ется самым безопасным. Поэтому здесь  к  стене  пристроен
дворец филаншаха. Под дворцом идет сводчатый тоннель, где имеются  ворота.
Еще одни ворота располагаются в западной части и выводят в ущелье.
     Неподалеку от  дворца  филаншаха  -  казармы,  где  живет  постоянный
персидский гарнизон. Здесь же склады и конюшни.
     На самой вершине холма  в  скале  вырублено  огромное  крестообразное
водохранилище, где запас постоянно пополняется родниковой водой, текущей с
гор теперь уже по каменным водоводам. Немногие в крепости знают, из  каких
потаенных источников в пещерах поступает вода и где скрыты водоводы. А те,
кто знает, умеют держать язык за зубами. Такое  же  водохранилище,  только
поменьше и со сводчатым куполом, находится возле дворца.
     И  лучшим  доказательством  того,  что  ни  чужеземный  гарнизон,  ни
неприступность стен, ни обилие воды и съестных припасов все-таки не  могут
сохранить незыблемым порядок сущего, является  устроенная  возле  северной
стены подземная тюрьма - зиндан. А то, что эта подземная тюрьма никогда не
пустовала, и в крепости подумывали: не вырыть ли еще одну с таким же узким
горлышком - входным отверстием, - свидетельствовало  о  том,  что  главную
опасность таят в себе все-таки не степь, а  души  людей.  Вот  об  этой-то
опасности и шел разговор во  дворце  филаншаха  вечером  того  дня,  когда
пришел караван. В этот вечер Шахрабаз собрал во дворце знатных горожан.



                           8. ВЕЧЕРОМ ВО ДВОРЦЕ

     Персы,  опытные  в  управлении   обширным   государством,   обязывали
правителей  города  не  менее  двух  раз  в  году  вершить  открытый  "суд
справедливости",  дабы  пресекались  слишком  неправедные  деяния   власть
имущих, дабы народ знал, что закон справедлив и равно заботится обо всех.
     Но совершенство законов никогда не означало  совершенства  исполнения
их.  Безошибочное  соблюдение  их  требует  неподкупности,  большого  ума,
воздержания  от  личных  страстей,  мужества.  Люди  слабы  и   подвержены
страстям.  История  свидетельствует,  что   могущественные,   процветающие
государства  гибли  не  под  ударами  внешних  врагов,  а   от   своеволия
властителей и чиновников, влекущего за  собой  накопление  неправедного  в
судьбах граждан, порождающего порочность нравов, имущественное расслоение;
от неудовлетворенности и обид  возникали  смуты,  и  государство  слабело,
теряя защитников.
     Ничто человеческое не было чуждо и Шахрабазу. Единственное,  чего  он
не мог себе позволить, будучи человеком предусмотрительным,  -  чтобы  его
слабости превратились в пороки, ибо пороки способны вызвать  отвращение  у
ближних. Шахрабаз любил роскошь. Но  эта  страсть,  даже  будучи  пороком,
вызывает у людей  не  отвращение,  а  зависть.  Шахрабаз  любил  власть  и
упивался  ею,  и  не  было  для  него  ничего   сладостнее,   чем   власть
неограниченная, тем более что бездетный филаншах  задумывался  о  будущем,
ибо эта весна для него была уже шестидесятая, а старость  лишает  человека
удовольствий и делает его беззащитным. Но узнай шахиншах Ездигерт Третий о
стремлении к неограниченной власти правителя Дербента,  завтра  же  голова
Шахрабаза  закачается  не  шесте  вместо  белого  флажка.  Шахрабаз  любил
молоденьких девушек, но не рабынь, обесцвеченных  покорностью,  а  юных  и
свежих из свободных, могущих возбудить слабеющую чувственность застенчивым
сопротивлением. Но и это желание филаншаха встречало  глухую  враждебность
жителей нижнего города. Существует старая, как сама история  человечества,
истина:   правитель,   наделенный   слабостями,   вольно   или    невольно
покровительствует ближним, имеющим сходные слабости.
     Противоборство между необходимостью и желаниями привело к необычайной
изощренности ума правителя Дербента.


