Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
сть, с которою она встречает каждый
не свой успех. Рескин когда-то с парадоксальностью пророка обличал Англию:
"Вы думаете, что вы богаты, потому что со всех морей бесчисленные корабли
свозят к вам богатства всего мира; но знайте, что если исследовать глубоко,
если взять богатство с высшей точки зрения, то вы народ бедный, а не
богатый, ибо истинные сокровища суть сокровища духа"xii... И вот, когда
война внезапно произвела "глубокое исследование" и раскрыла глаза на многое,
Англия в лице своих писателей решила открыто показать свое преклонение перед
духовными богатствами России, которые ей ведомы лишь в одном виде - в виде
русской литературы. "Вы сами, - пишут английские писатели, - быть может,
даже и не представляете себе, каким источником неиссякаемого вдохновения
была ваша литература для англичан последних двух поколений... Нечто подобное
чувствует, вероятно, пытливый созерцатель небесных глубин, когда в поле его
зрения всплывает новая планета". "Прежде и главнее всего это было, конечно,
неизменное чутье и тяготение к ценностям духовным в обход ценностей
материальных, тяготение, простиравшееся далеко за пределы материальных
ценностей и создавшее для русской литературы возможность свободно витать в
мире духовном, где нет никаких разграничений между веками или народами, где
все человечество едино".
"И вас еще называют варварами! После этого надо бы нам самим оглянуться
на себя и посмотреть, что понимаем мы под словами "культура" и
"цивилизация"... Именно в такое время, как наше, когда материалистическая
европейская цивилизация как бы предает нас и высказывает всю лживость своей
сердцевины, именно в такое время мы понимаем, что поэты и пророки были правы
и что нам необходимо, подобно вам и вашим великим писателям, вернуться в
наших взглядах на жизнь к простоте и искренности дикаря или ребенка, если
только мы хотим вернуть себе мир и свободу и создать новую, лучшую
цивилизацию на развалинах той, которая готова рухнуть"?xiii
Что же получается? Немцы бесконечно ошиблись как в своих расчетах, так и
в своих аргументах. Они приняли за всю правду то, что в настоящей Европе
было одним из борющихся моментов. Предводительствуемые своей философией, они
бросились в чистую феноменологичность, объявив всякую онтологию лишь модусом
последней. А настоящая-то Европа свято хранила в подземных недрах свои связи
с истинно-Сущим. Ураган столкновения с Германией мгновенным порывом сдунул
тучи новоевропейского пепла и интеллектуального нигилизма, и на
освобожденном, очищенном грозою месте поднялись языки священного пламени.
Погасла, завуалировалась мрачною чернотою союзница Германии - Европа
Вольтера, энциклопедистов, Ренана, Тэна, Юма, Спенсера, Дарвина, и вспыхнула
противница Германии - Европа Данте, Жанны д'Арк, Паскаля, Гюисманса,
Шекспира, Мильтона, Карлейля, Рескина. Для той Европы убийственна логика
немецкой аргументации. Ученики во всех отношениях достойно и талантливо,
даже гениально, продолжали своих учителей. Для этой же Европы вся
феноменологическая мощь германизма с его внутренним бездушием и бессмыслием
- есть кимвал звучащий и медь звенящаяxiv. Франция, которая приникла к своим
святыням, может с праведным гневом пускать свои стрелы в германского
дракона, а Бельгия, идущая на Голгофу вместе со своим чудесным королем,
имела внутреннее право презрительно ответить на гнусное предложение
Вильгельму: "Первая моя пуля - тебе".
VI
В этой конфигурации событий сама собою наметилась линия глубочайшего
внутреннего единства между Россией и Европой. Россию и Европу - как бы ни
старались замазать розовыми словечками эту пропасть наши почтенные западники
- всегда внутренно и духовно разделяло то, что теперь с такою силою
объективировалось в подъявшем меч германизме. Этот ужасный воспалительный
процесс начался в Европе давно, и ни один проницательный русский человек, не
изменив святыне народной веры, не мог сказать безраздельного "да" Европе,
объятой этим процессом. Даже Герцен, в своем сознании совершенно
порабощенный Западом, и тот, увидев лицом к лицу европейскую
действительность, ужаснулся и растерялся. Проницательные русские относились
к Европе с внутренним антиномизмом. И любили, и ненавидели, и признавали, и
отрицали в одно и то же время. Для славянофилов Европа была великою духовною
опасностью и "страною святых чудес". Достоевский, со свойственной ему
страстью и бесстрашием, подчеркивал с равной силою оба полюса: "гниение
Запада" и его "святые чудеса". И в чувствовании "святых чудес" Достоевский и
многие славянофилы безусловно превосходили западников, ибо западники
преклонялись и благоговели лишь перед тою двусмысленною серединою
европейской цивилизации, которая потом нисколько не противилась переходу в
грандиозные формы германского военного заговора, и были равнодушны к
подлинным святыням европейской культуры2.
