ь тот фашист или нет.
     -- По-моему, выстрел удачный, -- ответил я.
     Логвиненко помолчал, затем, уже другим тоном, спросил:
     -- Видишь, под плитой наблюдательный пункт?
     -- Вижу.
     -- И артиллерийскую трубу видишь?
     -- Вижу и трубу.
     -- Хорошо. Тогда слушай  меня. Три  дня назад вы вернули  зрение нашему
корректировочному пункту на  заводской трубе. Теперь  перед  вами  задача --
лишить  зрения  фашистских   корректировщиков.   Ясно?  Ну,   раз  ясно,  то
приступайте. -- И Логвиненко ушел.
     Задача  была  первостепенной  важности.  Корректировщики  и наблюдатели
противника руководили  огнем [87] своей артиллерии,  которая  била  по нашим
частям, атаковавшим противника, прорвавшегося вчера к Волге. Поэтому медлить
было  нельзя.  Логвиненко,  спасибо  ему,  подсказал,  где   у  них  главный
наблюдательный  пункт.  Мы  быстро обнаружили  смотровые  щели под  бетонной
плитой над блиндажом. Сидят там, стервецы, поблескивают своей  просветленной
оптикой. Сейчас мы вам ее продырявим!..
     Шесть  щелей. Я  распределил их  среди  своих товарищей. Прогремел залп
шести винтовок. Через три минуты -- второй. Этот  второй залп мы сделали для
страховки: не пытайтесь, гады,  менять разбитую оптику, вас  стережет точная
пуля!
     Прошло  некоторое  время, и над заводом  загудели пикировщики. Фугасные
бомбы большой  силы  сотрясали  землю.  Подымались тяжелые  слоистые  пласты
красной кирпичной пыли, дробленого бетона, черного дыма и рыжего огня. А что
было делать нам? Тут снайперская винтовка не поможет...
     И вот нас будто подбрасывает какая-то  неведомая сила. Бежим  вперед, к
позициям противника, к заводской ограде: там мы сможем встретить гитлеровцев
огнем автоматов и гранатами.
     Мелкий  осколок  мины  впивается  в щеку  Васильченко.  Останавливаться
нельзя. Охрим на ходу вырывает осколок и заклеивает щеку пластырем.
     -- Ну, как?  -- спросил  я его,  когда  мы  спрыгнули  в  траншею возле
забора.
     -- Хорошо, тильки голова болить.
     В   воздухе  по-прежнему   кружили   стервятники.  Пулеметные   очереди
пикировщиков долбят кирпичный забор над нашими  головами.  Одна пуля, тронув
мою каску, разорвалась. Мелкие осколки ужалили плечо, локоть. Я инстинктивно
вскочил.  Глупо,  конечно,  но  бывает ведь,  когда солдат на какое-то время
теряет контроль  за  своими действиями и бежит, не  зная, куда и зачем...  К
тому  же  чем дольше находишься  под  разрывами  бомб,  мин,  снарядов,  под
пулеметным огнем, тем меньше замечаешь  опасность. Что-то подобное случилось
и  со мной.  Бегу  ошалело, не пригибаясь... Благо Васильченко успел догнать
меня, схватил за воротник и осадил перед грудой рваной арматуры. Отдышались.
     Смотрю -- справа, слева  в  окопах прижались наши солдаты. Они не могут
поднять головы, а гитлеровцы  гуляют по своему  переднему краю во весь рост:
обнаглели, пользуясь налетом своей авиации...
     --  Надо  проучить  их,  -- сказал  Васильченко,  прикладывая  к  плечу
винтовку. Я  последовал  его примеру. Четыре  гитлеровца  шли  с  патронными
ящиками на  плечах.  Шли  не  торопясь,  вразвалку.  Не сговариваясь,  Охрим
стреляет в первого, я  --  в следующего. Оставшиеся  двое  получают  свое во
вторую очередь. Но  Охрим недоволен: после второго  выстрела  у него раздуло
гильзу в патроннике -- заело затвор.
