сойдет  за
людей... А потом дрожка выйдет из моды, и народу  подарят  супердрожку,  а
вместо изъятого слега подсунут суперслег.  Все  будет  для  блага  народа.
Веселись, страна дураков, и не о чем не думай!..
     За соседний столик уселись с подносами двое в накидках. Один  из  них
показался мне чем-то знакомым. У него было породистое  высокомерное  лицо,
и, если бы не толстый белый пластырь на  левой  скуле,  я  бы  обязательно
узнал его - во всяком случае, у  меня  было  такое  ощущение.  Второй  был
румяный человек с большой плешью и  суетливыми  движениями.  Разговаривали
они негромко, но не потому,  что  хотели  скрыть  что-нибудь,  и  их  было
отлично слышно с того места, где я сидел.
     -  Поймите  меня  правильно,  -  убедительно   посоветовал   румяный,
торопливо поглощая шницель. - Я вовсе  не  против  театров  и  музеев.  Но
ассигнования на городской театр в прошлом году недоиспользованы, а в музеи
ходят одни туристы...
     - Похитители картин, - вставил человек с пластырем.
     - Оставьте, пожалуйста. У нас нет картин, которые стоило бы похищать.
Слава богу, "Сикстинских мадонн" пока еще не  научились  синтезировать  из
опилок. Я хочу обратить ваше внимание на то, что распространение  культуры
должно в наше время идти совсем другим путем. Культура должна не входить в
народ, а исходить из народа. Народные  капеллы,  кружки  самодеятельности,
массовые игры - вот что нужно нашей публике...
     - Нашей публике нужна хорошая оккупационная армия, - сказал человек с
пластырем.
     - Ах, оставьте, пожалуйста, вы ведь так не думаете... Охват  кружками
у нас на безобразном уровне. Боэла мне жаловалась вчера, что на ее  чтения
ходит только один человек, и тот, кажется, с матримониальными намерениями.
А нам  надо  отвлекать  народ  от  дрожки,  от  алкоголя,  от  сексуальных
развлечений. Нам надо поднимать дух...
     Человек с пластырем прервал его:
     - Что вам от меня нужно?  Чтобы  я  сегодня  поддерживал  ваш  проект
против этого осла, нашего уважаемого мэра? Ради бога!  Мне  абсолютно  все
равно. Но если вы хотите знать мое мнение о духе,  то  духа  нет,  дорогой
советник! Дух давно умер! Он захлебнулся в брюшном сале. И на вашем  месте
я бы считался с этим и только с этим!
     Румяный человек, казалось, был убит. Некоторое время он молчал, потом
вдруг застонал:
     - Боже мой, боже мой, чем вы вынуждены  заниматься!  Но  я  спрашиваю
вас,  кто-то  все-таки  летит  ведь  к  звездам!  Где-то  строят  мезонные
реакторы! Где-то создают новую педагогику!  Боже  мой,  совсем  недавно  я
понял, что мы даже не захолустье, мы - заповедник! В глазах всего мира  мы
- заповедник глупости, невежества и порнократии. Представьте себе, в нашем
городе второй год сидит профессор Рубинштейн. Социальный психолог, мировое
имя.  Он  изучает   нас,   как   животных...   "Инстинктивная   социология
разлагающихся экономических формаций" - так  называется  его  работа.  Его
интересует  человек  как  носитель  первобытных  инстинктов,  и   он   мне
жаловался,  как  трудно  ему  было  набирать  материал  в   странах,   где
инстинктивная деятельность искажена и подавлена системой педагогики.  А  у
нас он блаженствует! По его словам, у нас вообще нет никакой деятельности,
кроме инстинктивной. Я был оскорблен, мне было стыдно, но боже мой, что же
я мог ему возразить?.. Вы поймете меня. Вы же умный человек, мой друг,  вы
холодный человек, я знаю, но не могу же я поверить,  чтобы  вам  до  такой
степени было все равно...