Отношение России к Европе стало чрезвычайно простым после того, как
отрицательные, богоубийственные энергии Запада стали сгущаться в Германии,
как в каком-то мировом нарыве, - и оттягивать весь воспалительный процесс в
одно место. Когда вспыхнула война и наяву в Бельгии, Франции и Англии
воскресли "святые чудеса", между Россией и этими странами установилось
настоящее духовное единство. С этой Европою подвига и героизма, с Европою
веры и жертвы, с Европою благородства и прямоты мы можем вместе, единым
сердцем и единым духом, творить единое "вселенское дело". Мы должны быть
бесконечно благодарны чутью и такту нашей дипломатии, которая чуть ли не в
первый раз в нашей истории оказалась на действительной высоте и поставила
нас в мировом конфликте рука об руку с теми странами и с теми народами, с
которыми у нас есть подлинная общность в самых глубоких и в самых духовных
наших стремлениях. Но мы не должны забывать и того, что политический союз с
странами Западной Европы осмысливается и освящается для нас высотою духовных
целей, нас объединяющих, и что мы подружились с ними не на ненависти к
общему врагу, а на любви и привязанности к родственным и близким святыням.
Этот момент чрезвычайно обязывает. Как бы ни была значительна и огромна
война, с более общих точек зрения судеб Европы и России она все же
представляется только началом нового периода истории, в котором духовные
силы Востока и Запада станут в какие-то новые, творческие и небывалые еще
соотношения, и Европе в дружном сотрудничестве с Россией придется
пересмотреть, в свете пережитого "онтологического" опыта войны, все основы
своего духовного бытия и найти новые пути дальнейшего культурного и
духовного развития.
Об этом раздаются красноречивые голоса и на Западе. В упомянутом
обращении английских литераторов к русским с большой силою говорится:
"Несомненно, и Франция и Великобритания примут широкое участие в
выполнении этой задачи своею доброю волею, своею мудростью, но вашей стране
суждено внести в эту работу нечто свое, безраздельно ей принадлежащее... Так
вот, когда наступит конец, когда можно будет вздохнуть, тогда поможем друг
другу вспомнить, в каком порыве и во имя чего взялись за оружие наши союзные
народы, и начнем рука об руку работать в преобразованной Европе, оберегая
слабых, освобождая угнетенных, стремясь к тому, чтобы навсегда исцелить
раны, нанесенные страдающему человечеству, все равно - нами или нашими
врагами"xv.
Да! будем действительно помнить, во имя чего мы взялись за оружие и какой
порыв объединил нас с Европой. Не будем забывать, что внутренно, по совести,
в нашей духовной глубине мы сошлись с Европой на общем почитании святынь. С
Францией нас спаяла вера в небесные силы; с Бельгией вместе мы религиозно
признаем исконное благородство человеческой природы, то божественное ее
достоинство, которое не может быть утеряно ни в каких обстоятельствах
исторического бытия и которое в крайних катастрофических случаях чудесно
восстановляется добровольно принятой Голгофой; с Англией соединила нас вера
в святость человеческих слов и коллективных обязательств, признание
ненарушимости права и договоров, внутренно связанных не с феноменологической
фикцией "справедливости", а со справедливостью онтологическою, божественною.
Вот что, поистине, в духе и совести породнило и совершенно объединило нас с
Европой. И для того чтобы это стало окончательно ясным, перейдем к
рассмотрению места России в свершающихся событиях.
ЛЕКЦИЯ ВТОРАЯ
I
У нас много спорят о национальных лицах, о сущности России, о наших
народных идеалах. Но иногда так хочется отвлечься от всяких споров. Ведь
загадка России - вопрос не только программы, политики или внешнего
поведения. Он стоит перед сердцем как проблема внутреннего нашего
самосознания и интимного самочувствия. И вот с этой внутренней точки зрения
мне хотелось бы сейчас охарактеризовать "реалиорную" действительность
русского духовного бытия, так, как она видится изнутри, а не извне.
