имара.
     А грек?
     Тут она не может солгать. Тут уж он не сомневался, что ясно видел того, и не один, а четыре-пять раз.
     Высокий малый, с жирными волосами, худым, обветренным лицом и нервным тиком: он поминутно закрывал правый глаз.
     Константинеско.
     Да! Когда стены были выкрашены, Адель позвала его, чтобы держать лестницу, пока она мажет потолок.
     - Что он здесь делает?
     - Константинеско - мастер. Он и раньше работал на концессии, поэтому я его наняла. Тебе надо бы отдохнуть, Жо! Ты весь в поту.
     Тимар испытывал потребность говорить, расспрашивать, злиться. Он с ужасом вспоминал некоторые свои ощущения последних дней. Например, его так знобило, как никогда в жизни, и в то же время он покрывался потом с головы до пят, лязгая зубами и крича:
     "Принесите одеяло, черт возьми! Разведите огонь!"
     "На тебе и так четыре одеяла!" - ласково отвечала ему Адель.
     "Ложь! Меня хотят уморить холодом. Где врач? Почему не вызвали врача?"
     Возникали бредовые кошмары. На соседней кровати Тимару мерещился Эжен, тот равнодушно смотрел на него.
     "Ты еще не привык, малыш. Ничего, свыкнешься. А я, понимаешь ли, теперь набрался опыта".
     Опыта? В чем? Тимар сердился, вопил, звал Адель, а она сидела возле него.
     Ах, если бы он мог убить ее! Но у него не было оружия. Она глумилась над ним. Вместе с Константинеско, который входил на цыпочках и шепотом спрашивал: "Все еще сорок один?"
     Теперь можно будет вывести всех на чистую воду.
     У него больше нет жара, он ясно видит окружающие предметы. Тимар открывал и закрывал глаза, чтобы убедиться, что все видит правильно.
     - У меня была гематурия, да?
     - Ну что ты Жо, какая там гематурия? У тебя был приступ лихорадки, как почти у всех, впервые прибывших в колонию. Ничего серьезного.
     - Ах, вот как! Даже несерьезно!
     - Тебя, должно быть укусила на реке муха, да еще на таком солнцепеке. Вот и стало трясти. Температура поднялась до сорока одного градуса. Но от этого еще никто не умирал.
     Тимар пытался узнать, не переменилась ли Адель.
     Он даже наклонился, чтобы посмотреть, носит ли она сапоги. Да, на ней были сапоги.
     - Зачем ты их надела?
     - Нужно ведь время от времени следить за мастерской.
     Какой мастерской?
     - Где ремонтируют машины.
     - Кто ремонтирует?
     В этом "кто" звучала угроза.
     - Константинеско, он же механик.
     - А еще кто?
     - У нас две сотни рабочих-туземцев, они сейчас ставят себе хижины.
     - У нас? У кого это "у нас"?
     - Да у нас с тобой, Жо, у тебя и у меня.
     - А... Прекрасно.
     Тимар думал, что "у нас" - это у нее и у Константинеско. Он совсем обессилел, тело покрылось холодным потом. Адель держала его руку в своих и смотрела на него без грусти, даже с легкой насмешкой, как смотрят на безрассудного ребенка.
     - Послушай, Жо, тебе надо успокоиться. Завтра ты можешь встать с постели. Лихорадка поражает человека мгновенно, но исчезает так же внезапно. Завтра мы по-хорошему поговорим о наших делах. Все в порядке...
     - Ляг рядом со мной!
     Она на мгновение заколебалась, и ему стало стыдно, ведь он знал, что постель пропахла болезнью.
     - Ближе!
     Он прикрыл глаза. Он смотрел на нее сквозь ресницы, оттого лицо ее казалось слегка расплывчатым. Он провел рукой вдоль ее тела.
     - Не волнуйся, Жо.
     Тем хуже. Ему необходимо убедиться, что она принадлежит ему. И он убедился в этом, потный, дрожащий, со злобой в глазах. Когда он упал на подушку, обессиленный, с ощущением щемящей тоски, Адель спокойно встала, поправила платье и произнесла добродушно:
     - Сумасшедший! Ты просто мальчишка, мой большой мальчишка.
     Он не слушал больше. Он слышал только, как бьется его сердце и стучит в висках кровь.
