е пьянке башкой об асфальт  -  никто  бы  и  не
чухнулся. Нет, не сходятся здесь у мильтона концы с концами, верить  ему
без мазы. Уж лучше как есть:
   Бог не фраер, уйдет Витечка от вышки на  чистосердечном,  а  на  зоне
тоже люди живут...
   - Отпустил бы ты меня в камеру, - глухо произнес  Байдаков,  глядя  в
пол. - Обед скоро.
   - Иди, - пожал я плечами. А когда он,  ссутулясь,  поднялся,  спросил
между прочим:
   - Ты слыхал, что Черкизов держал "общак"?
   Он дернулся, хотя и промолчал. Но я понял, что да, слыхал.
   - Его убили, а кассу взяли, - сказал я, стараясь  говорить  будничным
тоном. - И Шкута убили. К стулу привязали и  на  голову  мешок.  И  тебя
теперь убьют.
   - С чего это? - злобно оскалился Витька.
   - Шкут что-то знал...
   - А я не знаю! - торжествующе перебил меня Байдаков.
   - Знаешь, - возразил я. - Раньше не знал, а теперь знаешь. От меня.
   - Что я знаю? - заорал он. - Что?
   - Ну, например, что от гастронома тебя, тепленького,  увез  маленький
лысый человек. Мне пока не известно, кто это такой, а тебе известно! Тут
ведь, понимаешь, убили такого человека, как Кеша, и хапнули  "общак".  И
тот, кто это сделал, даже не так нас боится,  как..,  кое-кого  другого.
Или ты думаешь, тебя на зоне не достанут?
   По лицу Байдакова я видел, что он так не думает. Оно больше  не  было
пустым, на нем отражалась лихорадочная работа мысли:  игрок  просчитывал
шансы и возможные варианты.
   - Так, - сказал он и опустился обратно на табуретку. - А ведь если  я
тебе скажу, кто такой лысый, ты с этой минуты тоже будешь знать.
   Я кивнул. Витька помахал указательным пальцем у меня перед носом.
   - И значит, тебя тоже могут прихлопнуть!
   - Могут, - согласился я.
 
*** 
 
   Чертов замок не хотел отпираться. Я отчаянно крутил здоровенный  ключ
туда и сюда, но он не  проворачивался  даже  на  миллиметр.  Перспектива
искать где-то ножовку и перепиливать толстенные дужки не вдохновляла.
   - Тормозухи надо капнуть, - услышал я за своей спиной знакомый голос,
обернулся и увидел Сережку Косоглазова. Вид у Зайца был вполне праздный,
он стоял, засунув руки в карманы, с оттопыренной нижней губой, к которой
прилипла сигарета.
   Меня в эту минуту вывести из себя было нетрудно - тормозная жидкость,
как, впрочем, и все остальное, находилась за железными воротами под этим
самым замком. Видимо, лицо у меня было  нехорошее,  потому  что  Сережка
быстренько сплюнул окурок на землю, скрылся  куда-то  между  гаражами  и
через пару минут вернулся, неся  в  склянке  тормозуху.  Ее  хватило  не
только на замок, но и на петли ворот,  которые,  по  моей  прикидке,  не
открывались минимум года полтора. Мы откатили их в сторону, и я с теплым
чувством увидел старого друга "Жоржа" - так дед  именовал  свой  голубой
"жигуленок", самую первую модель семидесятого года.
   Я похлопал его ладонью по пыльному крылу  и  обошел  кругом.  Баллоны
сели,  но  это  еще  даже  не  полбеды.  У  меня   не   было   малейшего
представления,  в  каком  состоянии  машина.  Если  бы  под  капотом  не
оказалось двигателя, я бы не слишком удивился. Я открыл дверцу,  сел  за
руль и вставил ключ в зажигание. "Жорж"  слабенько  тявкнул,  потом  еще
раз, еще - и угас. Заяц, темная фигура которого маячила в проеме  ворот,
бестактно хохотнул:
   - Пора его в Политехнический... Я вылез  наружу,  в  сердцах  шибанул
дверцей и вызверился на Косоглазова:
   - Ты когда работать пойдешь?
