.. Возможно, были у вас какие-то  разногласия,  резкие
столкновения?
   - Никогда. - Ответ прозвучал  с  сухой  категоричностью  и  мог  быть
истолкован по-разному.
   Следователь отпустил миссис Мандерсон, и  она  пошла  к  выходу.  Зал
проводил ее взглядами и тут же переключился на вызванного для  показаний
Мартина.
   В эту минуту в дверях появился Трент. Он поклонился миссис Мандерсон,
уступая дорогу. Но  взгляд  ее,  предельная  ее  утомленность  заставили
Трента вернуться в холл.
   - Проводите меня, мистер Трент, прошу  вас,  -  едва  слышно  сказала
миссис Мандерсон. Трент протянул руку, и она тяжело оперлась на нее.
   Для Трента это был нелегкий путь. Все, что знал он один, все,  о  чем
догадывался и подозревал, вихрем пронеслось в голове.  Но  прикосновение
ее  руки,  жалость,  которую  он  к  ней  испытывал,   вынужденное   его
покровительство - все это сбивало с толку.
   В гостиной, сев на диван, она подняла вуаль, поблагодарила его,  и  в
ее глазах была искренняя признательность. Ей гораздо лучше, сказала она,
ей стыдно за себя, она думала, что сможет пройти через все  это,  но  не
предполагала, что зададут такие вопросы.
   - Я рада, что вы не слышали меня, мистер  Трент.  Хотя,  конечно,  вы
прочтете газетные отчеты... Меня выставили на  обозрение...  И  все  эти
глаза... Спасибо вам.
   Трент ушел, его рука все  еще  хранила  прохладное  прикосновение  ее
пальцев.
   Судебное дознание, на завершении  которого  присутствовал  Трент,  не
дало ему ничего  нового.  Сенсацией  дня  стали  показания  Баннера.  Он
подробно изложил то, что уже было известно Тренту. Порхали  над  бумагой
журналистские карандаши, и на следующий день слова Баннера с минимальным
сокращением появились в  самых  влиятельных  изданиях  Великобритании  и
Соединенных Штатов.
   Газеты публиковали также отрывки из заключительной речи  следователя,
обращенной к присяжным:
   "Вы сейчас слышали медицинское заключение. Доктор Сток  сказал,  что,
по его мнению, смерть наступила за шесть - восемь  часов  до  того,  как
было найдено тело, что причиной смерти было пулевое ранение; пуля прошла
через левый глаз, поразила мозговую ткань. Наружный вид раны, сказал он,
не подтверждает версию о самоубийстве. Доктор Сток  сообщил  нам  также,
что нельзя сказать с уверенностью, была ли перед смертью борьба,  однако
царапины и ушибы на запястьях являются, по его мнению, знаками  насилия.
В связи с этим  показания,  данные  мистером  Баннером,  не  могут  быть
оставлены  без  внимания.  Они  обязывают  нас  задуматься   над   двумя
вопросами. Первый: можно ли утверждать,  что  покойный,  в  силу  своего
положения, находился в более угрожаемом положении, чем  обычный  человек
нашего общества? Второй: можно ли считать на основании показаний мистера
Баннера, что покойный жил в  последнее  время  в  состоянии  осознанного
страха?"
   Присяжные обдумывали решение.

Глава 9

ГОРЯЧИЙ СЛЕД

   Мистер Копплс постучался в гостиную отеля.
   - Войдите! - крикнул Трент.
   Был  ранний  вечер  того  дня,  когда  присяжные  выносили  обвинение
неизвестному преступнику.
   - Садитесь на диван, - посоветовал Трент. - Стулья здесь куплены  еще
во время оно... Этот  негатив  хорош,  по-моему,  и  промыт  достаточно.
Сейчас мы его посушим и сможем поговорить.
   Пока  Трент  Деловито  прибирал  стол,  очищая  его  от  беспорядочно
разбросанных мисок, банок, коробок, бутылок, Копплс по очереди брал  эти
незнакомые ему предметы и изучал их с невинным любопытством.
   -  Это  гидрохинон,  -  весело  пояснил  Трент,  увидев,  как  Копплс
вытаскивает из  бутылки  пробку.  -  Он  проявляет  негативы,  но  я  не
удивлюсь, если он проявит также человеческие натуры.  -  Он  убрал  свое
хозяйство на каминную полку и сел на стол перед мистером Копплсом.
   - Преимущества гостиной отеля в том, что ее убранство не отвлекает от
работы. Здесь нет места для праздной игры ума. Вы когда-нибудь бывали  в
таких комнатах раньше, Копплс? Я был. Сотни раз. Они годами преследовали
меня  по  всей  Англии.  Я  буду  чувствовать  себя  пропавшим,  если  в
каком-нибудь другом, созданном моей фантазией отеле мне предоставят иные
условия. Посмотрите на эту скатерть.  Вот  чернила,  которые  я  пролил,
когда снимал эту комнату в Галифаксе; я  прожег  этот  ковер,  когда  он
лежал у меня под ногами в Ипсвиче. А  тут  они  ставили  стекло  в  раму
картины "Молчаливая симпатия", в которую я запустил ботинком в  Банбари.
В такой привычной обстановке я работаю продуктивнее  всего.  Сегодня  во
второй половине дня,  например,  после  дознания,  я  проявил  несколько
прекрасных негативов. - Все это Трент произнес с мальчишеским восторгом.
   - Дознание, - грустно сказал Копплс, соображая, что  бы  значила  эта
возбужденность Трента. - Я пришел поблагодарить вас, мой  друг,  за  то,
что вы помогли утром Мабель. Я и не предполагал, что все это  произведет
на нее такое впечатление, да и держалась она  великолепно,  поэтому  мне
казалось, что я смогу быть на дознании до конца... Короче говоря, Мабель
уже пришла в себя и очень признательна вам.
   Трент заложил руки в карманы, наморщил лоб и ничего не ответил.
   - Вот что, дорогой мистер Копплс, - сказал он после короткой паузы. -
Когда вы вошли, я как раз подбирался  к  очень  любопытной  части  дела.
Хотите посмотреть на полицейскую работу высокого класса?  Это  та  самая
работа, которую должен бы делать в эту минуту старик Марч.  Может  быть,
он и занят этим, но я надеюсь, что нет. - Трент исчез в спальне и вскоре
появился  с  большой   доской,   сервированной   самыми   разнообразными
предметами. - Вот нож из слоновой кости для разрезания бумаги.  Вот  два
бумажных листочка, вырезанных из дневника, моего собственного  дневника.
Вот бутылочка с зубным порошком, вот шкатулка из полированного  грецкого
ореха. Некоторые из этих вещей мне придется положить до ночи  туда,  где
их место, в разных комнатах в доме Мандерсона.  Такой  уж  я  человек  -
ничто меня не останавливает: я одолжил их сегодня утром, когда все  были
на дознании... Теперь на доске находится только один предмет. Можете  вы
сказать, что это?
   - Обыкновенный стеклянный сосуд. Может быть, чаша  для  ополаскивание
пальцев после десерта. Я не вижу ничего  странного,  -  завершил  Копплс
пристальное рассматривание.
   - Действительно, ничего особенного, - ответил Трент. -  Но  тут-то  и
начинается самое  забавное...  Теперь  возьмите  эту  маленькую  пузатую
бутылочку, Копплс, откройте ее. Узнаете ли вы, что в ней за  порошок?  В
свое время вы имели дело с пудами такого  порошка.  Это  смесь  ртути  и
мела, его используют для младенцев. Это великая штука. А теперь я  прошу
вас посыпать порошком вот эту часть  сосуда,  что  меж  моих  пальцев...
Прекрасно! Вы, я вижу, проделывали такие штучки  и  прежде,  Копплс.  Вы
опытный человек.
   - Что вы! - растерянно ответил Копплс. -  Объяните  мне,  ради  бога,
какой это я алхимией занимался?
   - Сейчас увидите. -  Трент  щеточкой  смахнул  с  сосуда  порошок.  -
Смотрите! Вы не нашли в этой стекляшке ничего примечательного. А теперь?
Смотрите!
   - Невероятно! - изумился Копплс.  -  Я  вижу  отпечатки  пальцев,  их
два...
   - Да, - удовлетворенно откликнулся  Трент.  -  Отпечатки  большого  и
указательного пальцев. Указательный вот этот.  Человеку  ваших  познаний
едва ли стоит объяснять,  что  отличительные  признаки  этого  пальца  -
спиральный завиток  с  симметрично  расположенными  дельтами.  Отпечаток
второго пальца - простая петля с сердцевиной и пятнадцатью окружностями.
Я знаю, что их пятнадцать, потому что у меня два одинаковых отпечатка  и
я их внимательно изучил. Смотрите! -  Он  поднес  негативы  к  свету.  -
Видите, они одинаковые! А раздвоение этого хребта? Вот оно и на  другом.
И маленький шрам у центра тут и там...  Любой  эксперт  поклянется,  что
отпечатки на этом сосуде и отпечатки, которые я сфотографировал, сделаны
одной и той же рукой.
   - Где вы их сфотографировали?  Что  все  это  значит?  -  Копплс  был
потрясен.
   - Я обнаружил их на внутренней стороне левой створки окна  в  спальне
миссис Мандерсон. И сфотографировал, ибо не  мог  же  я  взять  с  собой
окно... А этот вот сосуд из комнаты Мандерсона, в него он клал  на  ночь
зубные протезы.
   - Надеюсь, это не отпечатки пальцев Мабель?
   - Конечно, нет, - решительно сказал Трент. - Они вдвое больше  любого
ее пальца.
   - Стало быть, они принадлежат Мандерсону?
   - Может быть. А теперь посмотрим,  не  можем  ли  мы  подобрать  этим
отпечаткам еще одну пару? - Тихо насвистывая, Трент, необычайно бледный,
откупорил пузатую бутылочку с мелким черным  порошком.  -  Это  сажа,  -
пояснил он, взял пинцетом один из листочков, вырезанных из его дневника,
посыпал его порошком, через несколько  секунд  нежно  отряхнул  и  молча
протянул  Копплсу.  На  чистом  листке  появились  четкие  отпечатки,  в
точности повторяющие  те,  что  были  на  сосуде  и  на  фотографической
пластинке.
   - Видите, тот же человек, - сказал Трент. - Я чувствовал, что приду к
этому открытию, а теперь оно состоялось. - Голос его звучал  жестко.  Он
подошел к окну. Копплс, ничего не понимая, смотрел  на  его  неподвижную
спину. - Не переживайте, Копплс. Я все вам  расскажу  в  свое  время.  А
сейчас я  еще  на  полпути  к  истине  со  всеми  своими  бутылочками  и
порошками.

Глава 10

МИССИС МАНДЕРСОН

   Миссис  Мандерсон  стояла  у  окна  гостиной,  смотрела  на  туман  и
моросящий дождь. С моря тянуло редкой для июня  сыростью.  Белая  пелена
висела над полями и где-то незримо сливалась с низким  серым  небом  без
единого просвета.
   В дверь постучали. Она сказала "войдите" и вся подобралась,  как  это
бывает, когда отвращение к миру настолько велико, что  любое  общение  в
тягость. Вошла  горничная  и  сообщила  о  приходе  мистера  Трента.  Он
извиняется, добавила горничная, что вынужден беспокоить миссис Мандерсон
в такой ранний час, но дело у него важное и срочное.
   Миссис  Мандерсон  глянула  в  зеркало,  покачала  головой  и  велела
пригласить мистера Трента. Когда он  вошел,  она  отметила  в  его  лице
усталость и настороженность и почувствовала, что разговор будет для  нее
нелегким.
   - Если можно, я  сразу  приступлю  к  делу,  -  сказал  Трент,  пожав
протянутую ему руку. - Я должен успеть к поезду  на  Бишопсбридж.  Поезд
отходит в двенадцать часов, и мне надо уладить  дела,  которые  касаются
только вас, миссис Мандерсон. Полночи я работал, полночи думал и  теперь
знаю, что я должен делать.
   - У вас  усталый  вид,  -  приветливо  сказала  миссис  Мандерсон.  -
Присядьте, пожалуйста... Спрашивайте меня обо всем, что вас  интересует,
мистер Трент, и я постараюсь ответить, если смогу. Моего  положения  это
не ухудшит, поверьте...
   - Миссис Мандерсон, - помедлив, сказал Трент, - мне бы  действительно
не хотелось ухудшать вашего положения. Поэтому  я  обещаю  все,  что  вы
сочтете необходимым сохранить в тайне, оставить между нами... Сможете ли
вы ответить на мои вопросы, решайте сами. В статьях я  использую  только
то, что вы разрешите мне опубликовать, ни на слово больше. Речь  идет  о
причинах, вызвавших смерть вашего мужа. Похоже, никто другой  о  них  не
подозревает и вряд ли заподозрит. То,  что  я  обнаружил,  думаю,  будет
серьезным ударом для вас. Если вы дадите мне понять, что так оно и есть,
я готов  уничтожить  рукопись.  -  Трент  выложил  на  маленький  столик
продолговатый конверт. - Здесь, помимо короткой записи личного характера
моему редактору, объемистое послание для  "Рекорда".  Теперь  вы  можете
либо отказаться от разговора со мной, и тогда в силу  обязанности  перед
моими нанимателями я  должен  передать  материалы  редактору,  чтобы  он
поступил с ними по своему усмотрению,  либо  вы  -  никто  другой  этого
сделать не в силах - подтвердите то, что я открыл. В таком случае я  еще
сохраню право отнестись к делу  как  джентльмен  и  как  человек,  -  он
секунду поколебался, - как человек,  который  желает  вам  добра.  -  Он
взглянул на ее ничего не выражающее лицо и счел необходимым уточнить:
   - Вы внимательно следили за ходом моих мыслей, миссис Мандерсон?
   Она была такой же,  как  на  дознании,  -  руки  опущены  и  сцеплены
впереди, плечи прямые. Поза каменного спокойствия.
   - Я все поняла, - со вздохом ответила миссис Мандерсон. - Я не  знаю,
что вы обнаружили, но это хорошо, благородно с  вашей  стороны,  что  вы
пришли ко мне по этому поводу. Надеюсь, вы расскажете мне все.
   - Возможно, я не смогу сделать этого, - сказал Трент. -  Таила,  если
она не ваша, принадлежит моей газете. Если же я  выясню,  что  при  этом
будет задето ваше достоинство, я вручу вам свои записи, и вы  можете  их
уничтожить. Поверьте, это трудный час в моей жизни. Не  я  создавал  эту
тайну, но я в ответе за нее... Первое, что я попрошу вас сказать мне: на
дознании вы показали, что не  имеете  представления,  почему,  по  каким
причинам муж резко изменил свое  отношение  к  вам,  стал  недоверчив  и
замкнут. Верно ли это?
   У миссис Мандерсон поднялись брови, она покраснела и быстро поднялась
со стула. Трент взял со стола конверт, и в неторопливом его  жесте  было
сожаление, что разговор не состоялся. Он встал, однако миссис  Мандерсон
остановила его порывистым движением руки:
   - Иначе говоря, вы спрашиваете меня, мистер Трент, не совершила ли  я
клятвопреступления?
   - Простите, миссис Мандерсон. К  сожалению,  я  пришел  к  вам  не  с
визитом вежливости. И должен сообщить, я не сторонник истины, что  якобы
шила в мешке не утаишь... - Он  умолк,  ожидая,  что  его  прогонят.  Но
миссис Мандерсон молча отошла к окну, и он  смотрел,  как  напряглись  и
вдруг опали  ее  плечи,  как  она  вглядывалась  в  непогоду  за  окном,
повернувшись к нему спиной, словно была одна ее скорбь, а  его,  Трента,
не существовало вовсе.
   - Мистер Трент, - сказала она наконец. - Вы внушаете доверие. Я верю,
что у вас есть основания так говорить со мной... Я отвечу на ваш вопрос,
отвечу в  надежде,  что  это  поможет  вам  завершить  дело  по  законам
справедливости... Мне придется начать издалека, с  начала  замужества...
Думаю, многие могли бы подтвердить, что это был.., как бы вам сказать..,
не самый удачный союз. Мне было только двадцать, когда  мы  встретились.
Не скрою, я восхищалась его  мужеством,  уверенностью  в  себе,  он  был
единственным сильным человеком, которого я  тогда  знала.  Правда,  дела
интересовали его значительно больше, чем я, и это тоже  было  следствием
его натуры. Кажется, я поняла это сразу, но не  решалась  разобраться  в
своих чувствах. И потом - эта власть богатства...  Поверьте,  совсем  не
просто уберечь себя от тщеславия, трудное это искушение - знать, что  ты
обладаешь всем, о чем только в  редких  снах  может  грезить  английская
девушка;.. Пять лет  презрения  к  себе..,  они,  видимо,  искупают  мое
тщеславие... Что же касается чувств мужа ко мне,  тут  все  сложно.  Он,
видимо, считал, что я из тех женщин, которым необходимо видное  место  в
обществе, что я займу это место с радостью и стану красивым его  посохом
в салонах. Мысль его явно была устремлена к этому.  Я  была  частью  его
самолюбия. И когда вдруг выяснилось, что к такой роли я не готова, он  с
трудом скрыл разочарование.  Он  был  проницательным  человеком,  мистер
Трент. Двадцать лет разницы в возрасте, огромная деловая ответственность
- все это в конечном счете не могло не привести к выводу, что он излишне
рискнул,  женившись  на  мне,  выросшей  в  абстрактном  мире  музыки  и
избранных книг... Да, он действительно  рассчитывал  на  меня,  а  я  не
смогла помочь ему.
