бъекта как "внешнего"), и так далее.  Эта  ситуация  отсылает  к  более
общей ситуации: способ данности объекта - то,  "как"  (в  том  числе,  и
"посредством чего") он стал содержанием сознания -  есть  конститутивный
"момент" осмысления объекта, то есть, составляет часть  его  "значения".
Соответственно, и приемлемые  методы  удостоверения  во  многих  случаях
основываются на этом опосредующем характере человеческих органов  чувств
и инструментов: это, что касается  пространственного  удостоверения,  но
зачастую такие опсредующие методы применяются и  в  метапространственном
контексте. В имманентном  времени  конституирования  предметного  смысла
того,  что  инструментально  воспринимается  -  "перцепт"   наблюдаемого
объекта - неразрывно связан с "перцептом" инструмента  наблюдения,  лишь
на концептуальном уровне - в интерпретации - эта  связь  понимается  как
связь опосредующего данность и опосредованной данности.  Таким  образом,
очевидности "атома" отсылают к очевидностям "микроскопа"  как  к  своему
достаточному основанию в не меньшей степени, чем к  очевидностям  самого
чистого сознания. При этом "атом" остается идеальным объектом -  но  то,
что является здесь объектом наблюдения в  электронный  микроскоп,  также
полагается как "атом". Означает ли такая,  обоснованная  инструментально
материализация атома, что  идеальный  объект  "атом"  с  его  описанными
идеальными свойствами - теперь ни что иное, как модель  или  даже  образ
того самого, что можно наблюдать в микроскоп? Проблема здесь  состоит  в
том, что признаваемая связь микроскопа с объектом наблюдения  как  чисто
опосредующая  некую  другую  реальность  актуально   не   верифицируема,
поскольку никак иначе "проникнуть" в эту реальность мы  не  в  состоянии
(соответственно, не верифицируем и статус наблюдаемого в  микроскоп  как
особой "реальности" - микромира):  таким  образом,  микромир  продолжает
оставаться    идеальным    объектом.    Во     многих     же     случаях
метапространственного удостоверения  мы  вообще  не  можем  "приблизить"
идеальный  предмет  путем  его  пространственной  или   инструментальной
"материализации". Между тем, к "метапространственному удостоверению"  мы
вынуждены  обращаться   всякий   раз,   когда   критический   разум   не
удовлетворяется  очевидностями,  достигнутыми  в  отношении  предмета  в
горизонте его пространственного удостоверения -  очевидностями,  которые
можно обозначить  общим  термином  (характеризующим  их  соответствующим
образом  по  способу  обнаружения  этих  очевидностей)  -   "очевидности
присутствия". Эти очевидности говорят нам о том, что предмет  "здесь"  в
специфическом смысле его актуального присутствия в  нашем  рассмотрении:
это "здесь" имеет не пространственное,  а  скорее,  метапространственное
значение. Эти очевидности по  существу  -  как  показал  Э.  Гуссерль  в
"Идеях..."  -  ничего  не  говорят  нам  о  реальности  или  идеальности
предмета, о том,  каким  образом  он  есть,  если  мы  не  привлекаем  в
ситуацию, в которой актуально опираемся на  очевидность  реальности  или
идеальности существования соответствующего предмета,  каких-либо  других
"очевидностей"  -  проясненных  или  нет,   достигнутых   в   каком-либо
критическом рассмотрении или просто принятых на  веру.  Эти  очивидности
суть  предметные  самоданности,  которые  в   определенной   критической
ситуации сами представляют собой удостоверения в том, что предмет "имеет
место".