В изумительном сочетании в России сплетаются антиномические дары: дары
Пороса - Изобилия и дары Пении - Бедности, Нищеты. И в этом странном
сплетении та умильная, страдальческая, складка, которая отличает ее от всех
других народов. Россия - страна величайшего напряжения духовной жизни. В ее
сердце - вечная Фиваидаxvi. Все солнечное, все героическое, все богатырское,
следуя высшим призывам, встает покорно со своих родовых мест, оставляет
отцов, матерей, весь быт и устремляется к страдальному сердцу родимой земли,
обручившейся с Христом, - к Фиваиде. И все, что идет по этой дороге - по
пути подвига, очищения, жертвы, - дойдя до известного предела, вдруг
скрывается с горизонта, пропадает в пространства, одевается молчанием и
неизвестностью. Семена божественного изобилия точно землей покрываются, и
растут, и приносят плоды в тайне, в тишине, в закрытости. Дары Пороса,
богатства нетленные, сочетаются с дарами Пении, которая облекает их в "рабий
зрак", которая с ревностью и с заботою убирает их нищетою, незаметностью,
каким-то феноменологическим "отсутствием". В сердце зреет, растет святая
Русь, населяется новыми насельниками, расцветает новыми цветами, пылает
новыми пламенниками, а с виду ровно ничего как будто и не происходит.
Таинство русской жизни творится в безмолвии. И проникнуть в него можно лишь
"верою", лишь любовью.
Народ беспредельно верит в сердце свое и не смущается его скрытностью.
Для него Фиваида, эфирный план святой Руси, - такая же безусловная и простая
реальность, как для Платона идеи. Каждый, пребывающий в живой связи народной
веры, смотрит с хорошеем и простым чувством на "тех", богоизбранных, Богом
призванных, которые направляются к Фиваиде, и - когда они исчезают в планы
эфирные - крестится им вослед, вздыхает глубоким вздохом и помнит, больше
всего в жизни помнит об этом живом прохождении Бога. Иные, увидев
стремительный лет, и сами снимаются с мест, и тогда им вослед другие
крестятся и кланяются до земли. Поэт чутко схватил эту особенность русской
духовной жизни:
"Ты святися, наша мати, Земля Святорусская!
На твоем ли просторе великом,
На твоем ли раздолье широком,
Что промеж Студенаго моря и Теплаго,
За теми лесами высокими,
За теми озерами глубокими,
Стоит гора до поднебесья.
Уж и к той ли горе дороги неезжены,
И тропы к горе неторены,
А и конному пути заказаны,
И пешему заповеданы;
А и Господь ли кому те пути открыл, -
И того следы неслежены.
Как на той на горе светловерхой
Труждаются святые угодники,
Подвизаются верные подвижники,
Ставят церковь соборную, богомольную,
А числом угодники нечислены,
Честным именем подвижники неявлены,
Неявлены-неизглаголаны!...3
И когда из таинственных и невидимых сфер народного подвига,
срастворившись с сердцем родимой земли, к народу выходят угодники и святые,
их сила, никого не насилующая, их власть, никого не принуждающая, их
пламень, ничего не попаляющий, опять чудесно разубран дарами небесной Пении,
и невидимы они в своей святости для тех, кто не хочет видеть, и богатое
слово Бога, звучащее через них, нежно поит припадающих, оставаясь неслышимым
и недоказуемым для внешнего слуха.
Те, у которых не раскрылось "второе зрение", те, кто глухи к тихой
поступи божественных приближений, - те просто отрицают неявленную явь святой
Руси и, отрицая, пребывают в самом решительном и тонком отрыве от народа.
Покровы Пении для них последняя действительность, за которой они ничего не
чувствуют, и божественные дары невидимости и закрытости для них просто
небытие и отсутствие. Никаким внешним ключом не отворить этой внутренней
запечатленности духовных сокровищ России, и никакому любопытству, никакой
суете не проникнуть за заветную черту.
II
Эта глубинная особенность сердца России создает особый замысловатый стиль
русской душевности. Если можно говорить о том, что глубина народного духа
является в некотором смысле априорным началом и формующим принципом для
индивидуальных сознаний, то эта проникнутость глубинного сердца России
Фиваидой предопределяет в душах русских людей отсутствие веры во что бы то
ни было внешнее и вещное, в себе замкнутое, относительное. Самая плоть
русской души уже пронизана зачатком духовности, и острием ее выжжена некая
точка, точка безусловности, которой не могут одолеть никакие условия жизни и
никакие мысленные плены. Из этой точки родится все подлинно русское в
положительном смысле слова. На низших ступенях: тоска, уныние, смутное
недовольство, та постоянная "изжога" неудовлетворенной воли, которую с такой
силой пережил Сковорода в первую пору своей жизни; на ступенях дальнейших:
порывы, душевные бури, скитальчество, вечное недовольство достигнутым; еще
выше - воспламенение всей души, возгорание всего существа и, наконец,
победное, серафическое овладение земными стихиями.
Из такого душевного материала в России создается особая культура, т.е.
особые формы душевной и духовной деятельности, направленной на воплощение и
на материализацию внутренних энергий и замыслов. Вопреки общему мнению,
культура России очень стара. Недавно об этом заговорили довольно громко.