     Человек с пластырем высокомерно глядел на него и вдруг дернул  щекой.
И я сразу же узнал его: это был тот самый  тип  с  моноклем,  который  так
ловко облил меня светящейся гадостью вчера у меценатов. Ах ты  стервец!  -
подумал я. - Ах ты вор! Оккупационная армия ему понадобилась! Дух,  видите
ли, захлебнулся в сале...
     - Простите, советник, - брезгливо произнес человек с пластырем.  -  Я
все это понимаю, и именно поэтому мне совершенно ясно, что все вокруг  нас
- это маразм. Последние судороги. Эйфория.
     Я встал и приблизился к их столику.
     - Разрешите? - спросил я.
     Они удивленно воззрились на меня. Я сел.
     - Простите меня, пожалуйста, - сказал я. - Я,  собственно,  турист  и
здесь у вас недавно, а  вы,  по-моему,  местные  и  даже  имеете  какое-то
отношение к городскому управлению... Вот я и решился побеспокоить  вас.  Я
все слышу вокруг: меценаты, меценаты... А что это такое, никто  толком  не
знает...
     Человек с пластырем снова дернул щекой. Глаза его  расширились  -  он
тоже узнал меня.
     - Меценаты? - сказал румяный советник приветливо. - Есть, есть  такая
варварская организация  у  нас.  Очень  печально,  но  есть.  (Я  кивал  и
рассматривал пластырь. Мой знакомый уже оправился и с прежним высокомерным
видом кушал желе.) По сути  дела,  это  современные  вандалы.  Мне  просто
трудно подобрать другое слово. Они скупают  на  паях  ворованные  картины,
скульптуры, рукописи неопубликованных книг, патенты и  уничтожают  их.  Вы
представляете, как это отвратительно?  Они  находят  некое  патологическое
наслаждение в уничтожении элементов мировой культуры. Собираются  большой,
хорошо  одетой  толпой  и  неторопливо,  продуманно,   со   сладострастием
уничтожают...
     - Ай-яй-яй-яй! - сказал я, не сводя глаз с пластыря. - А  ведь  таких
надо вешать за ноги.
     - Мы их преследуем! - воскликнул румяный советник. - Мы их преследуем
по закону. Мы, к сожалению, не можем преследовать артиков и  першей,  они,
собственно, не нарушают никаких  писанных  законов,  но  коль  скоро  речь
заходит о меценатах...
     - Вы уже кончили, советник? - осведомился человек с  пластырем.  Меня
он игнорировал.
     Румяный спохватился.
     - Да-да, нам пора идти. Вы нас извините, - сказал  он,  обращаясь  ко
мне, - у нас заседание в муниципалитете...
     - Бармен! - металлическим  голосом  позвал  человек  с  пластырем.  -
Вызовите такси, прошу вас.
     - Вы давно в городе? - спросил румяный.
     - Второй день, - ответил я.
     - И вам... Нравится?
     - Красивый город.
     - М-да, - промямлил румяный.
     Мы помолчали. Человек с пластырем нахально вставил в глаз  монокль  и
вытащил сигару.
     - Болит? - спросил я сочувственно.
     - Что именно? - надменно сказал он.
     - Скула, - сказал я. - И еще должна болеть печень.
     - У меня никогда ничего не болит, - ответил он, блеснув моноклем.
     - Разве вы знакомы? - удивился румяный.
     - Немножко, - сказал я. - Мы поспорили об искусстве.
     Бармен крикнул, что такси прибыло.  Человек  с  пластырем  сейчас  же
встал.
     - Пойдемте, советник, - сказал он.
     Румяный растерянно улыбнулся мне и тоже встал. Они пошли к выходу.  Я
проводил их глазами и направился к стойке.
     - Бренди? - спросил бармен.
     - Именно, - сказал я. Меня трясло  от  злости.  -  Кто  эти  люди,  с
которыми я сейчас говорил?