     Над головами снова нарастал гул самолетов. Они ложатся на курс бомбежки
нашего  участка.  Теперь уже я принимаю  осмысленное решение: тяну Охрима за
собой  в  укрытие,  под  фундамент заводской стены. Взрывы  бомб раскачивают
стену. Нам  кажется, что наше  укрытие  сжимается,  становится все меньше  и
меньше... Охрим сидит с опущенной головой, злой.  Что  ему теперь делать без
своей  снайперки?  Но  вот гильза оказывается на моей ладони,  и Васильченко
поднимает голову.
     Однако  в  этот  час  нужнее  были  автоматчики, а  не  снайперы. И  мы
незаметно  для  себя  превратились  в  автоматчиков:  ходили  в  контратаки,
забрасывали врага гранатами...
     Во время  одной  из контратак  присоединившийся к  нам Виктор  Медведев
вошел  в  такой  азарт, что не  заметил,  как за его спиной  оказались  [88]
гитлеровцы. Они  схватили  его,  оглушили прикладом  по голове, заткнули рот
кляпом и поволокли.
     Откуда появилось столько  силы  в  моем  голосе,  не знаю,  но  когда я
крикнул товарищам: "За мной!" -- мне  показалось, что  услышали все, кто был
поблизости.
     Перемахнув через нагромождения поваленных вагонов, мы перехватили путь,
по  которому  отходили гитлеровцы  с Виктором Медведевым.  Засада получилась
удачной.  Немцы пытались скрыться за развалинами индивидуальных домов, но не
успели.  Виктор  был  освобожден.  Кроме  того,  нам  удалось  взять  одного
гитлеровца  живьем.  Это  оказался здоровый  рыжий  немец, в  теплом женском
платке и теплой шубе.
     Вот из-за этого-то пленного немца все и произошло. Дело в том,  что нам
не удалось сохранить его: на обратном пути мы попали под пулеметный огонь, и
первая  же очередь раздробила ему голову. Прижатые  огнем пулемета, мы долго
отсиживались в воронке  от бомбы. Виктор Медведев лежал у  нас на руках  без
сознания, голова его была залита кровью...
     Лишь  в сумерках  добрались  до  блиндажа  командира  роты автоматчиков
третьего батальона Евгения  Шетилова.  И тут узнали, что  с самого утра меня
разыскивает  капитан  Питерский. Он  разносил  связистов,  требуя  разыскать
Зайцева. Где только нас ни искали, но даже опытные дивизионные разведчики не
могли  обнаружить ни  одного  снайпера  из моей группы. И капитан  Питерский
успел  внушить  всем  командирам  подразделения полка,  чтобы нас взяли  под
надзор, как уклоняющихся от выполнения боевых задач...
     Вот  почему  Евгений  Шетилов,  знавший  меня  с  первого  дня  боев  в
Сталинграде, сейчас при встрече заговорил со мной строго:
     -- Где вы были?
     Неужели  он  готов  обвинить  нас  в трусости?  У  меня похолодело  под
лопатками. Я не находил слов для ответа.
     -- Нет, Вася, я не думаю о тебе плохо, но ты должен сказать  мне -- где
вы были?
     Связист Александр  Блинов уже  позвонил  в штаб  полка и  доложил,  что
снайперы пришли в роту. Капитан Питерский потребовал меня к телефону.
     --  Ну, братцы  морячки, считай,  попал  в западню  наш главный, сейчас
будет по  телефону уничтожен! --  сказал  кто-то за  моей  спиной,  а Блинов
предупредил:
     -- Вася, держись, не робей.
     Блинов не  ошибся. Капитан Питерский ругал  меня  отборной бранью.  Мои
попытки сказать что-то в ответ пресекались выкриками:
     -- Молчать!
     Наконец я успел сказать:
     --   Прошу   прислать   капитана   Ракитянского,   разобрать  документы
пленного...
     Питерский не дождался окончания моей фразы, закричал:
     -- Где пленный?!
     Я не совсем правильно понял вопрос начальника штаба и ответил:
     -- Убили...
     Вот тут и началось:
     --  Тебя  расстрелять  мало!  -- кричал  он. -- Мы теряем лучших людей,
чтобы  добыть "языка",  а ты  самовольно расстреливаешь пленных!  Приказываю
сейчас же явиться  и доложить хозяину о  своих  действиях. Отстраняю тебя от
командования снайперской группой!
     Передав телефонную  трубку  связисту,  я вышел  из  блиндажа.  За  мной
последовали  Куликов,  Двояшкин,   Костриков,  Шайкин,  Морозов,   Горожаев,
Абзалов, а Виктор Медведев остался в блиндаже: ему трудно было подняться.
     -- Ну, вот что, друзья, --  сказал я, -- меня отстранили. Старшим у вас
теперь будет Николай Куликов.
     -- А почему не Виктор Медведев? -- возразил Николай. [89]
     -- Виктора надо доставить в медпункт полка.
     -- Пока темно, пошли  все вместе, и Виктора возьмем с собой,  -- сказал
Шайкин.
     От железнодорожного  вагона,  под  которым  мы  укрывались,  нужно было
метров триста пробежать  по открытому  месту  вдоль железнодорожной  насыпи.
Здесь и ночью пространство прошивают пулеметы. Придется поиграть в жмурки со
смертью,  испытать  солдатское счастье... Может, это  последние мои  шаги. А
потом напишут, как обо всех: "Погиб при выполнении задания командования", --
горестно подумалось мне.
     Держась за плечи связиста, вышел Виктор Медведев.
     -- Мне уже легче, -- сказал он, -- возьмите меня с собой.
     -- А мы и не собирались уходить без тебя, -- ответил я.
     Над  Банным  оврагом высоко взвилась  ракета, оставляя за собой длинный
огненный шлейф,  глухо  лопнула  в  воздухе  и  повисла,  как  электрическая
лампочка. Мы припали к земле и отползли в сторону.
     Зловещая тишина.  Она мешает нам проскочить опасный участок.  Противник
рядом, прислушивается к каждому шороху. Надо отвлечь внимание... Я встал. За
мной  поднялся сержант Абзалов.  Идем по  насыпи,  нарочно  гремим сапогами.
Фашисты молчат. Швыряю гранату через полотно железной дороги -- и только тут
застрочили  автоматы и пулеметы. Вееры трассирующих  пуль  прошивают темноту
над нашими головами. Мы  отстреливаемся  короткими очередями, а тем временем
вся группа вместе с Виктором Медведевым успевает преодолеть опасный участок.
     Дежурные пулеметчики и автоматчики держат нас  с Абзаловым  под огнем в
канаве возле насыпи. Не ожидая конца  пальбы, перебираемся в трубу водостока
и ползем, не зная, куда она выведет.
     Где-то рвутся  снаряды,  мины,  гранаты. Каждый  взрыв отдается в трубе
гончарным звоном  и  кажется  совсем близким, как  будто над  самой головой.
Настоящая  ловушка: дадут  очередь из автомата вдоль трубы -- и ни одна пуля
не минует тебя... Надо поскорее  выбираться. Наконец мелькнул просвет. Труба
привела нас к  новой канаве с бетонированными стенками. Вспыхнула ракета. Мы
прижались  к  стене.   Рядом  подымается   шумиха:  рвутся  гранаты,  трещат
автоматные очереди, равномерно отбивают дробь пулеметы.
     -- Где мы? -- спрашивает Абзалов. -- Может, к фашистам зашли?
     --  Нет,  дорогой  Абзайчик,  здесь  наши. Фашисты стреляют  разрывными
пулями, а наши простыми. Лежи тихо, они сейчас сюда придут.
     Лежим.  Доносятся  приглушенные  голоса.  О  чем  говорят  -- разобрать
нельзя, но  речь  наша, русская. Солдаты  идут в темноте, спотыкаются. Опять
вспыхнула  ракета,  и мы увидели двух  автоматчиков. Свои!  Ясно  слышен  их
разговор:
     -- Тут они должны лежать, я хорошо видел, как падали.
     -- Где ж тогда они?
     --  Да  вот  здесь! --  отвечаю я. Автоматчики припали к  земле. Потом,
опомнившись, подали голос:
     -- Мы тут убитых немцев ищем!
     -- Ну, тогда ведите нас, живых, к своим.
     По  дороге   к  блиндажу  штаба  полка  мы  узнали,  что  наши   ребята
благополучно вышли к берегу Волги, к медпункту.
     Утром чуть свет я  пришел на доклад  к  капитану Питерскому, Доложил по
всем правилам, даже каблуками стукнул. Начальник штаба, не мигая, смотрел на
меня, будто увидел что-то особенное. Потом спросил:
     -- Ну что мне с тобой делать: в штрафную роту отправить пли на Мамаев?
     -- Отправляйте туда, где опасней!
     --  Хорошо, старшим группы будет [90] Медведев.  Они останутся в районе
тиров --  на северной  окраине  завода  "Красный  Октябрь", а  ты  уходи  на
высоту...
     --  Есть  на  высоту! -- ответил я, не скрывая иронии,  и повернулся  к
выходу.
     -- Отставить! -- скомандовал капитан.
     Я снова  повернулся к нему, повторил  его приказ  и опять повернулся --
еще четче...
     -- Отставить! -- послышалось за спиной, но я уже выбежал из блиндажа и,
не раздумывая, зашагал в сторону Мамаева кургана.

        "17. Тюрин и Хабибулин"

     В  третий  батальон я  пришел один.  Сержант  Абзалов остался в  штабе.
Упрямый и обидчивый казах не мог примириться с решением капитана Питерского.
И мое горло сжимала обида...
     Но, как говорится, нет худа без добра.
     Я сидел  около блиндажа командира роты  автоматчиков,  разбирал  затвор
снайперской винтовки, пора почистить --  и на  консервацию. Подошел Шетилов.
Он понял, что творится со мной, и, помолчав, как бы невзначай сказал:
     --  Вася, давай посмотрим  одно  местечко на высоте. Кажется  мне,  там
фашистский снайпер свил себе гнездо.
     Евгений Шетилов знал, как можно вернуть меня в строй!
     -- Где?! -- вырвалось у меня.
     -- Пойдем, покажу.
     Южнее водонапорных баков --  какая-то выемка, похоже, воронка от бомбы.
Справа  от  нее торчат  сухие  ветки. Они  не укрывают бруствер воронки,  но
мешают  просматривать,  что делается  внутри.  С левой стороны -- кустарник.
Рядом с  ним, на краю воронки, лежит хвостовик мины с рваными, закрученными,
как рога у горного барана, концами.
     -- Ну, как думаешь, сидит там снайпер? -- спросил старший лейтенант.
     -- Место хорошее,  он оттуда  может видеть  все, а самого незаметно, --
ответил я.
     Рядом с командиром роты в траншее сидел сухой, жилистый  Степан Кряж --
связной  Шетилова  -- и курил. Совсем молодой парень,  но  все звали  его по
имени и  отчеству  -- Степан Иванович.  Солдаты  его уважали  и побаивались.
Уважали за смелость, а побаивались за крутой нрав.
     Докурив самокрутку, связной сказал:
     -- Вот если  бы  я был снайпером,  то  сделал бы себе огневой  пост вон
там...  -- Степан Иванович  протянул руку  и не успел договорить:  разрывная
пуля ударила ему в запястье.
     Кто же радуется ранению  товарища? Я, конечно, не радовался. Но  унылое
настроение у меня сразу улетучилось. Теперь не нужно было подбадривать  меня
отвлекающими от  обиды разговорами:  предстоял  поединок с ловким снайпером,
умеющим стрелять навскидку.
