Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
ами Штауффенберга?
С. Да.
М. Я сохранил их. И, предваряя ваш следующий вопрос, они до сих пор у
меня. Исключая картинки с голыми мальчиками.
С. Не думаю, чтобы они нас сильно интересовали.
М. Надеюсь, что нет. Так вот, британцы...
С. Пожалуйста, давайте придерживаться нашей повестки дня. Итак, помимо
Штауффенберга, были еще какие-нибудь деятели в Германии, которые работали на
Советы?
М. Им многие симпатизировали из так называемой интеллигенции вроде
"Красной Капеллы", которую мы разгромили перед этим. Это было типично.
Считается, что у русских очень сильная разведка, но все, что они фактически
делали, это внедрялись в прокоммунистические группы интеллигентов в разных
странах и через этих сломленных людей получали самую разную информацию
задаром. Русские терпеть не могут платить за что-нибудь. А студенты
университетов, писатели, артисты, профессора и так далее с радостью
раскрывали им государственные секреты просто ради того, чтобы помочь делу
социализма. Но сотрудничать? Лет, в лучшем случае очень немногие, да и то
главным образом тайно, поддерживали Сталина. Украдкой по ночам распихивали
по почтовым ящикам скверно написанные листовки или малевали на стенах
антиправительственные лозунги. Я говорил вам, что удел их был жалок, и
поверьте, так оно и было на самом деле.
С. Вот один из самых важных вопросов в моей сегодняшней повестке дня. Я
должен спросить вас, известно ли вам что-либо о дневниках адмирала Канариса?
М. Известно. После 20 июля против Канариса не было выдвинуто обвинение,
хотя некоторые из его ближайших коллег были разоблачены как изменники.
Гиммлер защищал его практически до конца. А затем, в апреле 1945 года, один
офицер случайно обнаружил эти дневники, запрятанные в сейф в военном штабе.
Их тут же передали Раттенхуберу...
С. Раттенхубер? Из службы безопасности?
М. Он был начальником личной охраны Гитлера из RSD(1).
Полицейский-профессионал, баварец из Мюнхена. Он прочел их и немедленно
отнес мне. ---------------------------------------(1)
RSD-Reichssicherheitsdienst. Отряд профессиональных полицейских, формально
входящий в штат Гиммлера, но, по сути, совершенно независимый. Сотрудники
этой службы отвечали за безопасность Гитлера и повсюду сопровождали его
Носили форму и знаки различия СС и отчитывались только перед Гитлером и
бригадефюрером СС Гансом Раттенхубером, командиром RSD. Раттенхубер часто
тесно сотрудничал с гестапо в случаях, когда Гитлер куда-либо выезжал или
проводил большие публичные выступления. Подобно Мюллеру, Раттенхубер был
родом из Баварии и оставался с Гитлером до самого конца.
С. А не Кальтенбруннеру?
М. Нет, непосредственно мне. По приказу Гитлера все вещи такого рода
первым делом попадали в мои руки. Я пролистал их и велел сделать фотоснимки
со всех документов. Потом я показал дневники Гитлеру...
С. Оригиналы или фотографии?
М. Гитлеру - всегда только оригиналы. Он внимательно прочел их и велел
мне надежно хранить их у себя. Фотографии избранных страниц были вручены
Кальтенбруннеру, а он позже передал их Гитлеру.
С. А оригиналы? В смысле, что произошло с оригиналами?
М. Я их припрятал.
С. Они еще в сохранности?
М. Вполне.
С. Что было в этих дневниках?
М. Эти идиоты поверяли бумаге буквально все. В этом деле об измене моя
задача заключалась не в том, чтобы найти важные документы, а в том, чтобы
определить, какие важные документы наиболее важны. Буквально все из компании
Штауффенберга вели дневники, делали заметки и писали самые разные
разоблачающие документы, которые они держали в столах, сейфах в собственных
кабинетах или других легко вычисляемых местах. Канарис ничем от них не
отличался, хотя как начальник разведки он мог бы быть посообразительнее.
