не зашел сбоку этим стрелкам и не начал их поливать градом пуль. Это спасло наше положение. Большая часть бойцов наших перебежала через горку, не зацепленная пулями. 

Вышли в поле и все повстанцы со двора под командой Лютого. Лишь я и С. Каретник остались еще во дворе, пытаясь взять с собою трех тяжело раненных повстанцев. И мы их взяли, но не донесли до обоза и сами не дошли до него. 

За то время, что мы дрались с этим отрядом мадьярских стрелков, к ним подошли со всех сторон подкрепления, и теперь уже они нас совсем почти окружали. Поэтому наш выход со двора был кошмарно тяжелым, тем более что мы, 10 человек, несли троих раненых. Мишень оказалась лучше не надо для врагов. Товарища Каретника сразу ранили. Сестра, которая возилась с ранеными все время под огнем, была убита наповал. Прошли мы еще немного далее, и было убито еще четыре бойца, из них двое тех, которых мы несли. А еще далее нас осталось живыми всего три человека вместе с раненым Каретником. Человек пять наших повстанцев из-за горы бросились было к нам, чтобы взять тех из нас, кто послабее, на руки и вынести из-под огня, но трое из них тут же были сражены и упали мертвыми. Теперь мы, оставшиеся три человека, в поле, на версту расстояния от своих и на двести саженей от наступавших врагов расскочились друг от друга на несколько саженей и то и дело то бежали, то падали, когда пули совсем близко ложились возле нас. Наконец у одного из нас, у товарища Лазаренко из-под Днепра, нервы не выдержали. Он прикладывает к виску свой наган и пускает себе пулю. 

Не хотелось оставить врагам его револьвера. Я подскочил к застрелившемуся и забрал его наган. В это время Каретник был уже далеко от меня. Я остался один и бежать дальше не мог. Я начал уже пробовать этот же револьвер, чтобы приложить его к своему виску, ибо увидел и сбоку, и спереди меня людей, как будто врагов. И в это время слышу чистый, искренний голос:
 - Батько, Батько, сюда! 

То кричал Исидор Лютый. Он был с двумя друзьями, Марченко и Петренко. Я к ним подбежал. Они усадили меня на винтовки и бегом унесли через горку к обозам. 

Только здесь моя подруга, о которой сестра говорила, что она осталась в деревне с подводой, и вообще командиры и повстанцы, осматривая меня, лежавшего на тачанке, нашли, что я ранен в руку. Верхняя моя одежда и шапка были прострелены в нескольких местах. Я же этого не чувствовал и не замечал... 

Но я скоро пришел в себя и видел всех командиров, оставшихся в живых, вокруг меня. Семена же Каретника я среди них не видел, и это меня очень встревожило. Каретник - один из друзей, в котором я с первых дней восстания заметил твердость революционного борца, и это меня с ним особенно сроднило. Я наделал шуму: "Где Каретник?.." Оказывается, он, не перевязавши свою рану, как только добежал до остатков отряда, схватил пулеметчиков с пулеметами и помчался под горку навстречу победоносным врагам. 

Я распорядился, чтобы он снялся с позиции. Когда он прибыл, отряд наш, оставив врага под Старой Темировкой, вытянулся через Малую Темировку на село Санжаровку, не меняя маршрута на Гуляйполе. 

Я несколько раз отъезжал в сторону от отряда и со стороны смотрел на него, на то, как поредели его ряды. И больно было на сердце, и тяжело отзывалось это на моей усталости. Но я не терял веры в то, что силы наши оправятся и пополнятся новыми и что конечная победа над палачами все-таки будет на стороне нас, трудящихся, в самые ближайшие недели, и убеждал в этом своих друзей-повстанцев и чувствовал, что они бодрствовали и старались делать все для того, чтобы все это сбылось. 

В Санжаровке мы встретились со свадьбой, о пропуске которой через Старую Темировку помещик Цапко ночью приходил хлопотать. От ряда лиц из этой веселой свадьбы мы узнали, что отряд мадьярских стрелков подночевывал в имении Цапко. Вопрос стал ясным. Цапко приходил в Старую Темировку под предлогом просить пропуск для проезда жениха и невесты со всем свадебным поездом в разведку. 

Было сделано распоряжение повстанцам конфисковать все тачанки с лошадьми этой кулацко-помещичьей свадьбы. Повстанцы выполнили распоряжение и любезно предложили этой веселой кулацко-помещичьей толпе проводить жениха и невесту домой пешком, так как их тачанки и хорошие лошади нужны были повстанческой армии для посадки на них пулеметов и пулеметчиков. 

Отсюда отряд направился в объезд вокруг Гуляйполя с целью очистить окружность его от снова съехавшихся в свои богатые и роскошные усадьбы помещиков и крупных кулаков. Чтобы охранять их, немецко-австрийское командование снова насадило в этих усадьбах свои, теперь уже сводные, конно-пехотные отряды, преступно и глупо надеясь при их помощи приучить крестьянство уважать право помещицко-кулацкой собственности на землю и на паразитические привилегии. 

