но утомленным, но в то же время
не причиняет вам вреда, короче говоря, не изнуряет вас. Такая работа
всегда приятна, если вы ею не злоупотребляете. Только запомните, хорошая
косьба требует некоторой сноровки. Я говорю это как опытный косарь.
  Беседуя таким образом, мы подошли к небольшому строящемуся дому в глубине
великолепного фруктового сада, окруженного старой каменной оградой.
  - Да, да, - сказал Дик, - теперь припоминаю! Это прекрасное место для
жилого дома, но оно было занято ветхим домишком девятнадцатого века. Я
рад, что взамен него строят новый каменный дом, хотя в этой местности
можно было бы обойтись и деревом. Честное слово, у них выходит красиво. Но
я бы не строил его целиком из тесаного камня.
  Уолтер и Клара уже беседовали с высоким мужчиной, одетым в блузу
каменщика. На вид ему было лет сорок, но, вероятно, он был старше. В руке
он держал молоток и долото. Всего под навесом и на лесах работало человек
шесть мужчин и две женщины, в блузах, как и мужчины. Очень хорошенькая
женщина, не участвовавшая в работе и одетая в нарядное голубое полотняное
платье, неторопливо подошла к нам с вязаньем в руках.
  - Итак, вы поднялись сюда с реки посмотреть на непримиримых упрямцев, - с
улыбкой сказала она, приветствуя нас. - Где вы будете работать на сенокосе?
  - Немного выше Оксфорда, - сказал Дик, - там поздний сенокос. Но какова
ваша роль в делах этих упрямцев, прелестная соседка?
  - О, я счастливица, - ответила она, шутя, - я не работаю. А впрочем,
иногда и мне достается, так как я служу моделью госпоже Филиппе. Она наш
главный резчик. Пойдемте, познакомьтесь с нею.
  Она повела нас к двери дома, наполовину уже построенного, где маленькая
женщина работала резцом и молотком над отделкой ближайшей стены. Она была
очень занята своим делом и не обернулась, когда мы подошли. Но более
высокая молодая женщина, по виду почти девочка, которая уже закончила
работу, смотрела восхищенными глазами то на Клару, то на Дика. Больше
никто не обратил на нас особого внимания.
  Девушка в голубом положила руку на плечо резчицы и сказала:
  - Ну, Филиппа, если вы так пожираете вашу работу, вам скоро ничего не
останется делать. Что тогда будет с вами?
  Женщина-скульптор быстро обернулась. Ей было лет сорок.
  - Не говорите глупостей, Кейт, и постарайтесь не мешать мне, - нежным
голосом, но довольно сердито заметила она.
  Увидев нас, она сразу остановилась, а затем продолжала с приветливой
улыбкой, которой нас встречали повсюду:
  - Благодарю вас за то, что вы пришли навестить нас, соседи. Но я уверена,
вы не сочтете меня неучтивой, если я буду продолжать свою работу, особенно
если я вам скажу, что проболела весь апрель и май. А теперь свежий воздух,
солнце и работа - все вместе взятое - и моя радость выздоровления в
придачу наполняют каждый мой час наслаждением. Извините меня, я должна
продолжать!
  И она тут же снова занялась барельефом из цветов и фигур, продолжая
говорить под удары молотка:
  - Видите ли, мы все считаем это место лучшим на несколько миль вверх и
вниз для постройки дома. Но здесь так долго торчало никчемное старое
здание, что мы, каменщики, решили сыграть роль судьбы и поставить здесь
самый красивый дом, и поэтому... поэтому...
  Здесь она полностью сосредоточилась на работе. Но подошел рослый мастер и
сказал:
  - Да, соседи, так это и вышло. Все здание будет из тесаного камня, и мы
хотим украсить стены фризом из цветов и фигур. Нам мешало то одно, то
другое, - между прочим, и болезнь Филиппы. И хотя мы могли бы справиться с
фризом и без нее...
  - Вот как? - проворчала Филиппа, не оборачиваясь.
  - Да, конечно, она - наш лучший скульптор, и было бы не по-дружески начать
без нее. Так что вы видите, - сказал он, смотря на Дика и на меня, - мы
действительно не могли отправиться на сенокос, ведь правда, соседи? Но при
нынешней великолепной погоде дело у нас так спорится, что, я думаю, мы
урвем недельку-другую на уборку урожая пшеницы. И с какой радостью мы
тогда поработаем! Приезжайте на поля, что к северо-западу отсюда: вы
увидите хороших жнецов, соседи!