     Назавтра Адель и Константинеско вдвоем помогли ему спуститься в большую комнату первого этажа. Издали грек, худой и черноволосый, казался моложавым, но вблизи обнаруживались морщинистая кожа и не правильные, лишенные привлекательности черты лица.
     Константинеско был почтителен, даже немного заискивал. Когда о говорил, то следил, одобряет ли его слова Тимар.
     Дом был пуст. Должно быть, из него выбросили все вещи - мебель и утварь. От этого во дворе образовалась куча хлама, которую подожгли. Сохранили только самое необходимое: столы, стулья, две кровати, их нужно было дезинфицировать.
     Тимара усадили в кресло-гамак. Просторная комната с трех сторон выходила на веранду, а стены из кирпича, красного не только снаружи, но и внутри, придавали ей характерный колониальный отпечаток. Спереди участок круто спускался к реке, где полтораста чернокожих строили хижины. С трех остальных сторон дома, менее чем в пятидесяти метрах, уже начинался лес.
     - А где спит Константинеско? - с остатком недоверия спросил Тимар.
     - В такой же хижине, как и туземцы, позади мастерской.
     - А как с едой?
     - У него есть негритянка. Она живет с ним.
     Тимар с трудом подавил улыбку и отвернулся, увидев, что Адель заметила ее.
     - Вот видишь, Жо, все именно так, как я тебе говорила. Дом крепкий, удобный, концессия, которую я всю обошла, лучшая в Габоне, и я уже наняла рабочих.
     Теперь тебе нужно несколько дней отдохнуть. Константинеско управится один.
     - Ну-ну!
     Несмотря ни на что, он оставался мрачен, Тимар знал, что и после нескольких дней отдыха не сможет работать наравне с местными людьми. Он видел, как они под жгучим солнцем ходят то туда, то сюда по участку, и от одной мысли очутиться под палящими лучами, заливающими веранду, он приходил в ужас.
     На что он годен? А вот Адель и здесь чувствовала себя непринужденно и просто в своем черном шелковом платье, белом шлеме и мягких сапогах. Она прохаживалась среди чернокожих, на наречии которых говорила, и так распоряжалась, словно всю жизнь провела среди них.
     В вещах, оставленных старым Трюффо, она разыскала несколько книг с замусоленными страницами. Среди них оказались Мопассан, Лоти и трактат по химии.
     Тимар был не в силах читать романы. А в Европе он их поглощал. Здесь же недоумевал, зачем люди берут на себя труд печатать столько фраз. Когда Адель вернулась, то застала его погруженным в чтение трактата по химии.
     Дни были все одинаковы. По утрам он, один или опираясь на руку Адели, спускался в большую комнату, располагался в кресле, время от времени покидая его, чтобы сделать несколько шагов.
     Вокруг все уже работали - Константинеско звонил в колокол в шесть часов утра. Грек приходил в высоких сапогах, с хлыстом в руке и докладывал о делах Адели, которая никогда не приглашала его сесть и обращалась с ним без фамильярности.
     - Я оставил двадцать человек заканчивать хижины, а остальных отправил в лес. Столы для дома будут готовы к вечеру. Да, я еще послал одного охотника подстрелить буйвола на кормежку черномазым.
     Тимар был поражен объемом работ, проделанных за время его болезни. Насколько он мог припомнить, всякий раз, когда он открывал глаза, Адель стояла у изголовья, однако это не помешало ей все налаживать, всем управлять. Правда, она побледнела, под глазами сильнее выступили темные круги.
     - Придется построить сарай для лодки, а то как бы двигатель не заржавел к тому времени, когда она понадобится, - заметила Адель.
     - Я уже думал об этом, - ответил ей Константинеско. - Два человека ставят столбы налево от поселка рабочих.
     Адель и Тимар остались одни. Но она не переставала говорить о делах:
     - Вот увидишь, Жо, ты привыкнешь. Это один из самых здоровых уголков в колонии. Через три года мы вернемся во Францию, сколотив миллион.
     Как раз это и страшило Тимара.
     Ему не хотелось возвращаться во Францию. Для чего? Где он там поселится? Вернется домой? Останется с Аделью?
     Два романа, которые попытался прочесть, утвердили его в мысли, что для него нигде нет места. Никогда не поедет он в Ла-Рошель, чтобы проводить с друзьями приятные часы на террасе кафе де ла Пэ!