До появления нашего повстанческого отряда под Гуляйполем немецко-австрийские отряды в этих усадьбах и простилавшихся возле них деревушках и даже в самом Гуляйполе с помощью гетманской варты торжествовали, ибо ни один из наших многочисленных мелких отрядов не в силах был справиться с ними. Они всегда при столкновении брали верх над отрядами и этим несколько запугивали население района. 

Это-то и заставило штаб повстанчества распорядиться, чтобы район Гуляйполя в первую очередь был раз и навсегда очищен от помещиков и их охраны с расчетом, чтобы они никогда уже не могли возвращаться в эти свои гнезда. 

Делая этот объезд вокруг Гуляйполя, наш отряд принужден был под каждым имением задерживаться по нескольку часов, выдерживая контратаки помещиков и кулаков с помощью немецко-австрийских солдат. При этом нам, конечно, пришлось нести большие жертвы. Тем не менее мы не могли отступать. И мы в конце концов всюду врагов окружали и уничтожали. 

Эти наши бои вокруг Гуляйполя, повторные и упорные бои повстанцев с врагами революции, с врагами права трудящихся на землю и вольный труд, на свободу и независимость, с помещиками, кулаками и грубой силой немецко-австрийских штыков на сей раз привлекли к себе внимание очень широкой трудовой крестьянской массы. 

Массы стали быстро группироваться вокруг созданных нами инициативных повстанческих групп и начали под их руководством решительно восставать в ряде районов почти одновременно. 

Это ошеломило тупое немецко-австрийское и гетманское командование на Екатеринославщине так, что оно в первые дни даже не знало, что, какими силами и в каких местностях прежде всего предпринять, чтобы подавить начавшееся подлинно народное восстание. 

Так, штаб повстанцев-махновцев в третий раз осуществил чистку окрестностей Гуляйполя от контрреволюционных сил и заставил широкие трудовые массы реально выявить свое отношение к этому решительному действию. И когда окружность Гуляйполя была очищена от контрреволюционных сил, массы не только морально, но и реально поддержали наше дело. На время по крайней мере центральные рычаги контрреволюционных вооруженных сил были парализованы. И тогда штаб и главное ядро вооруженных повстанческих сил вступили в Гуляйполе с определенными задачами. 

Глава XIII
ТРЕБОВАНИЕ-МАНЕВР К НЕМЕЦКО-АВСТРИЙСКИМ И ГЕТМАНСКИМ ВЛАСТЯМ. ПЕРВЫЕ КОМАНДИРЫ БОЕУЧАСТКОВ. ПРОВОКАТОРЫ И ШПИОНЫ. НАШИ ПЛАНЫ ДАЛЬНЕЙШЕЙ БОРЬБЫ С ВОЗВРАТИВШИМИСЯ ПОМЕЩИКАМИ И КУЛАКАМИ. МОЙ ОБЪЕЗД РАЙОНОВ

Октябрь 1918 года. Отряд вступил в Гуляйполе. Созвали большой митинг для повстанцев и населения. Я и товарищ Марченко осветили перед всеми тружениками задачи повстанчества в данный момент. Был затронут вопрос об организации отнятия у буржуазии оружия, о том, что проделал наш отряд на этом пути и что должны повсеместно по всей Украине проделать все наши отряды, все трудовое население, желающее быть свободным от государства вообще и от гетманской государственности в частности. 

Население Гуляйполя и повстанцы целиком одобрили задачи нашего повстанческого махновского движения. Население, еще не взявшее в руки оружие, постановило поддерживать движение повстанчества всеми материальными и техническими средствами, заверив при этом, что вся молодежь считает себя от сего дня в распоряжении штаба Батьки Махно. 

С этого времени наши подпольные инициативные участковые группы стали открытыми органами формирования революционно-боевых единиц повстанчества. Симпатии, бдительность и активная помощь трудового населения явились их охраной в работе над этим делом. Таким образом, Гуляйполе, изменнически преданное немецко-австрийскому и Украинской Центральной рады командованию в апреле, теперь восстановило свое революционное положение в районе. И снова из него начала исходить проповедь крестьян-анархистов о подлинной революции трудящихся как о средстве разрушения старого царско-помещичьего строя и создания на его месте строя нового, красивого и свободного от власти собственников и политических авантюристов, подлинного свободного общества тружеников. 

В день занятия Гуляйполя повстанческий штаб обсудил вопрос о судьбе схваченных австрийскими властями наших товарищей - А. Калашникова, секретаря гуляйпольской группы анархистов-коммунистов, и членах этой группы: Савелии Махно, Филиппе Крате, Прохоре Коростелеве и других, заточенных в Александровскую тюрьму. 