  - Ура! Вот как мы себя хвалим! - раздался голос с лесов над нами. - Наш
мастер находит, что это легче, чем укладывать камень за камнем.
  Эти слова покрыл общий хохот, к которому присоединился и высокий каменщик.
В это время мы увидели мальчика, который вынес столик в тень под навесом,
где были сложены камни. Нырнув в дом, мальчик снова вернулся с большой
бутылкой в ивовой оплетке и несколькими стаканами. Мастер подвел нас к
каменным глыбам, служившим сиденьями, и сказал:
  - Итак, товарищи, выпейте за то, чтобы моя похвальба осуществилась, а то я
подумаю, что вы мне не верите. Эй там, наверху! - крикнул он людям на
лесах. - Спускайтесь и вы за стаканчиком!
  Трое рабочих быстро спустились с лесов, как люди, привычные к такому
упражнению. Из остальных никто не отозвался, кроме того же шутника,
который крикнул с места:
  - Простите меня, соседи, что я не спускаюсь. Я должен продолжать: моя
работа не надзирательская, как у того молодца. Но вы все-таки пришлите нам
по стаканчику, чтобы выпить за здоровье косарей.
  Конечно, Филиппа не пожелала прервать свое излюбленное дело, однако к нам
присоединилась другая женщина-скульптор. Это была дочь Филиппы, - высокая
крепкая девушка, черноволосая, как цыганка, с удивительно торжественной
манерой держаться. Собравшись вместе, все чокнулись. Люди на лесах
повернулись к нам и выпили за наше здоровье. Но прилежная маленькая
женщина у двери ни на что не обращала внимания и только пожала плечами,
когда ее дочь, притронувшись к ней, хотела привлечь к нам ее внимание.
  Итак, пожав руки этим "упрямцам", мы стали спускаться по склону к нашей
лодке, и долго, пока мы шли, слышны были звонкие удары молотков и лопаток,
смешанные с жужжанием пчел и пением жаворонков над долиной Бэзилдона.



                                  Глава XXVII


  ВЕРХОВЬЕ

  Мы высадили Уолтера на беркширский берег, среди красот Стритлея. Далее наш
путь лежал в глубь страны, туда, где высились холмы Уайт-Хорса. И хотя
различие между старинной деревней и деревней, испорченной мещанскими
вкусами девятнадцатого века, теперь вполне изгладилось, чувство радости
охватило меня при виде знакомых, нисколько не изменившихся холмов
Беркширской цепи.
  В Уоллингфорде мы остановились для полдника. Признаки бедности и грязи,
конечно, совершенно исчезли с улиц этого старинного городка. Много
безобразных домов было снесено и много красивых выстроено, но это был тот
же Уоллингфорд, каким я его помнил.
  За обедом мы разговорились со старым и очень умным человеком, который
показался мне вторым изданием деда Хаммонда, но в сельском стиле. Он
обнаружил необыкновенное знание древней истории этой местности, со времени
Альфреда до эпохи Парламентских войн. Многие эпизоды этих войн, как вы
знаете, разыгрались вокруг Уоллингфорда. Но более интересно для нас было
то, что он прекрасно помнил о переходе к нынешнему положению вещей.