     Для  начала  решил   оборудовать  несколько  ложных   позиций,  втянуть
противника в борьбу, а там видно будет...
     -- Мне нужен помощник, -- попросил я Шетилова, после того как проводили
к санитарам Степана Ивановича.
     -- Для чего?
     Я ответил:
     -- Оборудовать два или три огневых поста. Одному не справиться.
     -- Хорошо, будет у тебя помощник.
     Прикинув,  на  какой высоте была поймана  на  прицел  рука  связного, я
сделал  отметку на стене  траншеи, затем  отстегнул пехотную лопатку и начал
выбирать песок для подлокотников.
     Через час мне  удалось обозначить три снайперских поста.  Это на всякий
случай:  вдруг придется  сегодня  [91]  же  вступить в  поединок. На третьем
оставил  на  бруствере  каску  --  для приманки. И не успел  отойти, как она
оказалась  на дне траншеи! По вмятине было видно, что снайпер сделал выстрел
с той же позиции, с какой раздробил руку  связного. "Ловок! -- подумал я. --
Ну, коль тебе не терпится, постараюсь успокоить сегодня же до заката..."
     К полудню мне удалось высмотреть впереди щиток от  нашего "максима". Он
был замаскирован пожухлой  травой  и  ветками кустарника. Меж веток  чернело
смотровое  отверстие  щитка.  Изредка  в  нем  поблескивал  зрачок  дульного
отверстия. Посылать пулю в этот зрачок бесполезно -- она  уйдет рикошетом от
ствола  в  сторону  и  только  спугнет  снайпера.  Надо  выждать,  когда  он
привстанет или хотя бы приподнимет голову.
     Ждать пришлось недолго.  Снайперу принесли обед.  Над щитком показались
две каски. Но какая из них  принадлежит снайперу? Что-то блеснуло. Стаканчик
от термоса. Ага, снайперу,  видно, принесли горячий кофе.  Так  кто же будет
пить? Вот один запрокинул голову. Допивает последний глоток -- мне виден его
подбородок.  Я нажал спуск. Голова опрокинулась назад, а блестящий стаканчик
упал перед щитком.
     И тут ко мне подполз здоровенный солдат лет сорока. Плечи широкие, лицо
угрюмое.
     Вот так встреча! Но я молчу. Неужели не вспомнит?
     -- Тюрин, -- назвал он себя, -- Петром зовут, по отцу Ивановичем.
     --  Здравствуй,  Петро  Иванович,  --  сказал я  невозмутимо. --  Зачем
пожаловал?
     -- Ротный послал. Иди, говорит,  к "кровавому  блиндажу", там, говорит,
твой земляк, уралец, позиции строит. Это вроде про тебя он так сказал.
     -- Выходит, ты в мое распоряжение прибыл.
     -- А кто ты такой есть, чтобы мной распоряжаться?
     --  Твой земляк,  --  ответил  я, еле  сдержав  улыбку. Петр Тюрин,  по
прозвищу Подрядчиков, мой односельчанин, не может узнать меня!
     -- Земляк, земляк...  Слыхал  уж  от  ротного. Говори толком, чего тебе
надобно от меня?
     Справа,  невдалеке от  нас, на косогоре, виднелся  разбитый  блиндаж. Я
кивнул в ту сторону:
     -- Нельзя ли нам приспособить этот блиндаж под снайперскую позицию?
     --  Приспосабливалась  кобыла  к  болоту  --  без копыт  осталась.  Три
пулеметных расчета  там погибло. "Кровавый блиндаж"  его зовут.  Пристрелян,
смерть туда ходит без запинки, как ветер под худой зипун.
     Меня разбирал смех, я слушал Тюрина и улыбался. Земляк  обиделся, глаза
его сузились, над бровями поднялись бугры, голова до ушей ушла в плечи.