С. Но, по существу, в этих дневниках было...
М. То же, что и у всякого другого. Оправдание себя и своих действий. Там
были записи о контактах и с Западом, и с Востоком, через разных
высокопоставленных государственных чинов, религиозных деятелей и прочее.
Кстати, эти религиозные господа оказались худшими из всех. Хотя сам я
посещаю церковь, когда дело доходит до этих блеющих агнцев Божьих, я склонен
согласиться с Борманом. Эти моральные уроды в один голос заявляли, что
Господь требует от них, чтобы они убили Гитлера, и что все, что они делают,
приемлемо, поскольку они носят сутану. И уж они-то были в самых первых
рядах, чтобы доносить на своих друзей, друзей своих друзей и кого угодно,
кто только приходил им на ум. Я предпочитал не допрашивать этих тварей сам,
если у меня был выбор. А Канариса мне довелось допрашивать по различным
поводам, и тут он проявил себя истинным греком. У него были ответы на все
вопросы, и ни один из них не был правдой. Ему, скорее, следовало бы
торговать где-нибудь коврами и держаться от армии подальше. Его дневники
стали в итоге его смертным приговором. В них содержалось описание заговора с
целью захватить Гитлера с помощью дивизии "Бранденбург", который был
разработан до мельчайших деталей. За исключением того, конечно, что они
забыли поделиться своими планами с командиром дивизии или кем-либо из его
штаба. И для них впоследствии стало большим потрясением, когда командир
категорически отверг их план и не стал защищать их на допросах. Вам следует
понять, что эти идиоты, когда их задерживали или арестовывали, тут же сами
выбалтывали гестапо все, что знали. Я никого из них не подвергал пыткам. В
этом не было необходимости. Конечно, с одним человеком я мог разговаривать
очень резко, зато с другим я вел себя мягко и дружелюбно. Тон допроса
зависит от человека, которого допрашивают. Большинство этих господ выдавали
мне всю необходимую информацию так быстро, как только могли, и теперь, когда
я читаю книги о героическом сопротивлении и ужасных пытках, мне делается
смешно. Конечно, оказаться в камере не слишком приятно, особенно для всяких
изнеженных чиновников и надменных генералов, и на них оказывали очень
сильное психологическое давление, но ни одного из них не били(1). В этом
просто не было нужды, поскольку они по большей части из кожи вон лезли,
---------------------------------------(1) 12 июня 1942 года Мюллер издал
подписанный им лично приказ, касающийся правил ведения как обычного допроса
в целом, так и интенсивного допроса в частности.
"1. Интенсивный допрос может применяться только в том случае, если в ходе
предварительного допроса стало ясно, что арестованный владеет информацией о
каких-либо важных фактах, касающихся контактов или намерений, враждебных
государственной или правовой системе, но отказывается сообщить эти сведения,
и если последние не могут быть получены в ходе расследования.
2. В подобных обстоятельствах интенсивный допрос может применяться только
по отношению к коммунистам, марксистам, членам религиозных сект,
саботажникам, террористам, членам движения Сопротивления, вражеским
десантированным агентам, асоциальным личностям, польским или советским
лицам, отказывающимся сотрудничать, а также бродягам. Во всех иных случаях
принципиально необходимо мое предварительное разрешение.
3. Интенсивный допрос не может применяться с целью принудить заключенного
сознаться в собственных преступных действиях, а также этот метод не может
применяться по отношению к лицам, временно освобожденным системой правосудия
с целью проведения дальнейшего расследования. В случае исключений также
требуется мое предварительное разрешение.
4. Помимо других мер, применяемых по обстоятельствам, интенсификационные
меры заключаются в следующем: упрощенный рацион (хлеб и вода) жесткая койка
темная камера лишение сна изнуряющие упражнения,
а также нанесение ударов дубинкой (в случаях, когда наносится более 20 ударов, необходимо присутствие врача)".