   Если относительно "реальности" или "иллюзорности" в  пространственном
смысле горизонт тактильности представляет собой актуальный предел  наших
возможностей удостоверения - дальше все  зависит  от  принятой  "системы
верований" или от "установки  сознания"  по  отношению  к  данному  роду
предметов - то относительно  истинности  некоего  положения  дел  вообще
(если  вопрос  о  его  истинности  не  подразумевает   вопроса   о   его
"реальности" в пространственном смысле) существующие "пределы"  -  иного
рода. Это умозрительные пределы: в качестве примера  такого  предельного
усмотрения  можно  привести  очевидную   внутреннюю   непротиворечивость
некоего положения дел. Независимо от того,  какое  значение  мы  придаем
этому типу "чисто внутренних" (в отличие от "внешних", пространственных)
усмотрений - придаем ли мы им  значение  интеллектуальных  интуиций  или
дедукций или какое бы-то ни было еще (в смысле того, как соответствующая
"очевидность" достигнута) - мы здесь имеем дело  с  предельным  способом
удостоверения.  Он  не  "отработан"  в  обыденной  практике   так,   как
отработаны методы пространственного удостоверения,  но  он  в  некотором
смысле универсален,  поскольку  применим  фактически  к  любой  ситуации
удостоверения  и  представляет  собой  в  каждом  случае   действительно
предельное выполнение интенции удостоверения: дальше вопрос  может  быть
только  снят,  если  он  не  разрешен.  Горизонт   чисто   умозрительных
удостоверений, очевидно, не может быть расширен ни за счет  обращения  к
пространственным  способам  удостоверения  (поскольку  чисто   идеальный
объект     метапространственного     рассмотрения     не     представлен
пространственно),  ни  за  счет  применения  инструментов.  Единственный
доступный  здесь  способ  расширения  горизонта  удостоверения   -   его
интерсубъективное  расширение:  обращение  к  опыту  Других,   к   опыту
сообщества  мыслящих  индивидуумов,  наконец,  к  опыту  общезначимости,
имеющему смысл только в контексте бытия такого сообщества.  Опыт  Других
значительно расширяет наш горизонт "мировидения", он  указывает  нам  на
новые предметы и, в  частности,  на  новые  аспекты  того,  что  требует
удостоверения.  Но  означает  ли  такое  расширение  горизонта  также  и
"приближение" требующего удостоверения предмета,  хотя  бы  в  таком  же
смысле, в каком мы "приближаем" к себе  видимый  предмет,  ощупывая  его
руками? Ответ на этот вопрос представляется взаимоувязанным с пониманием
того, насколько вообще достоверной оказывается для нас общая аналогия  и
частные усмотрения "подобия" и "родства" моего Я и Других Я,  лежащая  в
основании  понимания  "интурсубъективности"  как  конститутивной  основы
"окружающего мира" и как "внешнего" источника истинности.
   Последнее различие между моим Я и Другим  Я  никогда  не  может  быть
устранено  -  это  различие  обособленности   местоположения,   телесной
обособленности, обособленности ощущений и т.д. - я,  например,  не  могу
ощутить чужое тело такде как свое: изнутри. Всякое суждение,  источником
которого представляется Другой или  сообщество  Других,  соответственно,
поскольку оно "извне" воспринимается мною, не может быть непосредственно
"со-высказано", "со-продумано", "со-помыслено", и так далее; я не  могу,
соответственно, иметь к нему и к тому, что высказывается то же самое (не
такое же, а именно то же самое) отношение, что  и  тот,  кто  понимается
мною как "источник" суждения (источник истинности). Я могу либо  принять
на веру предлагаемое мне в качестве истины  мнение,  либо  удостоверится
самому в том, что это действительно истина. Как? - либо снова  обращаясь
к  интерсубъективному  опыту  общезначимости,  где  все  значения   мною
воспринимаются подобно удостоверяемому и  также  должны  быть  с  чем-то
соотнесены в моем  личном  опыте,  либо  обращаясь  "внутрь",  к  своему
личному  опыту,  пытаясь  усмотреть  самостоятельно  то  положение  дел,
которое "внешним образом" (из "области" объективных истин)  предлагается
как истинное - то есть, пытаясь достичь  "здесь"  очевидности.  То,  что
происходит в ситуации "интерсубъективного удостоверения",  если  это  не
простое принятие  на  веру  чужого  мнения,  по  сути  есть  соотнесение
"общезначимых" истин с личным опытом очевидностей, в котором эти  истины
находят  свое  удостоверение  (или  не  находят),  и,   таким   образом,