   - А вот, начальник, дай мне свой гараж, я кипиратив устрою,  -  нагло
ухмыльнулся он, но добавил:
   - Твою буду делать бесплатно.
   Я кинул ему ключи, и он поймал их на лету.
   - На, потренируйся, - сказал я. Может, это было  с  моей  стороны  не
слишком этично, но я успокоил себя  мыслью,  что  Зайцу  сейчас  полезна
трудотерапия в любом виде.
   Через два часа "Жорж"  взревел  мотором,  и  мы  с  Сережкой  сделали
пробный круг по окрестностям.
   - Машина - класс! - показал мне Косоглазов большой палец, выпачканный
машинным маслом. - Сразу видно - итальянцы делали.
   - Бери гараж, - сказал я ему. - С девяти утра до  шести  вечера.  Как
только разбогатеешь, ищи другое помещение.
   - Не извольте беспокоиться, - важно подмигнул нахальный Заяц. - Долго
ждать не придется.
   Весенний день клонился к тихому прозрачному вечеру, когда я  закончил
обход  вверенного  мне  микрорайона.  Два   незапертых   подвала,   один
пожароопасный чердак. Угроза обварить кипятком, если не прекратится игра
на тромбоне. Мелкое  мародерство  соседей  в  комнате  почившей  в  бозе
старушки.  Записи  в  тетрадке:  "Начальник  РЭУ   и   техник-смотритель
предупреждены".
   "Проведена   профилактическая   беседа".   "Передать    материал    в
следственный отдел". Что я буду делать, когда найду  лысого?  Проведу  с
ним  профилактическую  беседу?  Во   всяком   случае,   материалов   для
следственного отдела у меня на него нет. Ладно, Бог не выдаст, свинья не
съест. Лысый откладывается на завтра - таковы  условия  игры.  На  часах
начало седьмого, а с Мариной мы договорились созвониться в девять.  Есть
время поразбрасывать немного камни.
   Когда к тебе домой незваным является милиционер, это вообще мало кого
может обрадовать. Но высокий толстый  человек  с  огромным  животом  под
измазанным  красками  клеенчатым  фартуком,  увидев  меня   на   пороге,
окаменел.
   - Ты?! - выдохнул он. - Чего надо?
   - Пузо, Пузо, - сказал я укоризненно. - Пусти меня в дом, а то соседи
могут услышать.
   Помедлив еще секунду, он посторонился.  Полутемная  прихожая  уходила
налево, конец ее терялся где-то вдали.  Я  хорошо  помнил  эту  огромную
квартиру, где в пяти комнатах кроме хозяина разместились его жена, теща,
четверо детей и пять собак. Мне было прямо, в ближайшую от входа  дверь,
за которой находилась самая большая  комната:  одновременно  мастерская,
кабинет и спальня главы семьи.
   Когда мы оказались в ней. Пузо подпер  затылком  притолоку  и  хрипло
выпалил:
   - Я на тебя больше не работаю.
   Я огляделся. За два года здесь мало что переменилось: те же  полки  с
альбомами  по  древнерусскому  искусству,  иконы  на  стенах,  иконы  на
стульях, иконы на полу. Я посмотрел на Пузо, как он, сжавши зубы, играет
желваками, и сказал:
   - Да не трясись ты. Господи Боже мой...
   - Я на тебя больше не работаю, - набычившись, упрямо повторил он.
   - Это почему ты так решил? - поинтересовался я.
   - Тебя же выперли... - начал Пузо  и  осекся,  увидев  в  моих  руках
красную книжечку.