  Он много говорил по этому поводу, особенно о переселении народа из города
в деревню и о постепенном возвращении городского и деревенского населения
к утраченным жизненно важным ремеслам. Это забвение ремесел зашло, по его
словам, так далеко, что было время, когда в селах и маленьких городках
нельзя было найти не только плотника или кузнеца, но даже человека,
умеющего печь хлеб. Например, в Уоллингфорде хлеб получали ежедневно с
первым поездом из Лондона, вместе с газетами. Этот хлеб изготовляли каким
то особым способом, которого я из его объяснений не понял. Он рассказывал
также, что городские жители, переселяясь в деревню, обычно учились
земледелию, наблюдая за действием машин и догадываясь о соответствующих
приемах ручного труда, потому что в то время все работы на полях
производились замысловатыми машинами, управляемыми совершенно
невежественными людьми. С другой стороны, старики обучали деревенскую
молодежь основным приемам работы, применяемым в разных ремеслах, - как
пользоваться пилой, рубанком, кузнечным горном. В то время крестьянин,
можно сказать, не умел насадить грабли на палку без помощи машины. Таким
образом, необходима была машина, стоимостью в тысячу фунтов, труд целой
артели да еще полдня пути, чтобы выполнить работу на пять шиллингов. Наш
новый знакомый показал нам отчет одного сельскохозяйственного совета,
усиленно занимавшегося такими вопросами. Этим людям приходилось глубоко
вникать в каждую мелочь, например, определять (так как не у кого было
спросить) необходимую пропорцию щелочи и жиров при изготовлении мыла для
нужд деревни, или точную температуру воды, при которой нужно класть в
котел баранью ногу. И все это без малейшего чувства товарищества, которое
в более раннее время проявлялось бы даже на деревенском сходе. Все это
показалось мне любопытным и поучительным.
  Старик, которого звали Генри Морсом, после обеда и отдыха повел нас на
большую выставку произведений промышленности и искусства, начиная с
последних дней машинного периода и кончая настоящим временем. Он показывал
нам экспонаты и давал подробные объяснения. Интерес представляли скверные
изделия машинной выделки (которая была особенно распространена вскоре
после упоминавшейся ранее гражданской войны). Выставка демонстрировала
постепенный переход к ручному труду. Но, конечно, сперва существовали
рядом оба способа производства, и новая система труда входила в жизнь
очень медленно.
  - Вы должны помнить, - сказал наш антиквар, - что ручная работа не была
следствием материальной необходимости. Напротив, к тому времени машины
были настолько усовершенствованы, что могли выполнять почти все нужные
работы. И, конечно, многие в то время и еще раньше привыкли думать, что
машина окончательно вытеснит ремесло. Это казалось несомненным. Но было и
другое мнение, гораздо менее логичное, преобладавшее среди богатого класса
до эпохи освобождения. Оно не исчезло сразу и после наступления новой
эпохи. Это мнение, как видно из всего, что мне пришлось читать, казалось
тогда настолько естественным, насколько теперь оно кажется нелепым. Оно
сводилось к тому, что вся обыкновенная работа, необходимая для
повседневной жизни, будет исполняться автоматическими машинами, энергия же
самой просвещенной части человечества будет направлена на высшие формы
искусства, а также на науку и изучение истории. Не правда ли, как странно,
что эти люди вовсе не считались со стремлением к полному равенству,
которое мы признаем теперь необходимым условием существования счастливого
общества?
  Я ничего не ответил и глубоко задумался. У Дика тоже был очень серьезный
вид.
  - Странно, сосед? - сказал он наконец. - А я как-то слышал от моего деда,
что единственной целью всех людей, вплоть до нашего времени, было избегать
работы. Вернее, они считали это своей целью. Конечно, повседневная работа,
исполняемая ими по необходимости, была более тягостной, чем та, которую
они - как им казалось - сами себе выбирали.
  - Это правда, - сказал Морсом. - Во всяком случае, они скоро поняли свою
ошибку и увидели, что, полагаясь на одни только машины, могут жить лишь
рабы и рабовладельцы.
  Здесь горячо вмешалась Клара:
  - Не было ли это заблуждение порождено рабской жизнью, которую люди тогда
вели? Жизнью, побуждавшей смотреть на все одушевленные и неодушевленные
предметы, на так называемую "природу", как на нечто отличное и отдельное
от человека? Для людей, так рассуждавших, было естественно думать, что они
могут поработить "природу", раз они считали, что природа - нечто
находящееся вне их.
  - Верно, - сказал Морсом, - и они не знали, что им делать, пока в народе
не зародилось враждебное чувство к механизированной жизни. Оно впервые
возникло еще до Великой перемены среди людей, имевших досуг подумать о
таких вещах. Чувство это росло незаметно. И тогда работа, казавшаяся
развлечением, начала понемногу вытеснять механическую работу, которую
когда-то надеялись в лучшем случае свести к минимуму, хотя и не отменить
совершенно.
  - Когда же совершилась эта новая революция? - опросил я.