опосредовано  подтверждается   и   их   "общезначимость".   Единственный
остающийся "у нас под рукой" способ радикально  "приблизить"  предмет  -
это относится и к  пространственно  представленным  предметам,  и  к  не
представленным пространственно -  это  обратиться  к  внутреннему  опыту
чистого предметного присутствия "здесь", где я (в предельном смысле),  и
достигнутые  в  этом   горизонте   очевидности   единственные   обладают
соответствующей    (необходимой    для    радикального    "приближения")
удостоверяющей силой. Здесь контекст удостоверения  как  бы  максимально
расширяется: принцип приемлемости уступает свое место принципу  наиболее
радикального приближения. Однако,  с  другой  стороны,  такие  "внешние"
способы   удостоверения   истинности   некоего   положения    дел    как
доказательства или чужие  свидетельства  выполняют  вполне  определенную
проясняющую   функцию   в   ситуации   удостоверения   -    установления
очевидностей. Расширяя наш  "горизонт"  предметной  данности  полученный
нами  извне  чужой   опыт   создает   дополнительные   возможности   для
удостоверения в конкретной ситуации. Доказательство показывает нам,  как
изначально неясное суждение может  быть  ясным.  То  есть,  чужой  опыт,
чужое,  объективное  знание  в  ситуации  индивидуального  удостоверения
создают  условия  для  достижения  нами  желаемой  очевидности,  каковые
условия, разумеется, могут и не быть выполнены в личном  опыте.  В  этом
смысле обращение к чужому опыту, к "внешнему" знанию также  представляет
собой  "приближение"  предмета,  требующего  удостоверения  -   подобное
инструментальному  приближению.  Но  позиция  радикального   приближения
предмета - а именно на этой позиции осуществляется, в  частности,  поиск
оснований истинного  знания  -  создает  условия  для  наиболее  полного
рассмотрения аспектов: такого, при котором  становится  видно  как  одни
аспекты  из  множества  данных  в  конкретной   ситуации   удостоверения
оказываются "замеченными", а другие нет.

в. Опыт "значимости".
   Нам  известно  из  опыта   повседневности,   что   значит   "отдавать
предпочтение"  чему-либо  в  ущерб  чего-либо  другого.  Как   "ситуация
предпочтения" может быть описано событие такого соотнесения предметов  и
их актуальных представлений  -  предметных  содержаний  сознания  -  при
котором один или некоторые  из  них  (понятые  как  предметные  аспекты)
осмысляются как более значимые по отношению к  другим  в  их  актуальном
соприсутствии. Предмет, ставший таким образом  объектом  "предпочтения",
фундирует также и новую  ценностную  ситуацию,  в  которой  он  является
"ценностным ориентиром" или, выражаясь менее точно, но  более  привычно,
"критерием оценки" для всего, что "здесь и теперь" актуализовано  вплоть
до  нового  "предпочтения",  как  бы  замещающего  и  кладущего   предел
предыдущему,  поскольку   одновременно   актуализованные   предпочтения,
относящиеся к разным регионам предметности, могут не конфликтовать  друг
с другом подобным образом: например, когда нам достаточно сильно хочется
есть, из всех попадающих  в  "поле  зрения"  предметов  наиболее  ценным
(актуально значимым) оказывается "что-либо съестное"  -  соответствующий
тип предметности становится объектом  преимущественного  внимания,  если
"на данный момент" у нас  нет  никакого  другого  ценностного  ориентира
кроме  "чувства  голода".  Здесь  мы  имеем  дело  с  (новым)  смысловым
единством "оценки", в  котором  ассоциированы  "ценностный  ориентир"  и
любой другой объект, могущий попасть в "поле зрения" в контексте,  когда
сам "ценностный ориентир", как данность, есть  объект  преимущественного
внимания.  На  основании  этого  единства   конституируется   ценностное
значение предмета,  а  сам  предмет  "затем"  становится  либо  объектом
преимущественной тематизации, либо частью "фона" -  на  основании  этого
факта предмет может быть понят как актуально значимый или не значимый  в
данной ситуации и как более или менее значимый, при том,  что  в  расчет
принимаются и другие актуальные на момент  оценки  характера  значимости
"ценностные ориентиры". Имея  в  виду,  что  актуально  в  любой  момент
конститутивной активности мы всегда имеем  нечто  в  качестве  "наиболее
значимого" по сравнению с другим  актуально  данным,  можно  утверждать,
что,  фактически,  весь  повседневный   опыт   есть   опыт   значимости.