Теперь мы решили действовать не только на фронте, но и на телеграфе против врагов революции. Мы выработали телеграмму немецко-австрийским и гетманским властям в городе Александровске, которая предъявляла требование об освобождении наших товарищей из тюрьмы. В ней мы говорили им: 

"Разбив и разогнав немецко-австрийские и гетманские силы под Гуляйполем, штаб повстанчества временно задержался в Гуляйполе, откуда нашел наиболее удобным потребовать от немецко-австрийской и гетманской власти города Александровска немедленного освобождения из тюрьмы всех крестьян Гуляйпольского района. И в первую очередь представить из них в Гуляйполе Савву Махно, А. Калашникова, Прохора Коростелева, М. Шрамко, Филиппа Крата. При невыполнении требования штаба повстанчества штаб принужден будет двинуть все свои силы на Александровск, и тогда немецко-австрийское командование и гетманские власти пусть гневаются сами на себя. Восставший народ не даст им пощады". 

Телеграмма эта пошла за подписью Батьки Махно и его адъютанта Щуся. 

На это наше требование комендатура города Александровска нам ответила, что она считает требование штаба повстанческих революционных войск имени Батьки Махно вполне резонным при создавшемся положении, но выполнить его не может, так как освобождение требуемых лиц из тюрьмы, в особенности лиц, поименованных в списке, не подлежит ее санкции. Комендант города Александровска от себя может сделать лишь то, что ни с одного из поименованных в списке лиц ни один волос с головы не упадет до суда над ними. За это господин комендант ручается и велел сообщить об этом в Гуляйполе, в штаб повстанческих войск. 

Ответ из Александровска был для нас показателем того, насколько враги с нами считаются. С этой стороны он нас удовлетворил, и мы полностью использовали его в своих агитационных целях. Здесь же, в Гуляйполе, штаб движения и представители от повстанцев и всех инициативных групп заслушали мой доклад о необходимости в спешном порядке стянуть все уже сорганизованные и вступившие в открытый бой с врагами революции отряды в районы Чаплино - Гришино и Царевоконстантиновка - Пологи - Орехово и создать определенные повстанческие фронты: 1) против немецко-австро-гетманской вооруженной контрреволюции; 2) против казачьих отрядов Белого Дона; 3) против Дроздовского отряда со стороны города Бердянска и 4) против помещицко-кулацких отрядов под предводительством агентов генерала Тилло со стороны Крыма. 

 - Настало время, - говорил я в этом своем деловом докладе, - перейти от отрядов мелкого состава к крупным отрядам, вплоть до вольных батальонов большой численности и хорошего боевого качества, которые могли бы выполнять задачи революции в борьбе с контрреволюцией в фронтовом порядке. Неуязвимо же легкие боевые, конно-пехотного состава, с пулеметами на тачанках, партизанского характера отряды займутся делом партизанским по всей Левобережной Украине против врага и явятся лучшими подсобными боевыми единицами для батальонов защиты революции на фронте. Враги сильны и человеческим мясом, и техническими средствами. Они строят фронт, и мы не должны упустить момента вовремя создать против него свой революционный, трудовой фронт. Иначе наше восстание будет увлечено на путь излишней мести врагам и обессилит себя физически и морально в выполнении своей роли, идя к прямой гибели на этом ложном пути. Фронт против красновщины; фронт против дроздовщины и тилловщины, представляющих собою, как вам известно, деникинщину; фронт против немецко-австрийско-гетманских сил; следовательно, фронт, охраняющий Гуляйполе, как идейный вдохновляющий центр нашего восстания и как центр организации и общего руководства восстанием - вот что должно быть отныне нашим лозунгом дня! 

 - Это невозможно, мы бессильны выполнить это дело! - раздавались голоса некоторых товарищей. 

 - Он с ума сошел, - подавал свой голос товарищ Марченко против меня и выдвинутых мною положений о фронте. 

А я, сознавая, что все эти реплики ни на чем не основаны, радовался, ибо видел, что положения эти будут приняты нашим чрезвычайно важным заседанием и что тот же товарищ Марченко будет ревностно, как подобает истому революционеру, работать над тем, чтобы привить идею этих положений широким трудовым массам и вместе с ними проводить ее в жизнь. Поэтому друзья мои услыхали от меня в ответ на их возражения следующее:

 - Непосильного мы ничего не будем делать. Но то, что нужно, что можно, что должны мы делать, мы все будем делать для того, чтобы широкие трудовые массы деревни, а по возможности и города проявили, так же, как и мы, и в том же направлении, что и мы, свой пафос революционного бунта против контрреволюции. Воодушевленные этим пафосом широкие массы могут выйти на широкий простор революционных действий и смогут побеждать своих врагов. Пример этому вокруг нас - всюду, где наши отряды проявили максимум своей воли, энергии, отваги и чести в борьбе. Я не буду возражать против того, что выдвинутые мною положения о стягивании отрядов в одно целое и о создании фронтов не требуют от нас больших жертв. Я предвижу все, что от нас в первую очередь потребуется на этом пути. От нас потребуются акты самопожертвования и жертвы. И я, и вы все до сих пор это