чтобы исповедаться самим и впутать как можно больше других людей. И в числе тех, кого они впутывали, было довольно много людей, которые вообще ничего об этом не знали. Я думаю, в итоге мы отпустили на свободу гораздо больше народу, чем посадили. Конечно, когда подозреваемый начинал лгать мне и старался втянуть за собой еще кого-нибудь, я обращался с ним очень сурово. Большинство их так или иначе повесили бы, но они явно не хотели остаться без компании.
С. Сколько человек на самом деле было казнено в результате следствия по
делу 20 июля? По некоторым данным, четыре или пять тысяч...
М. Ерунда. Тысячи оказались в тюрьме, но, насколько я знаю, смертной
казни на самом деле было предано только около двух сотен. Я помню, как в
самом конце Гитлер отдал мне особый приказ насчет этих людей. Это было в
апреле, в Берлине. Он потребовал тогда немедленно ликвидировать их всех,
чтобы в том случае, если Германия окажется во власти своих внешних врагов,
ее внутренние враги не смогли бы выползти на поверхность и установить новое
правительства. Он говорил об этом совершенно серьезно и сказал мне тогда:
"Мюллер, если я вообще могу сейчас кому-нибудь доверять, то думаю, что могу
доверять вам. Когда-то мы были врагами, но у меня была возможность понять,
что вы настоящий профессионал, и поэтому я прошу вас лично проследить, чтобы
это было сделано немедленно".
С. Что именно вы должны были сделать и сделали ли вы то, что от вас
ожидалось?
М. Устранить их, с судом или без суда. Вы прекрасно понимаете, что я
должен был сделать.
С. Иными словами, умертвить их.
M. Называйте это как вам угодно. Эти люди были виновны в государственной
измене и в намерении нанести урон своей стране ради достижения собственных
целей. Вроде тех генералов, о которых я вам рассказывал, помните, которые
говорили, что "это война Гитлера и, если он ее проиграет, это его вина". И
многие из них действительно надеялись занять ключевые посты в послевоенном
правительстве. Возможно, именно для того они и хранили свои преступно глупые
записи и дневники, чтобы позже иметь возможность предъявить их в качестве
доказательства их противостояния Гитлеру. Вы можете назвать мои действия как
вам захочется, но не забывайте, что я проверял все доказательства их вины и
лично допрашивал большинство из них, так что мне лучше известны их характеры
и мотивы их поступков, чем они известны сегодня разным посторонним лицам.
Чтобы выполнить приказ Гитлера, я собрал команду своих людей, на которых мог
положиться, и сообщил им о приказе. И я лично приказал этим людям немедленно
казнить всех заключенных по делу 20 июля. Главные преступники уже понесли
наказание за свои действия, но оставалась еще шайка Канариса и некоторые
другие, которые находились в берлинской тюрьме, ожидая суда или отбывая
срок. Я выполнил приказ Гитлера, насколько сумел. Канариса и его шайку
повесили в той же тюрьме, а остальных вывезли и расстреляли, некоторых уже
буквально в последние минуты перед приходом русских, спешивших к ним на
выручку. И скажу вам без всяких колебаний, что у меня не было проблем с
выполнением данного приказа. И если я о чем и сожалею сегодня, то только о
том, что кое-кого я по ходу дела все-таки упустил...
20 ИЮЛЯ 1944 ГОДА:
Часть II
События, разворачивавшиеся во второй половине дня 20 июля 1944 года в
штаб-квартире гестапо, намного интереснее всего происходившего в ставке
Гитлера или на Бендлерштрассе, где находился центр заговора.
С. Остается еще много нерешенных вопросов, скорее, исторического
характера, касающихся покушения на жизнь Гитлера, и поскольку вы имели
непосредственное отношение к расследованию, я хотел бы продолжить разговор
об этом, если вы не против.
М. Разумеется. Но мне кажется, основное мы уже обсудили, разве не так?
С. Но не этот аспект. Тогда я интересовался вашим мнением относительно
замешанных в заговоре партий. На этот раз мне хотелось бы быть более
конкретным. Уверен, вы поймете, что я имею в виду, если мы продолжим.