     - Плешивый - это советник  муниципалитета,  культурой  занимается.  А
тот, что с моноклем, - это городской казначей.
     - Казначей, - сказал я. - Сволочь он, а не казначей.
     - Да ну? - сказал бармен с интересом.
     - Вот вам и ну. Буба пришел?
     - Нет еще. А казначей, он что?
     - Сволочь он, - сказал я. - Ворюга.
     Бармен подумал.
     - Очень даже может быть, - сказал он. - Вообще-то он  барон.  Бывший,
конечно. Повадки у него и верно сволочные. Жалко, я голосовать не ходил, а
то бы против него голосовал... А что он вам сделал?
     - Он вам сделал, - сказал я. - А я ему сделал. И еще кое-что  сделаю.
Вот такое положение.
     Бармен, ничего не поняв, кивнул и сказал:
     - Повторим?
     - Давайте, - сказал я.
     Он налил мне бренди и сообщил:
     - А вот и Буба пришел.
     Я оглянулся и чуть не выронил стакан. Я узнал Бубу.



                                    10

     Он стоял у дверей и озирался с таким видом, будто пытался  вспомнить,
куда он пришел и для чего пришел. Он был очень не похож на себя, но я  его
все-таки узнал  сразу,  потому  что  мы  четыре  года  просидели  рядом  в
аудиториях школы, и потом было еще несколько  лет,  когда  мы  встречались
чуть ли не ежедневно.
     - Слушайте, - сказал я бармену. - Его зовут Буба?
     - Умгум, - сказал бармен.
     - Что же это - кличка?
     - Откуда мне знать? Буба и Буба. Его все так зовут.
     - Пек! - крикнул я.
     Все посмотрели на меня. И он тоже медленно повернул голову и  поискал
глазами, кто зовет. Но на меня он не  обратил  внимания.  Словно  вспомнив
что-то, он вдруг судорожными движениями принялся отряхивать воду с  плаща,
а потом, шаркая каблуками, подковылял к стойке и  с  трудом  взобрался  на
табурет рядом со мной.
     - Как обычно, -  сказал  он  бармену.  Голос  у  него  был  глухой  и
сдавленный, словно его держали за горло.
     - Вас тут дожидаются, - сказал бармен, ставя перед ним стакан  спирта
и глубокую тарелку, наполненную сахарным песком.
     Он медленно повернул голову, посмотрел на меня и спросил:
     - Ну? Чего надо?
     Веки у него были воспалены и полуопущены, в  уголках  глаз  скопилась
слизь. И дышал он через рот, как будто страдал аденоидами.
     - Пек Зенай, - тихо произнес  я,  -  курсант  Пек  Зенай,  вернитесь,
пожалуйста, с Земли на небо.
     Он все так же слепо смотрел на меня. Потом облизнул губы и сказал:
     - Сокурсник, что ли?
     Мне стало жутко. Он отвернулся, взял стакан, выцедил спирт и,  давясь
от отвращения, стал есть сахарный песок большой  столовой  ложкой.  Бармен
налил ему второй стакан.
     - Пек, - сказал я, - ты что же, дружище, не помнишь меня?
     Он снова оглядел меня.
     - Да нет... Наверное, видел где-то...
     - Видел где-то! - сказал я с отчаянием. - Я - Иван Жилин, неужели  ты
меня совсем забыл?
     Его рука со стаканом едва заметно дрогнула, и этим все кончилось.
     - Нет, приятель, - сказал он. - Прошу извинить, конечно, но я вас  не
помню.
     - И "Тахмасиб" не помнишь? И Айову Смита не помнишь?
     - Изжога меня сегодня изводит, - сообщил  он  бармену.  -  Дайте  мне
содовой, Кон.
     Бармен, с любопытством слушавший, налил содовой.
     - Дрянной сегодня день, -  сказал  Буба.  -  Два  автомата  отказали,
представляете, Кон?
     Бармен покачал головой и вздохнул.