   Спрятав ее обратно в карман, я прошелся  вдоль  длинного  деревянного
стола, на котором в  разной  степени  готовности  были  разложены  части
большого   пятнадцатистворчатого   складня.    Пузо    был    гениальным
художником-реставратором, равных ему, пожалуй, не было в Москве.  А  еще
он был жадным,  трусливым,  подлым  человеком,  не  единожды  по  разным
поводам продававшим своих друзей и клиентов. Пузо был стукачом.
   - Неблагодарная ты свинья, - сказал я ему со вздохом.
   - Почему ты не ценишь,  что,  уйдя  с  Петровки,  я  тебя  никому  не
передал, а?
   Пузо бессильно опустил тяжелые руки. Он уже  сдался  -  как  сдавался
тысячу раз на моей памяти. "У меня же семья, - объяснил он  мне  как-то,
оправдываясь, - да еще собаки..."
   - Ты такого Кадомцева Елизара Петровича знаешь? - спросил я.
   Пузо дернул плечами:
   - Лично - нет, а слышать - слышал.
   - Вот тебе  задание:  собери  мне  про  него  всю  информацию,  какую
сможешь. Причем быстро. Отложи  работу,  это  тебе  дешевле  встанет,  -
добавил я на всякий случай, чтобы он не расслаблялся.
   Щекастое  лицо  Пузо  повеселело:  я  не  требовал  от  него   ничего
сверхординарного. На прощание я дружески хлопнул его по плечу:
   - Когда соберусь на пенсию, закажу тебе свой портрет. -  В  гробу,  -
беззлобно проворчал Пузо.
   Лерик, которому я позвонил из  автомата,  был  дома.  Они  с  Лялькой
готовы были меня принять.
   - Что ты будешь есть? - спросил он деловито.
   - Пожалуй, немножко омаров, - сказал я. Он неопределенно хмыкнул.
   - А пить?
   - "Вдову Клико".
   - Заказ принят, - сообщил он. - Подваливай.
   Когда-то, много лет назад, мы с  Лериком  только  в  такой  манере  и
разговаривали. И сейчас он с готовностью подхватил ее. Много  лет  назад
мы с Лериком были ближайшими друзьями. Потом  мы  были  лютыми  врагами.
Потом.., потом не было ничего. Время обтесало острые грани и  дружбы,  и
вражды, как море обтесывает осколок  бутылочного  стекла  -  гладкого  и
мутного, не способного больше ранить. Смешно ведь  двадцать  лет  спустя
переживать детские обиды.  Лялька  выбрала  его  -  и  оказалась  права.
"Волги", шубы и бриллианты ей со мной не светили. Впрочем, что это я?  В
семнадцать лет они не светили ей и с Лериком. Это уж после каждый из нас
распорядился собой, как смог: он стал преуспевающим  кооператором,  я  -
опальным милиционером. И хватит об этом.
   "Жорж" весело  катил  по  пустынным  в  субботний  вечер  улицам.  На
Ленинградском проспекте я дал ему шпоры, и он без  напряжения  мгновенно
набрал сто двадцать. "Молодец, - похвалил я  его,  сбавляя  скорость.  -
Завтра ты можешь пригодиться".
   Дверь мне опять открыла Лялька. Но сегодня она выглядела  скромнее  -
джинсы в обтяжку и черный облегающий свитер. В ушах и на шее тоже ничего
не было, только на безымянном пальце левой руки посверкивал  изумруд  на
полтора-два карата. Как говорится, скромненько, но со вкусом.
   - Без формы ты выглядишь гораздо  приятней,  -  сообщила  она  мне  с
обезоруживающей тактичностью. Сама она заметно пополнела за эти годы,  и
у меня на языке вертелся ответный каламбур насчет ее форм, но я  оставил
его при себе.
   На пороге гостиной возник Лерик, раскрыл объятия и полез  целоваться,
щекоча усами.
   - Пра-ашу, - сделал он приглашающий жест.  -  Администрация  приносит
извинения: вместо омаров крабы, вместо "Клико"  -  "Новосветское".  Сами
понимаете - время тяжелое, перестроенное.
