торопливо подошел к  франту  почти
вплотную.
   - Ты откуда взялся-то? Кто тебе на нас указал?
   - Очень просто, все очень просто! - зачастил чужеземец, видя, что хозяева
обеспокоены. - Начальник вокзала дал понять, что вот этот транспорт,  "Князь
Серебряный", утром же направляется в Петербург.
   Жбанков хмыкнул, не зная, что сказать.
   - Если речь зайдет о стоимости... - начал гость, но  тут  снова  вмешался
приказчик.
   - Подожди, дядя, о стоимости. Прежде скажи, какой монетой платить будешь?
   Петр Алексеевич в  очередной  раз  порадовался  сообразительности  своего
приказчика. В самом деле,  если  этот  хохлатый  будет  совать  сейчас  свои
тугрики, то до завтра их негде будет поменять.
   Поверенный озорно улыбнулся, показав раздвоенный, как у змеи, язычок.
   - Зо-ло-том! - торжественно проговорил  он  и  от  радости  быстро-быстро
замахал ручками, подняв сквозняк.
   Жбанков и Гаврюха удивленно переглянулись.
   - Ну-у-у... - с уважением протянул купец. - Пожалуй, теперь поговорим и о
стоимости.

   Наутро вся команда с нетерпением ждала  появления  пассажира.  Поверенный
разогрел общий интерес, сказав, что тот прибыл из весьма  неблизких  мест  и
обычаи его, привычки и манеры могут сильно  отличаться  от  тех,  к  которым
привыкли уважаемые купцы из Петербурга. Нельзя сказать, чтоб Петр Алексеевич
таки сгорал от любопытства, - все ж за две недели торговли насмотрелся он на
массу разных чуд, но одно дело глядеть исподтишка, другое - везти с собой  и
быть в одном помещении целую неделю.  Это  и  вызывало  немало  смущения.  В
другой раз Жбанков, возможно, отказался бы от такой милости,  но  уж  больно
хорошая цена была предложена за переправку пассажира и его багажа.
   Стоит сказать, что с нетерпением ждали и Вавилу, который  очень  некстати
задерживался, хотя должен был находиться на своем месте и помогать  инженеру
готовить снаряд к дороге. Наконец он появился с  совсем  небольшим  кошелем,
являвшим, видимо, полный итог его коммерции. Был он настроен довольно весело
и даже с дедом Андреем поругался скорее по привычке.
   Потом дождались и пассажира. Он подкатил на массивном экипаже с железными
осями, запряженном парой невиданных животных, похожих более на драконов, чем
на лошадей. Все высыпали на площадь, глядеть на нежданного попутчика.
   Из экипажа выбралось на свет божий жалкое  малорослое  существо  с  серой
морщинистой кожей и лысой головой, на которой болтались вислые помятые  уши.
Существо постояло с минуту, хлопая глазами и озираясь, затем размяло члены и
занялось бурной деятельностью.
   Ни "здрасьте",  ни  "утро  доброе"  сказано  при  том  не  было.  Жбанков
изумленно наблюдал, как четверо носильщиков, прибывших на  том  же  экипаже,
деловито заносили  в  нутро  снаряда  свертки,  чемоданы,  саквояжи,  торбы,
коробы, совершенно  не  обращая  внимания  на  него,  хозяина  этого  самого
снаряда. Складывалось так, будто не он,  Жбанков,  своей  милостью  позволил
поселить  на  своем  транспорте  этого  чужеземца,  а,  напротив,  чужеземец
удостоил его милостью везти себя в Петербург.
   Носильщики  продолжали  таскать  в  снаряд   вещи,   повинуясь   командам
нанимателя. При взгляде  на  него  думалось,  что  он  сбежал  из  зоопарка:
сплошной  крик,  визг,  прыжки,  маханье  руками  и  брыканье  ногами.  Хоть
поверенный  и  предупредил  о  своеобразии  пассажира,  но   мужики   начали
посмеиваться в кулачки.