     - Директор лается, - продолжал Буба. - Вызвал меня на ковер и облаял.
Уйду я оттуда. Послал я его к чертовой матери, он меня и уволил.
     - А вы заявите в профсоюз, - посоветовал бармен.
     - Да ну их, - сказал Буба. Он выпил содовую и вытер рот  ладонью.  На
меня он не смотрел.
     Я сидел, как оплеванный. Я совершенно  забыл,  зачем  мне  нужен  был
Буба. Мне нужен был Буба, а не Пек... То есть Пек мне тоже был  нужен,  но
не этот... Этот не был Пеком, он был каким-то незнакомым и неприятным  мне
Бубой, и я с ужасом смотрел, как он выцедил второй стакан спирта  и  снова
принялся заталкивать в  себя  полные  ложки  сахара.  Лицо  его  покрылось
красными пятнами, он давился и слушал, как бармен азартно рассказывает ему
про футбол... Мне захотелось крикнуть: Пек, что с тобой случилось, Пек, ты
же ненавидел все это!.. Я положил руку ему на плечо и сказал умоляюще:
     - Пек, милый, выслушай меня, пожалуйста...
     Он отстранился.
     - В чем дело, приятель? - глаза его уже совсем не смотрели.  -  Я  не
Пек, меня зовут Буба, понял? Вы меня с  кем-то  путаете...  Никакого  Пека
здесь нет... Так что тогда "Носороги", Кон?..
     И я вспомнил, где я нахожусь, и понял, что Пека  здесь  действительно
больше нет, а есть Буба, агент преступной организации, и это  единственная
реальность, а Пек Зенай - мираж, доброе воспоминание, и о нем надо  скорее
забыть, если я намерен работать... Ладно, подумал я, стискивая зубы, пусть
будет по-вашему.
     - Але, Буба, - сказал я. - У меня к тебе дело.
     Он уже был пьян.
     - А я о делах возле стойки не разговариваю, - заявил он. - И вообще я
работу кончил. Все. Больше у меня никаких дел нет. Обратись,  приятель,  в
муниципалитет. Там тебе помогут.
     - Я к тебе обращаюсь, а не в муниципалитет, - сказал  я.  -  Ты  меня
будешь слушать?
     - А я тебя и так все время слушаю. Здоровье только порчу.
     - Дело у меня небольшое, - сказал я. - Мне нужен слег.
     Он сильно вздрогнул.
     - Ты что, приятель, обалдел, что ли?
     - Вы бы все-таки постыдились, -  сказал  бармен,  -  при  людях-то...
Совесть совсем потеряли.
     - Заткнись, - сказал я ему.
     - Ты потише, - грозно сказал бармен. - В полицию давно не таскали?  А
то смотри, раз, два - и высылка...
     - Плевал я на высылку, - нагло сказал я. - Не суйся в чужие дела...
     - Слегач вонючий, - сказал бармен. Он  заметно  озверел,  но  говорил
негромко. - Слег ему захотелось. Сейчас  позову  сержанта,  он  тебе  даст
слег...
     Буба сполз с табуретки и  поспешно  заковылял  к  выходу.  Я  оставил
бармена и поспешил следом. Он выскочил под дождь и, забыв поднять капюшон,
стал озираться, ища такси. Я догнал его и взял за рукав.
     - Ну, что тебе от меня надо? -  с  тоской  сказал  он.  -  Я  полицию
позову.
     - Пек, - сказал я. - Опомнись, Пек,  я  -  Иван  Жилин,  ты  же  меня
помнишь...
     Он все озирался, то и дело вытирая ладонью воду, струившуюся по лицу.
Вид у него был жалкий, загнанный, и я, стараясь подавить раздражение,  все
уверял себя, что это мой Пек,  бесценный  Пек,  незаменимый  Пек,  добрый,
умный, веселый Пек,  все  пытался  вспомнить,  какой  он  был  за  пультом
"Гладиатора", и  не  мог,  потому  что  невозможно  было  представить  его
где-нибудь, кроме бара, над стаканом спирта.