М. Мне в любом случае хотелось бы понять вашу мысль.
С. Прежде всего, было ли вам, как начальнику гестапо, известно что-либо о
готовящемся заговоре до того, как произошло покушение?
М. Конкретно о Штауффенберге?
С. Да, об этой попытке.
М. Я кое-что знал о Штауффенберге, но не в связи с его участием в
подготовке покушения.
С. А что вы о нем знали?
М. Ну, антиправительственно настроенный интеллектуал. Еще существовало
досье о его подозрительных сексуальных наклонностях, но ему не был дан ход.
Я не занимался специально людьми, настроенными против правительства, под
которым я подразумеваю Гитлера, а только теми, кто предпринимал активные
действия в этом направлении. Что же касалось обвинений высших военных чинов
в гомосексуализме, то я кое-что знал о деле генерал-фельдмаршала Фрича в
1938 году и мне больше не хотелось связываться с делами такого рода.
С. Давайте на минутку отвлечемся от нашей темы. Вы упомянули Фрича.
М. Да. Мой сотрудник Мейзингер занимался следствием по этому делу,
которое я советовал ему оставить в покое. И Мейзингеру оно оказалось не по
силам.
С. И обвинения в гомосексуализме против Фрича были сфабрикованы гестапо,
разве не так?
М. Нет, не так. Фрич, несомненно, имел одно время гомосексуальные связи,
но конкретные обвинения в 1938 году не подтвердились. Улики существовали, но
они относились к другому армейскому офицеру, а не к командующему армией.
Когда это стало очевидным, я дал Мейзингеру приказ бросить это дело. Но он,
решив, что здесь хороший шанс для карьеры, передал эту группу другим, кому
Фрич не нравился. Кое-кому эта работа была нужна... Герингу, если быть
точнее... а Мейзингер выразил готовность помочь. Это было действительно
отвратительное дело, и Мейзингера, вместо ожидаемого повышения по службе,
отправили в Японию. Остальное вы знаете. Не желаете ли вновь вернуться к 20
июля?
С. Да. Значит, вы ничего не знали о покушении заранее, я верно понял?
М. Абсолютно ничего. В нем участвовала небольшая группа людей, и решение
подложить бомбу было принято незадолго перед этим. Информация просто не
успела просочиться и достигнуть моих ушей.
С. Значит, покушение готовилось в полной тайне?
М. О нет, не так уж. Несколько человек, не входивших в круг настоящих
заговорщиков, знали о нем. Они не были замешаны в этом непосредственно, но
знали о том, когда и как должно было произойти покушение. Таким образом эти
люди также являются преступниками, поскольку они знали о готовящемся теракте
и не сделали попытки донести о нем.
С. Соучастие в преступлении.
М. Именно так. Думаю, будет лучше, если я просто кратко изложу свою
версию событий того дня, вместо того чтобы попусту тратить целые месяцы на
такие разговоры. Я уже говорил вам, что был захвачен врасплох и по какой
причине. Теперь могу рассказать, как я реагировал на известие о покушении, и
пусть мои поступки говорят сами за себя. 20 июля я находился у себя на
службе в Берлине, пытаясь разобраться с делом, над которым тогда работал.
Оно не имеет никакого отношения к нашему вопросу. Сопоставление фактических
доказательств с показаниями, полученными сотрудниками гестапо на допросах,
заняло почти все утро, и я был не в самом лучшем настроении, когда вдруг
раздался телефонный звонок и один из моих сотрудников сообщил, что произошел
какой-то взрыв в ставке фюрера. О заговоре не было ни слова, и я решил, что
речь идет о взрыве мины. Через несколько минут... возможно, четверть часа
или около того... в мой кабинет вошел страшно возбужденный Кальгенбруннер и
сообщил, что на совещании в ставке Гитлера, где присутствовал и он сам,
взорвалась бомба и некоторые из участников совещания убиты или ранены.