     Вечером, в день прихода каравана, приемный зал дворца  филаншаха  был
ярко  освещен.  Бездымно   горели   широкие   льняные   фитили   бронзовых
светильников,  прикрытые  сверху  прозрачными  стеклянными   колпаками   -
новинка,  привезенная  из   Византии,   вызывающая   завистливые   взгляды
собравшихся знатных горожан. В непривычно ярком  свете  блестела  позолота
лепных карнизов, по черному мрамору колонн вились  серебряные  виноградные
лозы. Хрустально искрились бьющая из небольших бронзовых фонтанчиков вдоль
стен вода, с шумом  падала  в  тяжелые  мраморные  чаши.  Пол  был  устлан
разноцветными коврами. Возле противоположной  от  дверей  стены  виднелось
небольшое, в  три  ступеньки,  возвышение,  где  стояло  кресло  правителя
Дербента. Возвышение  охраняли  два  неподвижных  великана  с  обнаженными
мечами - воины личной охраны филаншаха.
     Он появился в дверях в сопровождении дворецкого - желтоглазого  араба
Мансура - и лекаря, сына Иехуды, теперь неотлучно находящегося  при  особе
правителя. Однажды он сказал лекарю: "Помни: если я умру, тебя казнят".
     Филаншах, не глядя на почтительно расступающихся  горожан,  горделиво
пересек зал, легко взошел по ступенькам, опустился в кресло.  Удалось  это
ему ценой значительных усилий, и Шахрабаз, помрачнев,  невольно  и  гневно
оглянулся.
     Лекарь тотчас неслышно выступил из-за  кресла  и,  подав  ему  желтую
подслащенную пилюлю, склонившись, с шутливым упреком прошептал:
     - О, могучий, сегодня вы побывали у двух наложниц? Подобный труд едва
ли под силу двадцатилетнему  юноше.  Вашему  богатырскому  здоровью  можно
только позавидовать!
     Хитрец-лекарь прекрасно знал, что ничто так не полезно здоровью,  как
хорошее расположение духа. Капли  лести  достаточно,  чтобы  приободриться
простому смертному, а от подобной чаши повеселеет и умнейший.  И  филаншах
уже с улыбкой оглядел толпящихся в зале людей.
     К старости накапливается мудрость. Даже неограниченная власть  должна
на что-то опираться. Что был  бы  филаншах  без  преданных  исполнительных
шихванов, что были бы они без него? Не на жалованье  филаншаха  содержался
дворец, наложницы, слуги, рабы, приобретались украшения, а  на  подарки  и
откупные тех, кого  он  назначал  на  должности.  Разумеется,  он  мог  бы
назначить и других, и каждый был бы ему  благодарен,  а  следовательно,  и
предан, но отбирал он из многих  -  сметливых,  а  из  числа  последних  -
завистливых, ибо сметливость без зависти  -  добродетель  мученика,  а  не
должностного лица. Вот возле колонны шепчутся  седобородый  перс  Махадий,
взявший подряд на строительство поперечной стены, и могучий дарг  Бусснар,
по  прозвищу  "Рыжекудрый"  -  начальник  охраны  южных  ворот.  Это   они
предложили разделить Дербент на два оборонительных пояса - верхний город и
нижний. Хазары не могут  захватить  крепость  прежде,  чем  падет  верхний
город, а поперечная стена  не  позволит  штурмовать  верхний  город,  пока
обороняется нижний. И теперь, чтобы  овладеть  Дербентом,  Турксанфу  надо
предпринять три штурма один за другим! Говоря о  пользе  постройки  стены,
Махадий и Бусснар умолчали о том, что тяжелее всех в случае войны придется
жителям нижних магалов. По тем же предлогом - наилучшей обороны -  Бусснар
предложил северные ворота оставить  в  нижнем  городе,  а  южные  защитить
поперечной стеной. И опять, словно о безделице, он не упомянул о том,  что
поля и пастбища горожан находятся с южной стороны и, чтобы жителю  нижнего
магала попасть на свое поле, ему придется пройти через двое ворот, которые
будут в руках знатных. Не надо было быть пророком, чтобы  предвидеть,  что
рано или поздно бедняки будут вынуждены кормиться  с  земли  за  "воротами
войны", а угодья с южной стороны станут собственностью богатых.  Но  пусть
кто-либо из черни попробует обвинить знатных в злоупотреблении, не  боясь,
что его самого обвинят в измене! Да и найдется ли среди  черни  ясновидец,
способный догадаться о том, что еще не случилось  и  даже  не  выражено  в
явном желании.  А  ведь  ум  у  Буссанара  неповоротлив  и  не  изощрен  в
придумывании хитростей, но когда отважным Буссанаром  овладела  страсть  к
наживе, он проявил такую  смекалку,  что  самые  умные  из  числа  знатных
побледнели от досады. Но удивительно не  это,  а  то,  что  в  душе  дарга
уживается одновременно забота о защите города и алчность, одно не в  ущерб
другому. Алчность его от зависти  к  более  удачливым  знатным  горожанам,
способным давать богатые откупные. Если бы  не  был  завистлив  рыжекудрый
Бусснар, разве стал бы он брать  пятьдесят  серебряных  дирхем  с  каждого
проходящего каравана сверх установленной пошлины - на "ремонт ворот",  как
объясняет он купцам.  Тридцать  дирхем  с  "ремонта  ворот"  -  филаншаху.