     - Такси! - завизжал он, но машина промчалась мимо, в ней  было  полно
людей.
     - Пек, - сказал я, - поедем ко мне. Я тебе все расскажу.
     - Отстаньте от меня, - сказал он, стуча зубами. - Я никуда с вами  не
поеду. Отстань! Я же тебя не трогал, я же тебе ничего не сделал,  отстань,
ради бога!
     - Ну хорошо, - сказал я. - Я от тебя отстану. Но ты мне  должен  дать
слег и дать свой адрес.
     - Не знаю я никаких слегов, - застонал он. - Да что  ж  это  за  день
такой сегодня, господи!..
     Припадая на левую ногу, он побрел прочь и вдруг нырнул в подвальчик с
красивой скромной вывеской. Я последовал за ним. Мы сели за столик, и  нам
тотчас принесли горячее мясо и пиво, хотя мы ничего  не  заказывали.  Буба
дрожал, мокрое лицо его стало синим. Он с отвращением оттолкнул тарелку  и
стал глотать пиво, обхватив кружку обеими  ладонями.  В  подвальчике  было
тихо и пусто,  над  сверкающим  буфетом  висела  белая  доска  с  золотыми
буквами: "У нас платят".
     Буба поднял голову от кружки и тоскливо сказал:
     - Можно, я уйду, Иван? Не могу... К чему все эти  разговоры?  Отпусти
меня, пожалуйста...
     Я взял его за руку.
     - Пек, что с тобой творится? Ведь я тебя искал, адреса  твоего  нигде
нет... Я тебя встретил совершенно случайно и ничего  не  понимаю.  Как  ты
попал в эту историю?.. Может, я могу помочь тебе чем-нибудь?  Может  быть,
мы...
     Он вдруг с бешенством вырвал у меня руку.
     - Вот палач, - прошипел он. - Гестаповец... Черт меня  понес  в  этот
"Оазис"... Дурацкая болтовня, сопли... Нет у меня слега, понял? Есть один,
так я тебе его не отдам! Что я потом - как Архимед?.. Есть у тебя совесть?
Тогда отпусти меня, не мучай...
     - Я не могу тебя отпустить, - сказал я, - пока не получу слег. И твой
адрес. Должны же мы поговорить...
     - Я не желаю с тобой говорить, неужели ты этого не понимаешь? Я ни  с
кем ни о чем не желаю говорить. Я хочу домой... И  слег  свой  я  тебе  не
отдам... Что я вам, фабрика? Тебе отдам, а потом через  весь  город  крюка
давать?
     Я молчал. Ясно было, что он ненавидит меня сейчас.  Что  если  бы  он
чувствовал себя в силах, он бы убил меня и ушел. Но он знал, что это не  в
его силах.
     - Сволочь, - сказал он с яростью. - Почему ты сам купить  не  можешь?
Денег у тебя  нет?  На!  На!  -  он  стал  судорожно  рыться  в  карманах,
выбрасывая на стол медяки и смятые бумажки. - Бери, здесь хватит!
     - Что купить? У кого?
     - Вот осел проклятый... Ну этот... Как его... м-м-м... как его...  А,
дьявол!.. - крикнул он. - Провались ты совсем!  -  Он  запустил  пальцы  в
нагрудный карман и вытащил плоский пластмассовый  футлярчик.  Внутри  была
блестящая  металлическая  трубочка,  похожая  на  инвариант-гетеродин  для
карманных радиоприемников. - На! Жри! - Он протянул мне эту трубочку.  Она
была маленькая, длиной не больше дюйма и толщиной в миллиметр.
     - Спасибо, - сказал я. - И как ею пользоваться?
     У Пека раскрылись глаза. Он даже, кажется, улыбнулся.
     - Господи, - сказал он почти с нежностью,  -  неужели  ты  ничего  не
знаешь?