Соответственно, можно выделить и  интенциональные  основания  предметной
значимости  для  ситуаций  оценки  и  предпочтения:  например,  интенцию
предпочтения. "Значимость" здесь - это не  значение,  которое  придается
предмету или какому-то его  аспекту,  это  характер  данности.  Ситуации
оценки предмета, выделенного на  фоне  других,  и  предпочтения  в  этом
смысле представляют собой частные случаи  опыта  значимости:  вообще  же
"актуальная значимость" предмета выражается тем, что предметная данность
имеет последствия, и отсылает этот факт к  интенциональной  выделенности
предмета или предметного аспекта на фоне - к такого  рода  выделенности,
что по мере  изменения  фоновой  данности  объект  в  фокусе  продолжает
оставаться темой актуального рассмотрения.  Когда  объект  уже  выделен,
"работает"  интенция  значимости  и  ее  модификации.   Эта   активность
выражается в том, что из числа актуально данных объектов преимущественно
(с последствиями) выделяются некоторые уже в согласии с неким принципом,
который   можно   обозначить,    хотя    не    слишком    удачно,    как
"заинтересованность": скажем, в ситуации, когда значимо желание есть,  в
согласии  с  этим  принципом   осуществляется   преимущественный   отбор
предметов "пригодных для еды" и даже поиск таких предметов в  окружающем
пространстве, то есть преимущественная тематизация здесь  эксплицирована
в конкретных физических действиях. Некое  "предметное  поле"  подлежащих
преимущественной тематизации объектов при этом как  бы  имплицировано  в
ситуации предметной значимости интенцией значимости. Все, что попадает в
"поле зрения", может быть объектом внимания:  преимущественное  внимание
или  предпочтение  здесь  означает,  что   некое   содержание   сознания
полагается в основание новой жизненной ситуации, например,  понятое  как
цель для  некой  активности  (поиск  пищи,  решение  проблемы)  или  как
аксиоматический ориентир для ссылок, как основание для  удостоверения  -
все  ситуации,  когда  некое  положение  дел  актуализовано  в  качестве
абсолютно достоверного базиса  или  ценностного  ориентира,  отсылают  к
"ситуации"   (разумеется,   отвлеченной   от   пространственно-временной
реальности   жизненных   ситуаций)   придания   этому   положению    дел
соответствующего значения, то есть к ситуации "предпочтения",  в  рамках
которой только и возможно придание подобного значения.