  - Это движение начало проявляться в середине века, следующего за Великой
переменой, - сказал Морсом. - Машину за машиной постепенно отставляли,
убедившись, что она не может производить художественных изделий и что
спрос на произведения искусства все более и более растет. Посмотрите, -
сказал старик, - вот кое-какие изделия того времени - грубые и пока не
изящные - произведения ручного труда. Но они прочны и показывают, что над
ними трудились с удовольствием.
  - Они очень любопытны, - заметил я, взяв в руки один из образцов фаянсовой
посуды, которые показывал нам антиквар. - Мне кажется, они ничуть не
похожи на работу дикарей или варваров, но все же на них, сказал бы я,
легла печать отвращения к "цивилизации".
  - Да, - сказал Морсом, - вы не должны искать здесь чего-либо тонкого. В
этот период вы не могли бы требовать большего от человека, который по
существу был рабом. А вот взгляните, - сказал он, проведя нас немного
дальше по залу, - как мы впоследствии постигли тайны ремесла и
присоединили высшую утонченность к свободе нашего воображения.
  Я смотрел и не мог надивиться красоте, разнообразию и богатству фантазии в
работах людей, которые наконец научились воспринимать жизнь как
удовольствие, а удовлетворение обыденных потребностей человека считать
работой, достойной лучших представителей человеческого рода. Я молча
размышлял и наконец сказал:
  - Что же придет потом?
  Старик засмеялся.
  - Не знаю, - ответил он, - поживем - увидим!
  - А пока, - вмешался Дик, - мы должны продолжать наше путешествие. Итак,
идемте на улицу и вниз к реке. Не хотите ли прокатиться с нами, сосед? Мой
друг жаждет продолжения ваших рассказов!
  - Я поеду с вами до Оксфорда: мне надо взять книги в Бодлеянской
библиотеке, - промолвил старик. - Вы, наверно, переночуете в нашем
старинном городе?
  - Нет, - ответил Дик, - мы направляемся выше: нас ждет сенокос.
  Морсом кивнул, и мы все вместе вышли на улицу, а затем сели в лодку
немного выше городского моста. Но не успел Дик вложить весла в уключины,
как из-под низкой арки моста показался нос другой лодки. Светло-зеленая,
изящно разрисованная цветами, эта лодка показалась нам очень красивой.
Когда лодка вышла из-под моста, в ней поднялась стройная фигура девушки в
легком голубом шелковом платье, развевающемся на ветру. Девушка показалась
мне знакомой, и когда она повернулась к нам, я увидел ее прекрасное лицо и
с радостью убедился, что это не кто иной, как Эллен - фея цветущего сада в
Раннимеде.
  Мы задержались, чтобы поздороваться с ней. Дик встал во весь рост в лодке
и весело приветствовал ее.
  Я попытался тоже крикнуть что-нибудь веселое, но, кажется, неудачно. Клара
помахала своей нежной рукой, а Морсом поклонился и посмотрел на девушку с
большим интересом. Что же касается Эллен, то ее красивое лицо покрылось
румянцем. Когда ее лодка подошла и коснулась бортом нашей, она сказала:
  - Видите ли, соседи, я сомневалась, что вы все трое отправитесь обратно
через Раннимед или что вы остановитесь там. Кроме того, я не уверена, что
мы с дедом не уедем оттуда через неделю или две. Он задумал навестить
своего брата на севере, а я не хочу отпускать его одного. Вот я и
подумала, что, может быть, никогда больше вас не увижу. Эта мысль была мне
неприятна, и я поехала вслед за вами.
  - Отлично! - сказал Дик - Мы все, конечно, очень рады, но должен сказать,
что мы с Кларой непременно навестили бы вас на обратном пути и потом
повторили бы свой визит, если бы в первый раз никого не застали. Однако,
милая соседка, вы в лодке одна и гребли довольно долго. Поэтому вам лучше
посидеть и отдохнуть. Я предлагаю, чтобы мы разделились!
  - Хорошо, - сказала Эллен, - я подумала об этом и захватила руль для моей
лодки. Помогите мне его навесить!