Накопленной мудрости Шахрабазу хватило, чтобы понять - вселенная  держится
не на святости, ибо в основе радостей и  наслаждений  всегда  лежит  грех,
равно как и нарушение закона. Вот пухлый плаксивый Обадий, принаряженный в
малиновый византийский кафтан, голубые персидские шаровары, перетянутый по
огромному животу шелковым кушаком, с  детским  удивлением  вертит  круглой
головой, разглядывая убранство зала - о хитрец из  хитрецов!  Делает  вид,
что поражен, изумлен, а между тем половина роскошных ковров на полу -  его
подарок. Да, собравшиеся знатные горожане тщеславны,  сластолюбивы,  полны
вожделений, алкают власти, хотят упрочить свое положение,  чтобы  передать
накопленное сыновьями-наследниками. Но  тем  лучше,  ибо  их  благополучие
зависит от Шахрабаза. А размышления правителя Дербента над законами навели
его на удивительную мысль: государства слабеют и гибнут потому, что законы
излишне справедливы! В них нет лазейки для выхода  человеческим  страстям.
Шахрабаз - потомок албанского царя Урнайра  -  в  свое  время  обучался  у
лучших мудрецов и прекрасно знал законы многих, могущественных  в  прошлом
государств и  историю  гибели  последних.  Что  стало  с  могучим  древним
Египтом, куда исчезла обширнейшая из обширнейших Персия Дария? Глупец тот,
кто думает, что фаланги Александра Двурогого смели его когда-то  прекрасно
обустроенную державу. Алчность  сатрапов  погубила  ее  куда  раньше,  чем
войска македонцев. Придя к такому заключению,  Шахрабаз  не  препятствовал
порокам знатных. Гордость потомка Урнайра была  уязвлена  тем,  что  он  -
всего  лишь  правитель  Дербента,  но  даже  и  это  положение   Шахрабаза
сомнительно, потому что шах Ездигерт Третий все еще медлит  с  присвоением
ему титула "Мазрапана", означавшего "Приравненный к нашему царскому роду".
     -  Мы  собрали  вас,  о  славные,  чтобы  до  "Суда   справедливости"
поговорить о делах насущных, - неожиданно звонко произнес Шахрабаз, ощущая
прилив бодрости от таблетки Иехуды.  Потом  продолжил  высоким  и  сильным
голосом: - В совместных усилиях на благо и процветание  Дербента,  который
по праву можно назвать величайшим, пусть  иссякнет  желчь  забот  ваших  и
тревог! Слава и слава светоносному Агуро-Мазде! - старательно выговорил он
имя бога персов, как его называли  сами  персы,  хотя  албаны  произносили
Ахурамазда, и вскользь заметил, как переглянулись стоявшие особняком возле
стены начальник гарнизона крепости  -  надменный  грузный  перс  Гаврат  и
главный сборщик налогов перс Сардер. - Спешу уведомить вас, что  в  городе
достаточный запас еды до нового урожая, сохраняется порядок и  законность,
благодаря бдению шихванов и  неусыпным  хлопотам  стражей  порядка;  среди
жителей наблюдается спокойствие и почтительность к  властям.  Да  святится
имя  нашего  повелителя,  божественного  миротворца,   наисправедливейшего
сокрушителя врагов Албании, мужественнейшего Ездигерта Третьего, милостиво
изволившего изречь жителям Дербента: "Спокойствие, трудолюбие, мудрость  -
вот три источника, что, в едином потоке слившись,  дают  жителям  Дербента
неслыханное процветание, а Мы, Ездигерд Третий, даем вам Мир!.." - Это был
привычный  ритуал  славословия,   и   Шахрабаз   произносил   его   четко,
торжественно,  опыту  зная,  что  все  сказанное  запомнится,   ибо   люди
легковнушаемы  и  достаточно  впечатлительны,   а   умных   врагов   среди
присутствующих  не  было.  Об  этом  Шахрабаз  за  годы  правления   успел
позаботиться. Недаром только в  Дербенте  он  содержал  четырех  преданных
осведомителей.