   И мы хохмили  под  крабы  и  шампанское,  пикировались  под  семгу  и
коньячок, смешили Ляльку до слез. Потом она собрала  посуду  и  ушла  на
кухню варить кофе,  а  мы  остались  одни,  и  Лерик,  распечатав  пачку
"Салема", сказал серьезно:
   - Я ведь в прошлый раз не шутил. У меня дело расширяется. А  в  нашей
богоизбранной стране, чем больше у тебя дело, тем сильнее головная боль.
Нужны люди... - он запнулся, подбирая слово, - твоей специализации.
   Лерик  прикурил  от  зажигалки  в  кожаном  чехольчике,  затянулся  и
посмотрел на меня, как бы оценивая:
   - Для начала будешь получать тысячу в  месяц  плюс  премия.  -  И  он
подчеркнул:
   - Для начала.
   Я слегка обалдел. На фоне коньяка с шампанским от такого  предложения
могла закружиться и не такая слабая голова, как моя.
   - А что делать?
   - Скучать не будешь, - Лерик откинулся в кресле. - Мне ведь тебе  про
рэкет рассказывать не надо? У меня, например, несколько видеобаров,  два
комиссионных магазина да плюс  игральные  автоматы  в  аэропортах  и  на
вокзалах. Нужно организовать охрану, нужно сопровождать деньги, да  мало
ли что еще.
   - Надо подумать, - сказал я. Мне действительно надо было  подумать  -
желательно на  трезвую  голову.  -  А  пока  что  у  меня  к  тебе  тоже
просьбишка. Удели мне завтра часок-другой, поболтаем насчет той кражи  у
тебя из квартиры.
   Лицо Лерика выразило удивление:
   - Вот те на! А меня как раз сегодня тягали на Петровка для опознания!
Нашелся мой видик и Лялькина шуба! Я так понял, что воров поймали...
   - Нет, Лерик, - покачал я  головой.  -  Никого  пока  не  поймали.  И
поэтому до сих пор есть опасность, что вас могут ограбить еще  раз.  Так
что считай, что я на тебя уже работаю. Пока - бесплатно.
   - Отлично! - согласился он. - Хотя больше всего на свете я не  люблю,
когда мне что-нибудь делают бесплатно. - И пояснил:
   - Отрыжка социализма...
   Ровно в девять я набрал номер Марины.
   - О-о, мой рыцарь! - пропела она. - Вас больше не били по головке?
   - Нет, - ответил я, - но гладить тоже не гладили.
   - Я должна предложить свои услуги? - голос  у  нее  был  иронический.
Живо представив себе, как она смешно дергает при этих словах носиком,  я
почувствовал легкое томление внизу живота и быстро сказал:
   - Готов встретиться через две с половиной минуты.
   - Увы мне! - вздохнула она. -  Я  уже  полчаса,  как  должна  быть  у
родителей. Маман лежит с мигренью, нужно покормить ужином бабулю и папб.
Кстати, - тон ее стал деловым, - ты не голоден?
   - Э-э, - проблеял я, - мы тут слегка перекусили...
   - Квартира сто семнадцать,  -  перебила  она  меня.  -  Этаж  шестой,
подъезд третий, дом - стеклянный.  Форма  одежды  -  произвольная.  Папа
большой демократ, а бабуля ничего не видит. Целую. - И на  прощание  она
так чмокнула в трубку, что в ухе у меня зазвенело.
   Тщательно повязывая перед зеркалом галстук и облачаясь в свой  лучший
пиджак,  я  в  некоторой  растерянности  размышлял  о  том,  что   ночь,
проведенная в одной постели, еще не повод для  знакомства  -  во  всяком
случае, с родителями. Растерянность моя усугублялась тем, что  я  ощущал
непреодолимое желание увидеть Марину  немедленно,  даже  в  комплексе  с
подслеповатой бабулей и демократическим папб.
   Лев Ильич, а именно так звали демократа, первым делом  предложил  мне
снять пиджак и вообще чувствовать себя как дома. Сам он был в спортивном
костюме немыслимого оранжевого цвета, который отлично смотрелся  на  его
тощей, поджарой фигуре. У папб были тонкие чувствительные руки  пианиста
и удлиненное худое лицо с глубоко посаженными  умными  глазами,  которые
выглядывали из глазных впадин, как два хитрых и осторожных зверька.
   В последний момент оказалось,  что  и  бабушка  не  выйдет  из  своей
комнаты,  так  что  решено  было  ужинать,  как  выразился  Лев   Ильич,
по-простецки, на кухне. Но чего в этой кухне было меньше всего, так  это
простоты. Если Маринин папб  рассчитывал  поразить  воображение  бедного
милиционера, он своего достиг.
   Больше всего кухня походила на кабину стратегического бомбардировщика
-  столько  здесь  было  техники  и  электроники.  Плита  с  программным
управлением,  высокочастотная  печь   с   вращающимися   внутренностями,
кофемолка, кофеварка, мясорубка, терка, соковыжималка -  все  невиданных
мной форм и размеров, а также другие, сверкающие пластмассой  и  никелем
приспособления с не известным мне назначением, вплоть до укрепленной под
полкой хреновины, оказавшейся электрооткрывалкой для  консервных  банок.
Вжжик  -  и  жестянка  с  ананасовым  компотом  готова  к  употреблению.
Положительно, начав сегодняшний день  где-то  в  придонном  слое  нашего
общества, я последние часы плавал совсем недалеко от поверхности. Что-то
в этом есть: от крабов с шампанским перейти к ананасам...
   Лев Ильич откровенно сиял, демонстрируя  мне  чудеса  своей  техники.
Заметив в моих глазах  отблеск  интереса,  он  не  успокоился,  пока  не
показал наглядно, как действует каждый из начинявших кухню  приборов.  У
меня уже жужжало в голове и мелькало в глазах, когда  Марина  решительно
прервала сеанс, сообщив, что цыпленок готов. Папа достал из холодильника
запотевшую бутылку "Пшеничной", и мы уселись за стол.
   - Это у него болезнь такая, - пожаловалась на отца  Марина.  -  Готов
рекламировать свой товар  кому  угодно.  Ну  что  у  тебя  может  купить
участковый милиционер?
   -  А  вдруг  он  станет  министром  внутренних  дел?  -  оптимистично
парировал Лев Ильич. - Тогда я заключу с ним потрясающий контракт!
   - Погодите, - удивился я. - Это что, все продается?!
   - В некотором  роде,  -  хмыкнул  папб.  -  Здесь  продукция  четырех
сингапурских и южнокорейских фирм, которые я представляю. Я  генеральный
директор совместного предприятия "Глоба".  Если  у  вас  есть  валюта  -
милости  прошу,  обращайтесь!  Для  вашего  ведомства  могу   предложить
портативные рации, компактные видеокамеры, а также... - он  заговорщицки
подмигнул и понизил голос, - подслушивающую аппаратуру. Если у вас  есть
машина, имеются антирадарные устройства.
   - Благодарю, - чинно кивнул я и поинтересовался:
   - А за рубли вы что-нибудь продаете?
   - Разумеется! - воскликнул он с воодушевлением, а  закончил  на  пару
тонов ниже:
   - Но очень дорого. В двадцать раз дороже, чем на доллары.
   Я крякнул.
   - И что, находятся покупатели?
   - В очереди стоят, - заверил  он  меня  и  поднялся  из-за  стола.  -
Пойдемте-ка, я вам еще кое-что покажу.
   Марина закатила глаза, а я  показал  ей  лицом,  что  делать  нечего,
придется терпеть  до  конца.  Вслед  за  говорливым  папб  мы  прошли  в
гостиную. Здесь, вероятно, было продолжение экспозиции.
   - Ну, это обыкновенный  компьютер,  это  обыкновенный  телефакс,  это
радиотелефон, а это... - указующий палец Льва Ильича торжественно замер,
- это вещь необыкновенная! - Он подошел к огромному, как стол,  агрегату
и нежно погладил крышку из шероховатого  пластика.  -  Цветной  ксерокс!
Кроме как у меня, нигде не увидите!
   Он глядел на меня соколом, его глубоко посаженные глаза блестели, как
вода на дне колодца. Я вежливо покивал, хотя,  по-моему,  прочувствовать
всю грандиозность момента не смог. Возможно, папб уловил это, потому что
вдруг спросил строго:
   - У вас есть деньги?
   - В каком смысле? - оторопел я.
   - Ну, деньги, бумажки, - нетерпеливо повторил он, а Марина,  стоя  за
моим плечом, вздохнула длинно и сказала:
   - Дай ему трешку или пятерку.
   Тон  у  нее  был  устало-снисходительный,  как  будто  речь   шла   о
приставучем ребенке. "Дай, а то не отвяжется". Я порылся  в  карманах  и
извлек червонец. Лев Ильич выхватил его у меня из  рук,  откинул  крышку
агрегата, нажал  какие-то  кнопки,  отчего  загорелись  сразу  несколько
разноцветных лампочек, и сунул кредитку в  утробу  своему  монстру.  Тот
заурчал, что-то глухо заворочалось у него внутри, и  он  вдруг  выплюнул
лист  бумаги  с  изображением  десятирублевки.  Я  взял  его  в  руки  и
всмотрелся. Это была точная копия, вплоть до  мельчайших  завитушек,  до
малейшего рубчика! Да ведь эдак ничего не стоит лепить фальшивые купюры,
обалдело подумалось мне.  Я  поднял  глаза  на  папб.  У  него  был  вид
именинника.
   - Знаю, знаю, о чем вы думаете, товарищ милиционер, - засмеялся он. -
Для фальшивых денег прежде всего бумага нужна, водяные знаки, а печатать
их еще в прошлом веке без всякого ксерокса умели!
   "Черт, - подумал я с огорчением, - нехорошо-то как! Если всякий будет
по моей физиономии угадывать, о чем я думаю..."
   - А настоящие деньги назад можно получить?
   - Будьте любезны! -  Он  жестом  фокусника  извлек  из  аппарата  мой
червонец и обратился к Марине:
   - Детка, дай нам стопочки, я товарища сыщика угощу настоящим куантро.
   Я смотрел, как льется из бутылки тягучий янтарный ликер, и вдруг  без
всякой связи вспомнил, что, пока я целый  вечер  предаюсь  бессмысленной
роскоши и душевному разврату, бедный Дыскин где-то там бьется, возможно,
с железнозубым ящером, тупым и жестоким, как всякое ископаемое.
   - Вы позволите от вас позвонить? - спросил я.  Здесь  и  телефон  был
какой-то невиданный. Кроме обычных десяти цифр еще множество кнопок.
   - Это у него память на сорок  восемь  номеров,  -  снова  угадав  мои
мысли, объяснил Лев Ильич.
   - А для чего тут окошко? - спросил я, набирая рабочий телефон Дыскина
и слушая длинные гудки.
   - Если нажать вон ту кнопочку, в окошке появится  номер,  с  которого
вам звонят.
   - И зачем это нужно? - удивился я.  В  отделении  Дыскина  нет,  надо
позвонить ему домой.
   - Такие аппараты используют в полиции, на "скорой помощи", в пожарной
охране. Для борьбы с хулиганскими звонками.  Оч-чень  полезная  вещь!  -
Хозяин с удовольствием отхлебнул ликера. - Что же вы не пьете? Пейте!
   Дыскин наконец снял трубку, и я сказал:
   - Валя, это я. Ну, что Сипягин?
   Стопочка коварнейшим образом выскольз