   Для целого класса ситуаций деморкации данности по принципу значимости
мы, кроме того, можем установить некую априорную данность  -  а  именно,
данность "ценностного ориентира":  затруднительно,  однако,  говорить  о
том, что так "ориентирована"  всякая  вообще  интенция  значимости  -  в
частности, значимость "неожиданной" или "шокирующей"  данности  вряд  ли
можно  с  достаточным  основанием   определить,   исходя   из   какой-то
подготовительной данности или ссылкой на возможный ценностный  ориентир:
здесь "значимость" предстает коррелятом актуальности - но  "неожиданная"
данность всегда имеет последствия,  это  не  обязательно  удивление  или
какие-нибудь подобные "чувства", новая данность такогорода  нуждается  в
соотнесении с остальным миром, с регулярным  вообще  и  с  типичным  для
данного типа ситуаций. Для  прочих  же  случаев  ценностного  осмысления
данного   можно   установить   некую   "исходную   точку"    ценностного
конституирования (  для  каждой  ситуации,  видимо,  свою  собственную):
"первичное впечатление" (как в  случае  появления  чувства  голода)  или
"концептуальное" усмотрение (как в  случае  некритического  принятия  на
веру   какого-либо   тезиса),   инициирующее   появление    "ценностного
ориентира",  задающего  собственный   горизонт   актуализаций.   Уместно
предположить,  что  сама  возможность  осмысления  некой  данности   как
"ценностного ориентира" для прочих данностей в  установленном  контексте
коренится в прошлом опыте, "из глубин" которого как бы  тянутся  цепочки
непрестанного   конституирования   ценностных   ориентиров   наряду    с
конституированием предметного мира как такового, и в этом смысле  каждый
объект, функционирующий в  сознании  в  качестве  ценностного  ориентира
может отсылать к "предшествующим" ситуациям соотнесения  с  "ценностными
ориентирами"   и,   таким   образом,   быть   аксиологически   внутренне
мотивированным,   каковую   мотивированность   представляется,   однако,
возможным  проследить  только  для  конкретных   ситуаций.   Вообще   же
установление  подобных  частных  связей   означает   только   усмотрение
возможности   для   данной   конкретной    ситуации    быть    ценностно
ориентированной, но не аксиологии  как  таковой.  Идти  по  такому  пути
значит с необходимостью проблематизировать ситуацию появления  "первого"
ценностного ориентира.
   Осуществив эйдетическую редукцию в отношении  ценностной  ситуации  и
ситуации "становления" аксиологического априори,  с  какими  сущностными
усмотрениями мы можем здесь "столкнуться"? Прежде всего, объект, который
мы называем "ценностным ориентиром", есть объект среди других объектов -
также конституирован. Далее, его  констиутуирование  представляет  собой
презентацию некоего предмета (некой  данности)  с  новым  значением,  то
есть, это по  существу  конституирование  нового  -  аксиоматического  -
объекта или предметного значения, который ассоциирован в некой жизненной
ситуации. Можно ли говорить о том, что эта ассоциация и, соответственно,
"аксиологическое  единство",  мотивирована  ближайшим  образом  "фактом"
констиутирования некой предметности, и, в пределе, предметной интенцией,
обозначающей как бы общее начало  конституирования  данного  предметного
смысла? Несомненно, имея в виду, соотнесенность  данного  с  "ценностным
ориенитиром", то  есть  в  контексте  определенной  жизненной  ситуации.
"Оценить" объект - не то же самое, что оценить "положение  дел":  оценка
объекта - это определение перспектив его актуализации,  то  есть,  иначе
говоря, определение того, будет ли в ближайшем конститутивном  "будущем"
данный объект  занимать  внимание  и  насколько  полно?  Здесь  "оценка"
означает усмотрение актуально заданной в  опыте  значимости  перспективы
тематизации объекта, исходя из ситуативной определенности  "настоящего",
то есть в  горизонте  возможных  интенциональных  актов,  мотивированных
наличным содержанием и наличными интенциями, в той степени, в какой этот
горизонт возможно обозреть. Стало быть, актуализация некоего объекта как
ценностного ориентира сама отсылает к некой предметной  интенции  как  к
своему  актуальному  основанию,  а  также  -  к  интенции  перспективных
значений предмета в  горизонте  возможных  тематизаций  и  уже  заданных
направлений тематизации, объекты которых уже оценены с этой точки зрения
или еще только подлежат такой оценке.
   Таким  образом,   аксиологическое   априори,   задающее   перспективы
тематизации  данного  объекта,  само  генетически  отсылает  к  ситуации
данности этого  объекта  или  других  объектов,  "в  связи"  с  которыми
осуществилась  презентация  некоего  "третьего"  объекта  со   значением
"ценностного ориентира". г. Удостоверение как перспектива тематизации.
   Из бесконечного множества105 перспектив  тематизации,  которые  можно
различить в соответствии с разнообразием фундирующих их  аксиологических
ситуаций, мы здесь рассмотрим одну  -  перспективу  удостоверения  некой
данности  как  "такой",  имеющей  определенное   значение.   Возможность
удостоверения, предполагается, задается интенцией удостоверения, так что
можно  понять  определенные  акты  сознания  в  отношении   опред