     Жить в Париже с Аделью? Но Адель.., во Франции...
     Нет, он предпочитал об этом не думать. Там видно будет! А пока он пытался приноровиться к местным условиям, приобрести необходимые навыки, освоиться с пейзажем. Через несколько дней он сможет выходить, станет следить за работой чернокожих, которые копошатся на берегу. Пойдет в лес и сам укажет, какие деревья валить.
     Тимар был еще очень слаб. Стоило ему пять минут походить по комнате с кирпичным, как и стены, полом, и слабость вынуждала его снова сесть.
     - Ты уверена, что Буйу не появлялся во время моей болезни?
     - Почему ты об этом спрашиваешь?
     Она смеялась таким же искусственным смехом, как тогда, когда он расспрашивал ее о посещении негритянской хижины, и Тимар переходил от успокоенности к недоверию, а по существу - от любви к ненависти.
     Когда Адели не было возле него, он нервничал и тащился на веранду, чтобы в сотый раз убедиться, что она еще не вернулась. Заметив Константинеско в направлении, противоположном тому, куда направилась Адель, он несколько успокаивался.
     На третий день Тимар испытал подлинную радость.
     Вопреки советам Адели, он вышел из дома. Шестьдесят негров, уцепившись за огромный ствол окуме, волокли его на катках к реке.
     Первое дерево! Его первое дерево! На ослабевших ногах Тимар кружил вблизи почти голых негров. За их спинами Константинеско, по-прежнему в сапогах, командовал на туземном диалекте. Ствол продвигался пядь за пядью. Тела были покрыты потом. Рабочие тяжело дышали.
     - Сколько за него заплатят? - спросил Тимар у подошедшей Адели.
     - Около восьмисот франков за тонну. Но триста из них уйдет на перевозку. Это бревно должно принести две тысячи франков чистой прибыли.
     Тимар поразился, что такая огромная древесная глыба не стоит дороже.
     - А если бы это было красное дерево?
     Адель не ответила. Она к чему-то прислушивалась.
     Тимар также уловил отдаленный стук двигателя.
     - Лодка!
     Бревно все еще тянули с откоса, и люди вошли в реку, чтобы спустить его на воду. Наступил вечер.
     Через полчаса все окутает ночная мгла. Константинеско, более двадцати лет проживший в Габоне, давно снял шлем.
     В ту самую минуту, когда надежно обвязанное бревно, похожее на огромное плененное животное, закачалось на воде, из-за поворота вынырнула лодка и вскоре выбросилась на прибрежный песок.
     В ней сидели двое негров и белый. Выскочив на берег, он пожал руку Адели.
     - Уже устроились?
     Это была лодка со съестными припасами. Каждый месяц она поднималась по реке, обслуживая все мелкие береговые посты, привозя почту и продукты для лесорубов.
     - Бы, наверно, хотите пить? Войдем в дом.
     Молодой человек прежде всего выпил виски, а потом вынул из сумки письмо для Тимара. На конверте была французская марка. Тимар узнал почерк сестры. Он прочел наудачу несколько слов и сунул письмо в карман.

     "Мой дорогой Жо!
     Пишу тебе из Руайана. Мы приехали сюда на день.
     Здесь очень красиво, но, конечно, не так, как в чудесном краю, где ты живешь. С нами сыновья Жерменов, и сейчас мы поедем на глиссере..."

     - А мне ничего нет? - спросила Адель.
     - Ничего. Ах да, представьте себе, Буйу, спускаясь по реке, потерпел аварию. Ему пришлось несколько дней проваляться в туземной деревне.
     Тимар резко повернулся к Адели, но та ничуть не смутилась.
     - Бот как! - спокойно произнесла она. Но с этой минуты ее оживление казалось неестественным.
     - Что там еще слышно?
     - Ничего особенного.
     Они находились в большой красной комнате, где стояло всего лишь три корабельных кресла и стол. На берегу негры, тянувшие бревно окуме, вытирали пот и громко смеялись. Константинеско направился к колоколу, возвещавшему начало и конец работ.
     - За исключением дела Тома...