     - ...Благодаря заботам повелителя нашего двенадцать лет уже на  нашей
земле царит мир! Мы спешим уведомить вас,  о  преисполненные  добродетели,
что,  дабы  еще  более  упрочить  мир  на  нашей  земле,  дабы   не   было
насильственности и принуждений, всякий да пусть  отправляет  обряды  своей
веры и молится своим богам в местах, для этой  цели  предназначенных.  Так
объявил светоч мудрости шах Ездигерт Третий! Пусть община иудеев откроет в
Дербенте свой молитвенный дом  -  синагогу,  а  христиане  вновь  отстроят
церковь, мы также не препятствуем албанам, кои отправляют  свои  обряды  в
святилищах и считают святыней домашний очаг, но и не мешаем никому перейти
по своему желанию в иную веру, а кто пожелал  посещать  храм  светоносного
Агуро-Мазды,  приносить  жертвы  священному  огню  и  помогать   атраванам
[атраван  -  служитель  Ахурамазды]  совершать  молитвенный  обряд,   тому
выражаем свое благоволение и  восхищение!  Забудьте  о  вражде,  живите  с
миром! Так повелел передать жителям Дербента величайший факел  праведности
Ездигерт Третий!
     Подобно тому, как всякий, если пожелает, может увидеть  в  прозрачных
струях ручья дно, так и в струях слов для  страждущего  обнажен  смысл.  И
первым успел Обадий. Протолкавшись вперед и выставив из толпы свой круглый
живот, перетянутый широким кушаком, он воскликнул:
     - Дарю храму светоносного Ахурамазды, да останется он -  единственным
в сердцах потомков наших, пять... нет, десять  самых  жирных,  молоденьких
овечек! И в  помыслах  своих  и  в  деяниях  я  давно  уже  руководствуюсь
заповедями пророка Заратуштры! А теперь, и пусть свидетелями будут  и  ты,
мужественный Гаврат, и ты,  благочинный  Сардер,  из  памяти  восхищенного
сердца своего извлекаю я двенадцатый  гимн  Ясны,  священной  книги  Авест
[священная книга  Авест  -  изложение  поучений  пророка  Заратуштры]:  "Я
проклинаю дэвов [дэв - злой дух], как почитатель Мазды, как  последователь
Заратуштры,  принес  я  обет  быть  врагом  дэвов,   исполнять   учения...
превозносить молитвы... Богатому сокровищами, благому Ахурамазде обещаю  я
все доброе и все лучшее, ему, праведному, великолепному, величавому..."  -
И так уж был устроен этот человек, что даже в столь торжественный момент в
голосе его проскользнули плаксиво-жалобные нотки.
     - А я дарю храму двадцать баранов! - резко  и  грубо  перебил  Обадия
нетерпеливо переминавшийся  возле  колонны  Уррумчи,  первый  шихван,  сын
шихвана, явно раздосадованный. Щека его нервно подергивалась,  глаза  были
налиты кровью.
     - Я пятнадцать...
     - Десять и серебряный браслет!..
     - Полный тюк отличной аркацильской шерсти!
     - Два лучших ковра  из  Ширвана!..  -  послышались  голоса  из  толпы
знатных,  затеснившихся  к  возвышению,   где   стояло   кресло.   Многие,
выкрикивая, оборачивались к Гаврату и Сардеру, и те  благосклонно  кивали,
поглаживая унизанными перстнями пальцами крашенные хной бороды.
     Шахрабаз  медленно  обводил  глазами   толпящихся   горожан,   что-то
беспокоило его,  и  только  столкнувшись  с  тяжелым  немигающим  взглядом
человека, в отдалении от толпы прислонившегося широким плечом к  мраморной
колонне, понял: вот прекрасный случай.  Начальник  охраны  северных  ворот
молчал и  кривил  губы  в  пренебрежительной  усмешке,  всем  своим  видом
показывая презрение к происходящему, плеть  в  его  тяжелой,  с  набухшими
жилами руке подрагивала, а взгляд черных блестящих глаз,  направленных  на
филаншаха, был смел и  жесток.  Начальник  охраны  северных  ворот  молод,
силен, храбр (о, небо, Шахрабазу бы его годы!) и  не  подобострастен,  ибо
ничем не обязан правителю Дербента, на  эту  должность  назначил  его  сам
ширваншах провинции. Немного времени назад соглядатай-осведомитель  донес:
Масадил,  начальник  охраны  северных  ворот,   заявил   в   разговоре   с
сородичами-даргами: "Леги и дарги должны быть  хозяевами  в  городе.  Всех
пришельцев, в том числе и Шахрабаза, надо выгнать. Наплевать, что Шахрабаз
- потомок Урнайра. Мы - свободные люди -  никогда  не  признавали  царей!"