     - Ничего не знаю, - сказал я.
     - Ну, так бы и сказал с  самого  начала.  А  я  думаю,  что  он  меня
изводит, как палач? У тебя приемник есть? Вставь туда  вместо  гетеродина,
повесь где-нибудь в ванной или поставь, все равно, и, валяй.
     - В ванной?
     - Да.
     - Обязательно в ванной?
     - Ну да! Обязательно нужно, чтобы тело было в воде. В  горячей  воде.
Эх ты, теленок...
     - А "Девон"?
     - А "Девон" высыпь в воду. Таблеток пять в воду и одну в рот. На вкус
они отвратительные, но зато потом не пожалеешь... И еще обязательно добавь
в воду ароматических солей. А перед самым началом выпей  пару  стаканчиков
чего-нибудь покрепче. Это нужно, чтобы... как  это...  ну...  развязаться,
что ли...
     - Так, - сказал я. - Понятно. Теперь все понятно. - Я завернул слег в
бумажную салфетку и положил в карман. - Значит, волновая психотехника?
     - Господи, да какое тебе до этого дело?  -  Он  уже  стоял,  надвигая
капюшон на голову.
     - Никакого, - сказал я. - Сколько я тебе должен?
     - Пустяки, вздор! Пошли скорее... Какого черта мы теряем время?
     Мы поднялись на улицу.
     - Ты правильно решил, - сказал Пек. - Разве это  мир?  Разве  в  этом
мире мы люди? Это дерьмо, а не мир. Такси! - завопил он. -  Эй,  такси!  -
Его затрясло от возбуждения. - И чего меня  понесло  в  "Оазис"?..  Не-ет,
теперь я больше никуда, никуда...
     - Дай мне твой адрес, - сказал я.
     - Зачем тебе мой адрес?
     Подкатило такси, Буба рванул дверцу.
     - Адрес! - сказал я, хватая его за плечо.
     - Вот дурак, - сказал Буба. - Солнечная, одиннадцать... Вот дурак,  -
повторил он, усаживаясь.
     - Завтра я к тебе заеду, - сказал я.
     Он уже не обращал на меня внимания. "Солнечная! - крикнул он  шоферу.
- Через центр! И побыстрее ради бога!"
     Как просто, подумал я, глядя вслед  его  машине.  Как  все  оказалось
просто! И все совпадает. И ванна и "Девон". И  орущие  приемники,  которые
так нас раздражали и на которые мы никогда не  обращали  внимания.  Мы  их
просто выключали... Я взял такси и отправился домой.
     А вдруг он меня обманул, подумал я. Просто  хотел  от  меня  поскорее
избавиться...  Впрочем,  это  я  скоро  узнаю.  Он  совсем  не  похож   на
агента-распространителя. Он же Пек... Впрочем, нет, он уже больше не  Пек.
Бедный Пек. Никакой ты не агент, ты просто жертва. Ты  знаешь,  где  можно
купить эту гадость,  но  ты  всего  лишь  жертва.  Слушайте,  я  не  желаю
допрашивать Пека, я не желаю его трясти, как какую-нибудь шпану... Правда,
он уже не Пек. Чепуха, что значит  не  Пек?  Он  -  Пек...  и  все-таки...
придется... Волновая психотехника... Но дрожка - это  ведь  тоже  волновая
психотехника. Что-то слишком просто все получается, подумал я. Я  здесь  и
двух суток не пробыл...  А  Римайер  живет  здесь  с  самого  мятежа.  Как
забросили его тогда, так он здесь и прижился, и все им были довольны, хотя
в последних отчетах он писал, что ничего похожего  на  то,  что  мы  ищем,
здесь нет. Правда, у него нервное истощение... и "Девон" на полу. И Оскар.
И он не стал умолять меня, чтобы я его отпустил, а просто направил меня  к
рыбарям...
     Я никого не встретил ни во дворе, ни в холле. Было уже ок