  Девушка прошла на корму лодки и подвела ее к нашей корме, где находился
Дик. Он опустился на колени в нашей лодке, а она в своей, и началась
обычная возня с навешиванием руля на штыри. Вас не должно удивлять то, что
в этом маловажном устройстве особой перемены не произошло. Когда их
прекрасные юные лица склонились над рулем, мне показалось, что они почти
соприкасаются, и хотя это длилось одно лишь мгновение, меня словно что-то
кольнуло.
  Клара сидела на своем месте и не оглянулась.
  - Как же нам разделиться? - с чуть заметной принужденностью в голосе
сказала она. - Не хочешь ли, Дик, перейти в лодку к Эллен? Ты лучший
гребец, не в обиду нашему дорогому гостю будь сказано.
  Дик встал, положил руку ей на плечо и сказал:
  - Нет, нет, пусть гость поработает. Он уже немного натренирован. Да мы и
не спешим, ведь мы едем недалеко за Оксфорд. И если даже нас застигнет
ночь, месяц будет светить нам лишь немного слабее, чем солнце в пасмурный
день.
  - Как-никак, - вставил я, - у меня лодка, хоть и медленно, все же идет
против течения!
  Все рассмеялись, как если бы я сказал нечто действительно остроумное. Я
подумал, что смех Эллен звучал необычайно приятно.
  Итак, я с радостью перешел в другую лодку и, взявшись за весла, постарался
не ударить лицом в грязь, так как этот счастливый мир стал для меня еще
счастливее от близости прекрасной и странной девушки. И должен сказать,
что из всех людей, которых я видел в этом обновленном мире, она казалась
мне самой загадочной и своеобразной. Клара, например, красивая и умная,
все же походила на очень милую и прямодушную молодую леди. Также и другие
встреченные мною девушки были только улучшенными образцами тех женских
типов, которые я в свое время встречал. В Эллен же меня не только поражала
ее красота, совсем иная, чем красота знакомых мне женщин, но вся она была
так неповторима, так заинтриговывала, что я все ждал от нее слов и
поступков, которые еще больше удивили и восхитили бы меня. Я не говорю,
что она проявляла себя совершенно неожиданным образом, но она все свои
чувства выражала как-то по-новому и была полна жизнерадостности, которую я
заметил у всех, но в ней - в высшей степени.
  Вскоре мы двинулись в путь и быстро прошли прекрасные плесы реки между
Бенсимгтоном и Дорчестером. День начал клониться к вечеру, было тепло, но
не жарко и совершенно безветренно. Облака, высоко над головой, легкие,
жемчужно-белые и сверкающие, умеряли солнечные лучи, но полностью не
закрывали бледную лазурь, а лишь придавали ей как бы плотность и высоту.
Небо и в самом деле имело вид свода, как любят говорить о нем поэты. Оно
не казалось беспредельным воздушным пространством. Это был купол,
гигантский, полный света и нисколько не подавлявший человека. День был
такой, о котором, вероятно, мечтал Теннисон, когда он сказал о "стране
лотофагов", что это страна, где всегда царит предвечернее время.
  Эллен полулежала на корме и явно наслаждалась путешествием. Она
внимательно смотрела кругом, и ничто не ускользало от ее взгляда. И, по
мере того как я наблюдал за ней, постепенно исчезало неприятное чувство,
вначале охватившее меня: оно возникло было при мысли, что последовать за
нами ее побудила любовь к ловкому, веселому и красивому Дику. Если бы это
было верно, конечно, она не могла бы так восхищаться прекрасными
пейзажами, мимо которых мы проплывали. Сперва Эллен говорила мало, но
когда мы прошли под Шиллингфордским мостом, заново отстроенным, но, в
общем, напоминавшим прежний, она попросила меня задержать лодку, чтоб
полюбоваться видом сквозь стройную арку моста. Потом она повернулась ко
мне и сказала:
  - Не знаю, радоваться мне или огорчаться, что я впервые вижу эту часть
реки! Большое удовольствие видеть новое место в первый раз, но если бы все
это хранилось уже год или два в моих воспоминаниях, как сладко они
вливались бы в мою жизнь наяву и во сне! Я рада, что Дик гребет не спеша и
мы можем помедлить здесь. Как вам нравится ваше первое плавание по этим
водам?
  Не думаю, чтобы она хотела поставить мне ловушку, тем не менее я попался в
нее, сказав:
  - Мое первое пл