Гитлер серьезных ранений не получил. Находившийся поблизости Гиммлер тут же
приказал Кальтенбруннеру взять экспертов, и лететь в Восточную Пруссию,
чтобы выяснить, что же в точности произошло. Я поинтересовался у
Кальтенбруннера, вполне естественно, нет ли за этим какого-либо
организованного заговора, и он ответил довольно резко, что, скорее всего,
нет и чтобы я на этот счет не беспокоился. Такое его обращение со мной очень
меня раздосадовало. Кальтенбруннер вообще был на редкость неприятным типом,
и на службе я не уделял ему слишком большого внимания. Он был ненадежным,
нечестным и мстительным человеком. Припоминаю случай, когда он повздорил с
Полем.
С. Для протокола - с Освальдом Полем?
М. Да. Кальтенбруннер прицепился к одному из людей Поля и из-за какой-то
ерунды посадил его под домашний арест. Поль имел очень большое влияние на
Гиммлера и через него приказал, чтобы того человека освободили.
Кальтенбруннеру сказали тогда, чтобы он оставил это дело в покое, но как
только Гиммлер и Поль покинули Берлин, Кальтенбруннер предпринял новую
попытку. На этот раз Поль лично заявился к Кальтенбруннеру и устроил жуткую
сцену в его кабинете. Кто-то ворвался в мой кабинет и крикнул, что Поль
врезал Кальтенбруннеру по физиономии и сшиб его со стула. Разумеется, я тут
же отправился полюбоваться зрелищем и увидел Поля, стремительно вылетающего
из здания, и Кальтенбруннера, выбежавшего в холл с пылающей физиономией и
окровавленным носом. Он визжал, что требует немедленно арестовать Поля, что,
впрочем, вряд ли было возможно. Я немного побеседовал с Кальтенбруннером, и
он несколько притих. Особенно после того, как я напомнил ему о распоряжении
Гиммлера оставить Поля и его людей в покое. В любом случае я не собирался
держаться в стороне от этого дела. Если в данном случае имела место измена,
моим прямым долгом было заняться его расследованием. Затем, около 17: 00,
мне позвонил сам Гиммлер и сказал, что некоего полковника генерального
штаба, фон Штауффенберга, следует по возможности арестовать у него на службе
на Бендлерштрассе и допросить насчет того, что ему известно о бомбе. Еще
Гиммлер сказал, что Гитлер получил легкие ранения, но полностью
работоспособен и что все это дело нужно держать в строгом секрете. Он
спросил также, не слышно ли в гестапо каких-нибудь новостей по этому поводу,
и я ответил, что нет. Он несколько раз подчеркнул, что мне следует только
наблюдать и не предпринимать никаких действий, помимо задержания
Штауффенберга. Его я должен был как можно более незаметно препроводить в
свой кабинет, и никто из тех, кому не положено, не должен был ничего знать
об этом. Мне было непонятно, почему нужна такая скрытность при аресте
убийцы, и я прямо спросил об этом Гиммлера. Тот пришел в сильное раздражение
и ответил, что в данный момент следует избегать любых трений с армией. Меня
снова удивило, что Гиммлер ведет себя столь робко, ведь, в конце концов, в
том случае, если это не отдельное происшествие, следовало бы предпринять
гораздо более решительные шаги. Невзирая на Гиммлера, я объявил тревогу всем
службам гестапо как внутри страны, так и за ее пределами, чтобы они особо
бдительно следили за любой информацией о нападении на фюрера. Я, впрочем, не
стал сообщать, что такое нападение имело место. Я тут же отправил своего
подчиненного, штандартенфюрера Пиффрадера, с приказом взять полковника
Штауффенберга, соблюдая при этом строгую секретность. Едва Пиффрадер
удалился, я начал получать сообщения о военном перевороте. Мне звонили,
должно быть, по дюжине раз в минуту, не считая телетайпных сообщений. Вся
служба была взбудоражена до крайности.
С. Что было потом?
М. Я т