Историки искусства, как только стали исследовать дело фактически, с
изумлением должны были констатировать гениальное своеобразие старой русской
архитектуры. Когда же копнули старую живопись, то изумление было еще
большим. Энтузиаст Италии, тонкий ценитель живописных чудес треченто и
кватроченто, П.П.Муратов, стал говорить даже, что старая русская живопись
выше итальянской. И вот раздаются уже голоса, что эллинская культура
единственное живое продолжение свое находит на православном Востоке, а с
определенного времени преимущественно в России, подобно тому как культура
римская имеет продолжение на Западе, в станах романских. Но и тут Пения
сделала свое дело. Вряд ли кто-нибудь станет отрицать историческую
"запечатленность" старорусской культуры. Ее открывают, как какую-то Америку,
и с удивлением начинают видеть то, что столетия стояло среди бела дня на
улицах и площадях. С Петра Великого, принуждением Промысла и истории,
взрослый русский человек посылается на учебу новому Западу. Он должен был на
время оставить свою духовную утонченность, загрубеть и поучиться полезному,
нужному, приобрести некоторые технически усовершенствованные земные органы,
ибо с Запада шла гроза и возможность поглощения и завоевания. Путем
заимствования и ученичества нужно было создать приспособление русской
периферии к новым условиям надвигавшегося на мир "железного века". С тех пор
в России брошены семена новой культуры, и вот в этом втором культурном
созидании русский народ действительно молод и юн и только приступает к
настоящим своим масштабам.
Двувозрастная культура русская, несмотря на различие форм, едина по духу,
по глубинному устремлению. Старая русская культура вся пронизана религиозным
онтологизмом. Ее особенность - фантастическая узорчатость сказочно-детского
воображения в соединении с линейной чистотою тонко-волнистой линии, и все -
в строгом тоносе таинственной иератичности, почти литургичности. В новой
русской культуре - та же проникнутость религиозным онтологизмом, только из
данности он превратился в задание, из исходного пункта в конечный, из основы
и корня в "родимую цель", в желанную энтелехию. Умершее зерно первой фазы
русской культуры, имевшей свои подлинные достижения и в этом смысле особый
утонченный духовный классицизм, прорастает в новой русской культуре как
проблески нового всемирного сознания, как возможности, имеющие охватить небо
и землю, "страны, века и народы". И прорастание умершего зерна идет в
атмосфере страстной борьбы и патетических столкновений. Поток
новоевропейской культуры, стремительно вливаясь в море русской жизни,
образует буруны, волнения, водовороты. На гребнях вскипает пена литературных
споров. Ярость борющихся и вздыбившихся друг на друга стихий лучше всего
доказывает действительную и глубочайшую разноприродность культуры, которая в
нас втекает, и нашего коренного и неотменного "морского состава".
III
Культура нового Запада с Возрождения идет под знаком откровенного разрыва
с Сущим и ставит себе задачей всестороннюю внешнюю и внутреннюю
секуляризацию человеческой жизни. Джоберти называл это "психологизмом",
распространяя его на все стороны новой западной культуры, так что дело
Лютера было для него "психологизмом религиозным", а дело французской
революции "психологизмом политическим". В его духе социализм XIX века можно
назвать "психологизмом социальным". В этой характеристике есть глубокая
острота, схватывающая самые основные и существенные черты в потоке
новоевропейской истории. Да! Новая культура Запада проникнута пафосом
ухождения от небесного Отца, пафосом человеческого самоутверждения,
принимающего человекобожеские формы, пафосом разрушения всякого
трансцендентизма, пафосом внутреннего и внешнего феноменализма.
Русская. культура проникнута энергиями полярно иными. Ее самый глубинный
пафос - пафос мирового возврата к Отцу, пафос утверждения трансцендентизма,
пафос онтологических святынь и онтологической Правды. Западная культура,
врываясь в исконно русский ритм жизни, вызывает огромные "возмущения" духа.
Она захватывает часть русской стихии, и борьба переходит на русскую почву,
становится внутренним вопросом русского сознания и русской совести. Там, где
идет свалка борьбы, неизбежно получается замутнение, какое-то взаимное
нейтрализирование. "Трубочист" и "мельник" - белый и черный - в долгом
борении оба теряют свою первоначальную окраску, оба превращаются во что-то
серое, среднее между белым и черным. Там, где река вливается в море,
получается некая полоса смешанной воды, в которой нет ни чистоты речной
"субстанции", ни настоящего морского состава. Но над этими средними и
серединными интеллигентными массами дух народный из глубин своих
вулканически воздвигает горные кряжи и массивы чистейшего национального
гранита. Посмотрим, куда стремится дух народный в гениальных вершинах его
культурного самосознания, - и в направлении, в духовном устремлении русской
культуры не остан
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -