авили верховное командование. Однако тогда такой шаг был сделан слишком
поздно. Наше верховное командование должно  остерегаться  такого  положения,
когда необходимые решительные меры опять будут приняты слишком поздно.
     Гитлер слушал меня очень серьезно.  Когда  я  кончил,  он  бесцеремонно
сказал: "Речь идет о главнокомандующем сухопутными силами!" Я ответил: "Если
вы не питаете доверия к главнокомандующему сухопутными силами, то вы  должны
сместить его и поставить во главе сухопутных сил такого  генерала,  которому
вы больше  всех  доверяете".  И  вот  Гитлер  поставил  вопрос,  которого  я
опасался: "Кого вы предлагаете?" Я стал перебирать в памяти лиц, которые, по
моему мнению, способны были выполнять эту ответственную должность. Первым  я
назвал генерал-полковника фон Рейхенау. Гитлер отклонил его кандидатуру:  "О
нем не может быть и речи".
     Выражение его лица было необычайно недовольным, и я понял, что Рейхенау
во время нашей беседы  \120\  в  Дюссельдорфе  нисколько  не  преувеличивал,
говоря о своих плохих взаимоотношениях с Гитлером.  Ряд  других  кандидатур,
начиная от генерал-полковника фон Рундштедта, был также отклонен. Я встал  в
тупик и замолчал. Тогда начал говорить Гитлер. Он подробно  изложил  историю
возникновения своего недоверия к генералам, начиная с  момента  формирования
армии, когда Фрич и Бек создали для него ряд трудностей, противопоставив его
требованию о немедленном создании 36 дивизий свое  предложение  ограничиться
21 дивизией. Перед оккупацией Рейнской области генералы тоже  предостерегали
его; они были даже готовы,  увидав  первые  признаки  недовольства  на  лице
французов, отвести обратно введенные в  Рейнскую  область  войска,  если  бы
имперский министр иностранных дел не высказался против этой  уступки.  Затем
его сильно разочаровал фельдмаршал фон Бломберг и ожесточил случай с Фричем.
Бек возражал ему по чешскому вопросу и не  принял  в  его  решении  никакого
участия.  Нынешний  главнокомандующий  внес  ему   совершенно   неприемлемые
предложения по  вопросам  вооружения.  Ярким  примером  этого  является  его
совершенно неудовлетворительное предложение о расширении производства легких
полевых  гаубиц.  Его  план  содержал  смехотворно  малые  цифры.  Уже  есть
разногласия и по вопросу  проведения  польской  кампании.  Что  же  касается
совершения предстоящего похода  на  Запад,  то  его,  Гитлера,  мнение  тоже
расходится с мнением главнокомандующего.
     Затем  Гитлер  поблагодарил  меня  за  мою  откровенность,   и   беседа
закончилась, не дав никаких результатов.  Она  продолжалась  примерно  около
часа. Удрученный перспективами, которые нарисовал мне Гитлер, я  вернулся  в
Кобленц. \121\


ГЛАВА V. ЗАПАДНАЯ КАМПАНИЯ

       Подготовка

     До начала кампании  против  западных  держав,  чего  мы  рады  были  бы
избежать, изучался опыт боевых действий в Польше. Этот опыт показал  (и  для
меня это не было неожиданным),  что  легкие  пехотные  дивизии  представляют
собой неполноценные соединения. Было решено переформировать  их  в  танковые
дивизии  под  номерами  6-9.  Моторизованные   дивизии   оказались   слишком
громоздкими по своему составу, и из них  было  изъято  по  одному  пехотному
полку. Перевооружение танковых полков танками типа T-III и  Т-IV,  что  было
особенно важно и необходимо, продвигалось  чрезвычайно  медленно  вследствие
слабой  производственной  мощности  промышленности,  а  также  в  результате
консервирования новых типов танков главным командованием сухопутных сил.
     В мое подчинение по вопросам боевой подготовки было передано  несколько
танковых дивизий и пехотный полк "Великая Германия". Меня  занимали  главным
образом мысли о плане и возможном ходе операций на западе. \122\
     Главное командование сухопутных сил, подгоняемое Гитлером, намеревалось
снова использовать старый план - так называемый "План Шлиффена" 1914 г.  Это
было быстрее и проще, но не содержало ничего  нового.  Поэтому  очень  скоро
мысль стала работать в другом направлении. Однажды в ноябре 1939 г. Манштейн
попросил меня зайти  к  нему.  Он  изложил  мне  свои  взгляды  относительно
наступления крупными бронетанковыми силами через Люксембург  и  южную  часть
Бельгии на "линию Мажино"  у  Седана  с  целью  прорыва  этого  укрепленного
участка, а  затем  и  всего  французского  фронта.  Манштейн  попросил  меня
рассмотреть его предложение с  точки  зрения  специалиста  по  бронетанковым
войскам. После детального изучения карт и на  основе  личного  знакомства  с
условиями местности во время первой мировой войны я смог заверить Манштейна,
что планируемая им операция осуществима. Единственное условие, которое я мог
поставить, было использование в  этом  наступлении  достаточного  количества
танковых и моторизованных дивизий, а лучше всего всех!
     После  этого  Манштейн  составил  докладную   записку.   Одобренная   и
подписанная генерал-полковником фон Рундштедтом 4 декабря 1939 г.  докладная
записка была направлена главному командованию сухопутных сил, однако там она
не получила одобрения. Главное  командование  сухопутных  сил  первоначально
хотело использовать для  наступления  через  Арлон  лишь  одну-две  танковые
дивизии. Начался обмен мнениями  по  этому  вопросу.  Я  считал  такие  силы
слишком слабыми, а потому и операцию -  бесцельной.  Дробление  и  без  того
слабых бронетанковых сил было бы самой крупной ошибкой, какую  вообще  можно
совершить. Перед возможностью совершения  такой  ошибки  как  раз  и  стояло
главное командование сухопутных сил. Манштейн настоятельно добивался своего,
чем навлек на себя неблагосклонность главного командования сухопутных сил  в
такой степени, что его назначили \123\  командиром  армейского  корпуса.  Он
попросил  дать  ему  хотя  бы  танковый  корпус,  но  его  просьба  не  была
удовлетворена. Так Манштейн - наш самый лучший оперативный ум - с корпусом в
третьем эшелоне и участвовал в кампании, блестящему осуществлению которой во
многом  способствовала  проявленная  им  инициатива.  Его   преемником   при
генерал-полковнике  фон  Рундштедте  стал  более   спокойный   генерал   фон
Зоденштерн.
     Между  тем  случай,  происшедший  в  военно-воздушных  силах,  заставил
командование отказаться от плана Шлиффена. Офицер связи военно-воздушных сил
ночью 10 января 1940 г.  с  важными  документами  летел  на  самолете  через
бельгийскую границу, что было запрещено. Самолет сделал вынужденную  посадку
на территории Бельгии. По документам, находившимся при офицере,  можно  было
догадаться о намеченном  наступлении  по  плану  Шлиффена.  Удалось  ли  ему
уничтожить документы, было неизвестно. Во всяком случае, следовало считаться
с тем, что о наступлении возможно стало известно бельгийцам, а, по-видимому,
также французам и англичанам.
     Кроме того, Манштейн, явившийся к Гитлеру  в  связи  с  назначением  на
должность командира корпуса,  воспользовался  случаем  и  изложил  ему  свое
мнение относительно будущих операций. После этого оперативный план Манштейна
стал предметом изучения. 7 февраля 1940 г. во время штабной военной  игры  в
Кобленце я получил ясное представление о нем. На этой игре  я  предложил  на
пятый день кампании начать наступление крупными танковыми и  моторизованными
силами с целью прорыва обороны на р. Маас у Седана  и  дальнейшего  развития
наступления в направлении на Амьен. Начальник генерального штаба  сухопутных
сил  Гальдер,  присутствовавший  на   маневрах,   назвал   это   предложение
"бессмысленным". Ему казалось, что достаточно достичь  Мааса  бронетанковыми
войсками, создать на нем предмостные \124\ укрепления[17] , обождать подхода
полевых армий и затем начать "совместное наступление", т. е. не ранее как на
девятый или десятый день кампании. Я пылко возражал и подчеркнул,  что  речь
идет о том, чтобы сосредоточенно и внезапно использовать  всю  ударную  силу
имеющихся, в ограниченном  количестве  танков  на  одном  решающем  участке,
расширить прорыв, а  затем,  усилив  ударную  группировку,  выйти  на  такую
глубину, чтобы  не  опасаться  за  фланги,  и  незамедлительно  использовать
возможный успех, независимо от степени продвижения армейских корпусов.
     Мое  мнение  о  значении   пограничных   укреплений   было   поддержано
специалистом по фортификации при группе армий майором фон Штиота,  тщательно
изучившим этот вопрос. Господин фон Штиота основывался  главным  образом  на
имеющихся  материалах  аэрофотосъемки,  и   поэтому   его   аргументы   были
неопровержимы.
     14 февраля  в  Майене  в  штабе  12-й  армии  генерал-полковника  Листа
вторично  в  присутствии  Гальдера  проводилась  военная  игра,  на  которой
разыгрывалось сражение за переправу через Маас.
     Главный вопрос, поставленный передо мной, сводился к  тому,  должны  ли
танковые дивизии самостоятельно форсировать реку или ждать подхода пехоты;
     следует ли им в последнем случае принимать участие в наступлении  сразу
же после форсирования реки, учитывая труднопроходимый характер  местности  в
Арденнах, севернее Мааса. Обмен мнениями протекал настолько  удручающе,  что
генерал фон Витерсгейм, командир 14-го моторизованного  армейского  корпуса,
который должен был следовать за моим корпусом, и я в заключение заявили, что
при таких условиях мы не можем верить  в  осуществление  этой  операции.  Мы
заявили, что такое использование танков является неправильным и  если  \125\
оно будет осуществляться по приказу, то может наступить кризис доверия.
     Дело еще больше усложнилось, когда  выяснилось,  что  генерал-полковник
фон Рундштедт также не имеет  ясного  представления  о  боевых  возможностях
танков и выступает за осторожное решение  этого  вопроса.  Вот  теперь-то  и
нужен был Манштейн!
     Особенно много  пришлось  поломать  голову  над  вопросами  руководства
большим количеством бронетанковых соединений. Наконец, после  долгих  споров
остановились на кандидатуре генерала фон  Клейста,  который  раньше  не  был
сторонником танковых войск.
     После того как стало ясно. что моему танковому корпусу в  любом  случае
придется наносить удар по противнику через Арденны, я усердно занялся боевой
подготовкой генералов и штабных офицеров для выполнения предстоящей  задачи.
В мое подчинение перешли  1,  2  и  10-я  танковые  дивизии,  пехотный  полк
"Великая Германия", ряд корпусных подразделений и частей, среди которых  был
также один  дивизион  мортир.  Все  части,  за  исключением  полка  "Великая
Германия", были мне знакомы; с одними я имел дело до войны, с  другими  -  в
военные годы, так что я безусловно верил в  их  боеспособность.  Теперь  мне
представлялся случай подготовить этих людей для выполнения тяжелого задания,
в успех которого никто, собственно, не верил,  кроме  Гитлера,  Манштейна  и
меня. Моральная борьба за осуществление этой идеи была очень  изнурительной.
Поэтому я нуждался в небольшом отдыхе, который и  был  мне  предоставлен  во
второй половине марта.
     Однако еще до этого, 15 марта, в имперской канцелярии состоялась беседа
командующего группой армий "А" с Гитлером. В беседе приняли участие  генерал
фон Клейст и я.  Каждый  из  присутствовавших  доложил  свои  соображения  о
способе выполнения поставленной задачи. Последним  докладывал  я.  Мой  план
состоял в следующем: в намеченный приказом день перейти \126\ люксембургскую
границу и продвигаться затем через Южную Бельгию  на  Седан,  форсировать  у
Седана  р.  Маас,  захватив  на  левом  берегу  предмостное  укрепление  для
обеспечения  переправы  следующих  за  мной  пехотных  корпусов.  Вкратце  я
объяснил, что мой корпус будет продвигаться по Люксембургу и  южной  Бельгии
тремя колоннами, что я рассчитываю достичь бельгийских  пограничных  позиций
уже в первый день и, если представится возможность, прорвать их,  на  второй
день продолжать продвижение через Нешато, на третий -  перейти  р.  Семуа  у
Буйона, на четвертый - достигнуть р. Маас, на пятый день форсировать реку  и
к вечеру того же дня захватить предмостное укрепление.  Гитлер  спросил:  "А
что вы хотите делать  далее?"  Он  был  первым,  кто  вообще  поставил  этот
решающий  вопрос.  Я  ответил:  "Если  не  последует  приказа  приостановить
продвижение, я буду на следующий  день  продолжать  наступление  в  западном
направлении. Верховное командование должно решить, должен ли этот удар  быть
направлен на Амьен или Париж. Самым действенным,  на  мой  взгляд,  было  бы
направление через Амьен к Ла-Маншу". Гитлер кивнул  головой,  но  ничего  не
сказал. Только генерал Буш, который командовал действовавшей слева  от  меня
16-й армией, воскликнул:
     "Нет, я не верю, что вы сможете форсировать его!" Гитлер  ожидал  моего
ответа с явным напряжением. Мой ответ был: "Вам и не нужно этого делать". На
это Гитлер также ничего не сказал.
     Впоследствии я так и не  получил  приказа,  который  предусматривал  бы
нечто большее,  чем  создание  предмостного  укрепления  на  р.  Маас.  Мною
самостоятельно  были  составлены  все   решения,   вплоть   до   подхода   к
Атлантическому  побережью  у  Абвиля.   Верховное   командование   оказывало
тормозящее влияние главным образом на мои операции.
     После короткого отпуска я снова принялся  за  подготовку  этой  крупной
операции. Продолжительная  зима  сменилась  мягкой,  очаровательной  весной.
\127\ Неоднократные учебные тревоги угрожали превратиться в  боевые.  Прежде
чем описывать события, мне кажется, уместно будет объяснить,  почему  я  так
уверенно готовился  к  предстоящему  тяжелому  наступлению.  Для  этого  мне
придется немного вернуться назад.
     Первая мировая война после короткого периода  маневренных  действий  на
Западном фронте застыла  в  позиционных  сражениях.  Никакое  сосредоточение
военных средств, достигшее громадных размеров, не в состоянии было  сдвинуть
фронты с места, пока в ноябре 1916 г. на  стороне  противника  не  появились
"танки" и не  перенесли  благодаря  своей  броне,  гусеницам  и  вооружению,
состоявшему  из  пушек  и  пулеметов,  ранее   незащищенных   солдат   через
заградительный огонь и проволочные заграждения, через рвы и воронки живыми и
боеспособными на  передний  край  обороны  немцев;  наступление  снова  было
восстановлено в своих правах.
     Это явление было своеобразным  и  заслуживало  серьезного  внимания.  К
сожалению, немцы недооценивали танки во время той войны. Теперь уже не имеет
значения, объясняется  ли  это  недостаточной  технической  осведомленностью
правительственных   деятелей   или   же   слабостью    германской    военной
промышленности.
     Сколь велико значение  танков,  показал  Версальский  договор,  которым
Германии запретили под страхом наказания иметь  и  производить  бронемашины,
танки и другие подобные машины, могущие служить военным целям.
     Следовательно, у наших  врагов  танк  считался  боевым  оружием  такого
решающего значения, что нам запретили его иметь. Отсюда я сделал  заключение
о необходимости тщательно изучить историю  этого  боевого  оружия  решающего
значения и проследить его дальнейшее развитие.  Из  теоретического  анализа,
сделанного человеком, не скованным никакими традициями, был сделан  вывод  о
конструкции и использовании танков, а также об организации  и  использовании
\128 - Схема 3-а\ \129\ бронетанковых соединений, вывод,  который  вышел  за
рамки теорий,  господствующих  за  границей.  В  упорных  спорах,  длившихся
годами, мне удалось претворить в жизнь  мои  убеждения  раньше,  чем  другие
армии подошли к решению  аналогичных  задач.  Преимущество  в  проектируемой
организации и в боевом использовании танков было первым фактором, на которым
основывалась моя вера в успех. Даже в 1940 г.  я  почти  один  в  германской
армии верил в это.
     Всестороннее  изучение  первой  мировой  войны  позволило  мне  сделать
глубокий анализ психологии воюющих сторон. Немецкую армию я хорошо  знал  по
собственным наблюдениям. О душевном состоянии наших западных  противников  у
меня тоже создалось определенное мнение, которое подтвердилось в 1940  г.  В
военной мысли, несмотря на новое оружие - танки, которому в основном  должны
быть  благодарны  противники  за  свою  победу  в   1918г.,   господствовала
позиционная война.
     Франция обладала самой сильной  сухопутной  армией  и  самыми  крупными
бронетанковыми силами в Западной Европе.
     Англо-французские вооруженные силы на западе в  мае  1940  г.  имели  в
своем распоряжении около 4800 танков, в германских же вооруженных  силах  по
списку значилось 2800 танков, включая бронеавтомобили, а фактически к началу
наступления их насчитывалось примерно 2200.  Следовательно,  противник  имел
двойное превосходство, которое усиливалось еще тем,  что  французские  танки
превосходили немецкие броневой защитой и калибром пушек, впрочем, уступая им
в совершенстве приборов управления и в скорости. Несмотря на  наличие  этого
самого сильного подвижного боевого оружия, Франция создала "линию Мажино"  -
самый прочный укрепленный рубеж  в  мире.  Почему  же  деньги,  вложенные  в
укрепления, не были  использованы  для  модернизации  и  усиления  подвижных
средств? \130\
     Старания де Голля и Даладье  в  этом  направлении  были  оставлены  без
внимания. Отсюда следовал  вывод,  что  верховное  командование  французской
армии не признавало или не хотело признавать значения танков  в  маневренной
войне. Во всяком случае, все  известные  мне  маневры  и  крупные  войсковые
учения свидетельствовали о намерении французского командования  организовать
таким образом управление своими войсками, чтобы надежно обоснованные решения
полностью   обеспечивали    маневрирование    и    проведение    планомерных
наступательных и оборонительных  мероприятий,  стремились  точно  определить
положение и группировку сил противника, прежде чем принять решение, а  когда
оно уже было принято,  то  поступали  в  абсолютном  соответствии  с  ним  и
действовали, я бы  сказал,  точно  сообразуясь  со  схемой  как  в  условиях
сближения, так и при занятии исходного  положения  во  время  артиллерийской
подготовки, при наступлении или при  занятии  обороны.  Такое  стремление  к
действиям строго по плану,  не  оставляя  ничего  случаю,  привело  также  к
включению танков в состав сухопутных войск в форме, которая не  нарушала  бы
схемы, т. е. к их распределению по пехотным дивизиям. И лишь небольшая часть
танков предназначалась для оперативного использования.
     Немецкое командование могло с уверенностью считать, что оборона Франции
с учетом использования укреплений  планируется  осторожно  и  схематично  по
доктрине, основанной на выводах из первой мировой  войны,  т.  е.  на  опыте
позиционной войны, - высокой оценке огня и недооценке маневра.
     Известные  нам  принципы  французской  стратегии  и  тактики  1940  г.,
противоположные  моему  методу  ведения  боевых  действий,  являлись  вторым
фактором, обосновывающим мою веру в победу.
     К весне  1940  г.  у  германской  стороны  создалась  ясная  картина  о
группировке сил и укреплениях противника. Мы знали, что  на  "линии  Мажино"
между \131\  Монмеди  и  Седаном  очень  сильные  укрепления  чередуются  со
слабыми. Укрепления, идущие от Седана до Ла-Манша, мы называли  продолжением
"линии Мажино". Мы  знали  также  о  расположении  и  в  основных  чертах  о
прочности бельгийских и голландских укреплений, возведенных против Германии.
     Гарнизон "линии Мажино" был  незначителен.  Основные  силы  французской
сухопутной армии,  включая  танковые  дивизии  и  английские  экспедиционные
войска, были сконцентрированы  во  французской  Фландрии  между  р.  Маас  и
Ла-Маншем фронтом на  северо-восток;  напротив,  бельгийские  и  голландские
войска были развернуты для защиты своих стран от нападения с востока.
     Из  этого  распределения  сил  можно  было  сделать  вывод  о   расчете
противника на то, что немцы втор