     --  Ты  чего  щеришься, зубы  скалишь?  Я,  чай, постарше тебя.  Не  то
повернусь и  уйду,  поминай как звали. Пособлять тебе пришел, а ты  насмешки
строишь.
     Тюрин мешковато привстал, повернулся ко мне спиной.
     "Уйдет", -- подумал я, зная норов своего односельчанина.
     -- Подрядчиков, погоди! -- вырвалось у меня.
     Тюрин  повернулся.  Его  глаза  широко раскрылись, шея вытянулась, он в
упор смотрел на меня. Наконец, взгляд его будто прояснился и потеплел.
     -- Никак, Василий? Григория Зайцева сын!
     Разговор  оборвала  пулеметная  очередь.  Разрывные  пули  лопались  на
бруствере,  обдавая нас  песком и  мелкими осколками. Тюрин прижался к стене
окопа, крякнул:
     -- Заметили, сволочи, теперь не дадут головы поднять.
     -- Дадут, -- успокоил я Тюрина. [92] -- Этому пулеметчику надо устроить
ловушку.
     -- Как же ты ему устроишь? -- спросил Тюрин с недоверием в голосе.
     Я не спеша рассказал ему о своих методах снайперской охоты, начертил на
стенке окопа схему -- с каких точек можно держать под прицелом пулеметчиков.
     -- Одного срежем -- другие будут побаиваться.
     -- Тут еще снайпер ихний объявился, --  почти шепотом предупредил  меня
Тюрин.
     -- Говори громче, я ему уши свинцом заткнул!
     Смотрю, ожил мой  земляк. Легко повернулся  в одну  сторону, в  другую,
проворно заработал лопатой.
     -- Погоди, Тюрин...
     -- Петром Ивановичем зови меня.
     --  Хорошо, Петр Иванович,  -- согласился  я. -- Лопатой будем работать
ночью, а сейчас принеси сюда перископ, лист фанеры и два гвоздя.
     -- Ладно, пойду, раз велишь. А ты-то как тут? Снайпер-то...
     -- Его уже нет, -- напомнил я.
     -- Ну, гляди. Выходит, сам себе хорошо веришь... Я пошел.
     Часа два я занимался маскировкой своей основной позиции, чуть в стороне
от главной  траншеи.  Закончил и  только тут  почувствовал, как  устал и как
хочется спать. С сожалением вспомнил  про своего земляка: зря послал старика
за  фанерой, эту работу можно было сделать и позже. Прижался спиной к стенке
окопа и сразу крепко уснул.
     Прошло еще  часа два. Сквозь  дремоту слышу, как разыскивает  меня Петр
Иванович,  передвигается  по  траншее  взад-вперед.  Его  бархатный  баритон
ласкает мой слух. Земляк ворчит про себя, возмущается, потом,  совсем  как в
деревне, на крестьянском дворе, по-отцовски кричит:
     -- Васянька!
     Я молчу, жду, что он будет делать дальше.
     -- Вася! Выходи, чай в баклажке простынет!
     Я вышел и спрашиваю:
     -- Ну, как маскировочка, Петр Иванович?
     --  Обед  хороший  сегодня.  Каша,  правда,  перловая,  зато  с  мясным
подливом.
     -- Я тебя спрашиваю о маскировке, а ты мне про кашу.
     -- Ну,  Вася, я твоих словечков понимать  сейчас не  хочу, подкормиться
тебе надо.
     Присели  мы к  котелку.  Ныряем в него ложками  по очереди. Смотрю, мой
Петр  Иванович своей ложкой  крупу подхватывает, а мясо и жирную подливу под
мой бок в котелке теснит.
     -- Что же ты, Петр Иванович, мясо не берешь?
     -- А  у меня,  Вася,  настроение сегодня  такое,  --  объяснил  он явно
неудачно. И чтобы окончательно замять разговор о мясе, заговорил ласково: --
Ты вот что, Вася, попей чайку да  ус