   Голос ее звенел  с  той  освобожденной  силой,  какая  в  критических
ситуациях присуща лишь натурам сильным, и он понял, что значила для  нее
сдержанность в течение  последних  двух  дней.  Миссис  Мандерсон  резко
обратила к Тренту гневное вспыхнувшее лицо.
   - Люди! - сказала она. - О, эти люди! Можете ли вы вообразить  людей,
всегда живущих в мире, в созидательной  работе,  людей  с  достоинством,
увлеченных ремеслом или искусством, с идеалами, когда  можно  во  что-то
верить и о чем-то  спорить?..  Можете  ли  вы  представить,  что  значит
бросить все это и войти в другой мир, где важно быть просто богатым, где
деньги единственное, что принимается во внимание, где мужчины,  делающие
миллионы, настолько изнурены, что основным их утешением  остается  спорт
или видимость спорта... Спорт даже в отношениях с женщиной... Знаете  ли
вы, как ужасна эта жизнь? Конечно, есть в этой среде умные люди, люди  с
хорошим вкусом и добрыми душевными задатками, но и они кончают  тем  же,
что и все прочие, - пустота, пустота! О, может быть, я преувеличиваю,  у
меня были друзья и были счастливые времена, но вот эти летние  сезоны  в
Нью-Йорке и Лондоне... Боже,  как  я  их  ненавидела!  А  наши  домашние
вечера, прогулки на яхте - те же люди, та же пустота... Но,  видите  ли,
мой муж понятия не имел обо всем этом. Его жизнь никогда не была пустой.
Он не жил в обществе, у него всегда были свои дела и трудности,  которые
целиком занимали его мысли. Он и не подозревал о моих  чувствах,  просто
полагал, что я достойно представляю его в обществе...  Я  пыталась...  Я
делала  все,  что  могла...  И  с  каждым  годом  мне  все  трудней  это
удавалось... Светской дамы, наделенной полномочиями дельца, из  меня  не
получилось. Я считала  себя  неудачницей  и  страдала  от  этого...  Мне
потребовались вдруг свои маленькие праздники. С  чувством  большой  вины
перед мужем я однажды разыскала свою школьную подругу  и  предложила  ей
поехать со мной на пару месяцев в Италию. Я знала, что у нее нет никаких
средств на это путешествие... Мы жили очень скромно, все делали  сами  и
вполне были счастливы... Затем была еще поездка в Лондон, в  родные  мои
места, где все знали меня с детства, и я невольно вела себя, как в былые
времена, когда приходилось задумываться, по карману ли нам билет в театр
и где найти дешевую портниху. Вот эти поездки и были единственными моими
праздниками, хотя я и чувствовала, что мужу не доставило бы удовольствия
знать, как я радовалась каждому часу, который возвращал меня  в  прошлую
жизнь... Он, конечно, все понимал. Природа  наделила  его  поразительной
проницательностью. Понимал и мое притворство, и то, что это скорее  беда
моя, чем вина, что я  не  создана  для  избыточной  роскоши,  для  этого
подавляющего воображение богатства, которым он владел, что мне  противны
люди, отдающие жизнь накоплению, и вся эта среда с ее золотой лихорадкой
не вызывает во мне ничего, кроме  отвращения...  Правда,  он  ничего  не
говорил мне. И я  видела,  чувствовала  его  стремление  сохранить  наши
отношения. Он замкнулся, и эта обоюдная  наша  боязнь  объясниться  была
хуже всего... Подчеркнутая вежливость, холодная  внимательность  друг  к
другу... До того, как он понял меня, мы были - ну, как бы вам сказать..,
на положении разумного супружества, что ли. Мы без  натяжки  говорили  о
многих вещах, терпимо относились  к  разногласиям...  А  потом  и  этому
пришел  конец.  У  нас  не  стало  общей  опоры  под   ногами,   уходило
взаимопонимание, ушло окончательно за несколько месяцев до его смерти.
   Миссис Мандерсон  опустилась  на  диван,  опустошенная  и  измученная
откровенностью,  на  которую  ее  вынудил  Трент.   Наступило   затяжное
молчание. Трент, пораженный ее незащищенностью, горькой выразительностью
ее рассказа, пытался совместить свои ощущения с теми,  утренними,  когда
увидел ее мечтательной и раскрепощенной. Он был в смятении.  Впечатление
от ее мрачной красоты было подобно страху. Она казалась ему  неземной  -
так величественно выглядела  она  в  красоте  и  горе.  Трент  с  трудом
заставил себя вернуться к делу.
   - Я чувствую, что вынудил вас сказать  больше,  чем  вы  хотели,  или
больше, чем мне хотелось бы зн