     Молодой человек не решался продолжать. На вид это был славный парень, немного угловатый и застенчивый. Три недели в месяц он проводил в лодке с неграми, поднимаясь и спускаясь по реке, чаще всего ночуя в палатке среди леса. Во Франции он был коммивояжером и специализировался на отдаленных селениях, где продавал девушкам комплекты приданого с выплатой месячными взносами. В Габоне он занимался своим делом с той же угловатостью, с тем же добродушным весельем, что и в деревушках Нормандии и Бретани.
     - Нашли убийцу. Конечно, им оказался негр.
     Адель и бровью не повела. Она спокойно переводила взгляд с Тимара на продавца.
     - Его арестовали два дня спустя после вашего отъезда. Вернее, его выдал старейшина деревни. С этих пор продолжаются бесконечные прения. Старейшина привел с собой свидетелей.
     Тимар, тяжело дыша, наклонился к молодому человеку:
     - Что же дальше?
     - Негр валяет дурака, клянется, что ничего не знает.
     Так как все вопросы ведутся через переводчика, разбор дела затягивается. Все же нашли револьвер, закопанный в хижине, а свидетели утверждают, что обвиняемый волочился за той же женщиной, что и Тома. Кстати, что вам предложить? У меня есть превосходные консервы из лангусты. Если вам нужно горючее, я мог бы уступить бидонов двадцать.
     Тимар больше не слушал, он смотрел на Адель.
     - Двадцать так двадцать, - ответила она молодому торговцу, - и два мешка риса для наших рабочих. Есть у вас папиросы? Здесь я могу продавать их по три франка за пачку.
     - Я вам посчитаю по франку за пачку. Но они у меня идут ящиками по тысяче пачек.
     Спускалась ночь. Река почти скрылась из виду. Константинеско включил движок динамо-машины, и лампы окрасились в красноватый, а потом в желтый цвет.
     - За пять или шесть пачек...
     - Скажите, а из какой деревни задержанный человек?
     - Послушай, Жо...
     - Имею я право?..
     - Из маленького селения в низовье реки.
     Тимар поднялся и вышел на веранду. Он смутно различал контуры бревна, напоминавшего судно на якоре. Негры развели костер в центре расположенных по кругу хижин. Подступавший к домам лес был черен, как чернила, за исключением белесого ствола сырного дерева, которое тянулось прямо ввысь.
     Чувства Тимара так обострились, что он не расслышал, а скорее угадал слово, которое Адель прошептала сквозь зубы, склонившись к коммивояжеру: "Дурак!"

Глава девятая

     - Замолчи, Жо! Умоляю тебя, ведь все слышно!
     Голос походил на еле уловимый вздох. И Тимар представил себе неподвижное лицо, обращенное к потолку.
     В комнате было темно, лишь открытое окно выделялось светлым прямоугольником, и сырное дерево, белевшее, несмотря на ночной мрак, делило этот прямоугольник на неравные части.
     - Скажи правду.
     Тимар говорил сухо. Он не двигался и смотрел в пустоту, точнее во тьму, которая была как свод над его головой. Он чувствовал подле себя локоть Адели.
     - Подожди до завтра. Когда мы останемся одни, я тебе все объясню.
     - Мне необходимо знать это сегодня.
     - Что знать?
     - Ты убила Тома?
     - Тес!
     Она не шевельнулась. Они по-прежнему лежали бок о бок.
     - Ну же, говори. Ты убила его?
     Он ждал затаив дыхание, и в темноте возле него прозвучало спокойное "да".
     Тимар резко повернулся, стиснул подвернувшееся под руку запястье Адели, громко крича;
     - Ты его убила и вместо себя позволишь осудить другого? Говори! Ты его убила, а по пути сюда пошла в хижину, чтобы...
     - Умоляю тебя, Жо! Ты делаешь мне больно. Послушай, клянусь, завтра я тебе все объясню.
     - А если мне ни к чему твои объяснения, если я больше не хочу ни видеть, ни слышать тебя, если...
     Тимар задыхался. Он никогда еще так не потел. Руки и ноги ослабли. Он испытывал потребность что-либо сделать, все равно что - убить Адель или стучать кулаками в стену. Жозеф предпочел последнее, и женщина тщетно пыталась образумить его:
     - Жо, перестань, нас слышит посторонний человек!
     Я тебе все сейчас расскажу, только успокойся.
     Он перестал стучать кулаками в ссадинах и смотрел на Адель невидящим взором. Может быть, искал, на чем еще излить свой гнев.
     Они стояли посреди комнаты, как два призрака.
     Приходилось напрягать зрение, чтобы различать черты друг друга. Адель провела платком по влажной груди Тимара.
     - Ложись, у тебя снова будет приступ.
     Он и сам это чувствовал. Воспоминание о днях лихорадки несколько утихомирило его. Тимар нащупал в темноте стул, придвинул его и сел.
     - Говори, я слушаю.
     Он не хотел приближаться к ней, чтобы опять не мучить ее, и стремился оставаться спокойным. Но это было болезненное, неестественное спокойствие.
     - Ты хочешь, чтобы я вот взяла и все рассказала?
     Она не знала, где найти себе место, какую позу принять. В конце концов уселась на край кровати.
     - Ты не знал Эжена, он был ревнив, особенно в последнее время, когда чувствовал себя обреченным.
     Женщина говорила шепотом, помня о присутствии в соседней комнате постороннего.
     - Ревнив? И при этом пожимал руку Буйу, губернатору, прокурору и всем другим, кто с тобой спал?
     Тимар если не увидел, то услышал, как она, переведя дыхание, проглотила слюну. На мгновение наступила такая тишина, что за окном ощущалось великое живое безмолвие леса.
     Адель легла и ровным голосом продолжала:
     - Тебе не понять, это было не то же самое. К тебе я пришла как...
     Она не находила слов. Быть может, те, что вертелись у нее на губах, казались ей слишком романтичными...
     Как возлюбленная?
     - Это было не то же самое, - повторила она, - Ну вот. Тома видел, как я выходила от тебя, и потребовал у меня тысячу франков. Он давно жаждал добыть их, чтобы купить жену. Я отказала. В вечер праздника Тома повторил свою попытку, и тогда...
     - Ты убила его... - задумчиво произнес Тимар.
     - Он хотел донести.
     - Так, значит, это ради меня...
     - Нет, я убила его, чтобы найти покой, - возразила Адель с невозмутимой откровенностью. - Я не предвидела, что Эжен умрет так скоро.
     Тимар сделал над собой усилие, чтобы сохранить это двусмысленное спокойствие, спасавшее его от потери самообладания. Он пристально смотрел на прямоугольник окна, на ствол сырного дерева, прислушивался к шорохам леса.
     - Ложись, Жо!
     Он не понимал ее слов. Ему опять хотелось кричать, бить кулаками в стену. Она призналась в убийстве и предлагала лечь рядом с ней, возле ее обнаженного теплого тела!
     Как все оказалось просто! Она убила, чтобы найти покой. А он своими расспросами мешает ей наслаждаться этим заслуженным покоем. Она ничего не отрицала, когда он упомянул о губернаторе и других. Ведь с ним это было не то же самое. Он - Тимар - не мог это понять. А вот покойный муж видел разницу.
     Была минута, когда он спрашивал себя не избить ли ее до потери сознания?
     - А негр, которого арестовали?
     - Ты предпочел бы, чтобы меня посадили на десять лет?
     - Замолчи! Не задавай мне вопросов!
     - Жо!
     - Умоляю тебя, замолчи!
     Он подошел к окну и прислонился головой к раме.
     Ночной воздух леденил пот, струившийся вдоль тела.
     Тимар видел лунные блики на воде, возле закрепленного на тросах бревна.
     Когда прошло, может быть, минут пять, позади раздался голос:
     - Ты все еще не ложишься?
     Тимар ничего не ответил и не двинулся с места.
     Мысли его блуждали. Он говорил себе, например, что неподалеку от него водятся леопарды и что в Европе на всех пляжах в этот час расходятся из казино.
     Возможно, что в каких-то из этих казино показывают экзотические фильмы, банановые деревья, плантатора с тонкими усиками и любовную сцену, сопровождаемую туземной музыкой.
     Тимар снова мысленно вернулся к плавающему бревну. В сезон дождей это бревно само спустится по течению, одновременно с другими срубленными стволами. Сотни бревен будут подняты на борт небольшого черно-красного парохода в устье реки. До этого они проплывут мимо деревни, где Адель входила в одну из негритянских хижин.
     Как они смеялись, показывая все зубы и не говоря ни слова, негр-рулевой и красивая девушка с обнаженной грудью на берегу реки!