Ширваншаху нужно иметь в городе своего человека. Ширваншах  тоже  надеется
получить титул "Мазрапана".  Кто  его  получит,  тот  и  будет  править  и
Ширваном, и Дербентом. Ах, если бы мазрапаном стал Шахрабаз!  Тогда  можно
было бы подумать и о восстановлении царского трона Урнайров. Спешить надо,
спешить. А этот щенок Масандил напоминает орла,  готовящегося  взлететь  с
утеса. Глупец, он и не подозревает, как легко  сейчас  с  ним  разделается
мудрый Шахрабаз.
     - Масандил! - звонко выкрикнул он. - Масандил! Что же ты не выражаешь
радости! Или ты огорчен милостью богоравного  владыки  нашего?  -  Обратив
внимание персов и знатных на начальника охраны северных ворот,  он  умолк,
внутренне смеясь.
     Выкрики смолкли, и в наступившей тишине многие обернулись к даргу. До
этого он стоял у всех за спиной, а теперь очутился как бы  в  центре.  Да,
Масандил смел и горд, и гордость не позволила ему  погасить  презрительную
усмешку.  И  теперь  ему  надо  отвечать  за  нее.  Было  время,  филаншах
расставлял ловушки и похитрее. Эта же была  груба,  но  зато  Шахрабаз  не
сомневался: открыто, у  всех  на  глазах  вспыльчивый  Масандил  не  будет
кривить душой. Так и случилось.
     Набычившись, широко расставив сильные ноги  в  желтых  сапогах,  дарг
что-то гневно прорычал, хлестнул плетью по сапогам.  Во  дворец  правителя
знатный перс может войти вооруженным, албаны же, в том  числе  и  воинские
начальники - только безоружными. Было время - и во дворце пускались в  ход
мечи.
     - Мы не слышим ответа! - подстрекнул дарга Шахрабаз.
     - Я говорю: подобострастие унизительно для свободных людей! - взревел
в бешенстве Масандил.
     - Почитание  светоносного  Агуро-Мазды  -  подобострастие?  Любовь  к
избранному богами  владыке  нашему  -  подобострастие?  -  громко  спросил
Шахрабаз, заметив, как впились глазами в Масандила персы. - Или мы неверно
слышим?
     - Ты  все  правильно  слышишь,  Шахрабаз  Урнайр!  Но,  клянусь,  мне
наплевать на то, какую выгоду ты извлекаешь из моих слов!
     - Ты безумен, Масандил, опомнись!
     - Это вы все безумны, вы, готовые лизать персам задницы! -  сам  себя
захлопнул в ловушке дарг.
     Шахрабаз, изобразив на сухом  пергаментном  лице  кроткое  изумление,
довольный  откинулся  в  кресле.  Открытая  враждебность  к  персам   была
проявлена настолько бурно, что Масандила даже не потребуется судить. Персы
теперь расправятся с ним  сами,  и  незамедлительно.  В  подобных  случаях
промедление смерти подобно.
     Масандил, обведя всех презрительным взглядом,  повернулся  и,  тяжело
ступая, направился к выходу, опять ворча на ходу что-то гневное.  За  ним,
не спеша,  важно  зашагал  Гаврат,  не  сводя  с  толстой  шеи  дарга  зло
прищуренного взгляда. Оба скрылись в коридоре. Не прошло  и  десятой  доли
"от нагара до нагара" льняного фитиля светильника, как  за  темным  окном,
возле водохранилища, послышались крики персов. "О, Ангра-Манью! [бог тьмы]
Будь ты  проклят!  Умри,  пес!"  -  раздался  глухой  шум  борьбы,  кто-то
простонал, и все затихло.
     Неслышно шмыгнул из  дверей  бритый  раб-тюрок,  смуглый,  в  грязной
набедренной повязке, потупив глаза, стараясь быть  как  можно  незаметнее,
проскользнул вдоль светильников,  приподнимая  колпаки,  щипчиками  убирая
нагар с фитилей. Вслед за ним появился Гаврат, прошагал к своему месту.
     И в наступившей неловкой, напряженной тишине Уррумчи громко произнес:
     - Я дарю храму  Ахурамазды  единственного  еще  двадцать  баранов!  И
повторяю мысленно двенадцатый гимн Ясны священной книги Авест! - Последнее
означало, что шихван,  сын  шихвана,  от