   Последнее, что понесли на себе носильщики,  был  большой  каменный  идол,
обернутый в мягкую тряпку. Пассажир при этом проявил  большую  часть  своего
командирского усердия: носильщики кряхтели и  тужились,  обливаясь  потом  и
пуча  глаза,  а  он  мелкой  обезьяной  скакал  вокруг  и   громким   визгом
предупреждал самое мелкое, по его мнению, проявление неосторожности.
   На том погрузочные работы закончились.
   - Степан, - тихо позвал Петр Алексеевич.  -  Поди,  укажи  чужеземцу  его
нумер. Посели в кабине, где прежде голландские холсты  лежали,  там  сухо  и
хорошо.
   Необходимыми для разговоров  языками,  понятно,  никто  не  владел  -  ни
хозяева, ни пассажир.  Приходилось  показывать  ему  все  руками  и  громко,
раздельно кричать на уши, хотя он все равно ничего не понимал.
   Перед самой отправкой вышла легкая заминка. Чужеземец изо всех сил желал,
чтоб его поселили рядом с идолом, хотя идола носильщики  сразу  поставили  к
грузу, где живому  существу  селиться  было  совершенно  неудобно.  Напрасно
Степан убеждал его всей силой своего красноречия, напрасно изображал  фигуры
руками и строил на лице разные гримасы, пассажир визжал, прыгал чуть  не  до
потолка и проявлял массу беспокойствия.  Пришлось  мужикам  напрячь  руки  и
перетащить идола прямо к нему в нумер, ибо носильщиков уже отпустили. Только
тогда чужеземец угомонился.
   Еще раз он проявил было норов,  когда  Степан  с  дедом  Андреем  взялись
приматывать истукана веревкой к скобе. Но тут  уж  чужеземному  визгу  никто
внимания не уделил: случись какая тряска при  подъеме,  тяжеленная  каменюка
могла покатиться и любого изувечить.
   С горем пополам взлетели. Подъем, ввиду привычки, переносился уже  легче.
Тем не менее купец счел за лучшее провести первую половину дня в своей койке
привязанным, пока курс снаряда не будет выровнен.
   С первого же дня пассажир начал выказывать свои необычные свойства.  Мало
будет сказать "необычные", скорей уж просто скверные. Мог средь обеда  зайти
в общую залу и у любого прямо из рук забрать кусок пищи. Мог его  надкусить,
а если не понравится, тут же и бросить. Способен был даже нагадить  прямо  в
коридоре. И еще - всепостоянно крутился  под  ногами,  толкался,  верещал  и
никому не желал уступать дороги. Жбанков  изо  всех  сил  предлагал  мужикам
проявить терпимость к заграничному подданному, который, быть может, и слыхом
никогда не слыхивал, что у русских принято каждому из своей тарелки  кушать.
Мужики на словах соглашались, а промеж собой роптали.
   Удивляла и кошачья привычка чужеземца засыпать  в  любое  время  в  самых
неожиданных местах. Раз он уснул прямо в кресле Меринова, раскидав в стороны
свои обвислые уши. Во сне он пошевелил ногами какие-то рычаги, и  снаряд  от
этого немножко тряхануло.
   Однажды дед Андрей зашел по какой-то надобности  в  его  касину  и  потом
рассказывал, что увидел следующую картину: вислоухий чужак стоит перед своим
каменным изваянием и  что-то  ему  по-своему  втолковывает,  а  между  делом
достает из мешочка желтые шарики и бросает идолу в  дырку,  которая,  должно
быть, по замыслу ваятеля, означала рот.
   - Ничего сверхъестественного, - пробормотал инженер. - Язычество, как оно
и должно быть.
   - Оно понятно, что язычество, - отвечал ему дед, хмурясь, - а  все  ж  на
душе мерзостно.
   Христианская  его  душа  не  могла  мириться  с  преклонением   каменному
страшилищу.
   На третий день Меринов всех предупредил, что с завтрашнего обеда начнется
опять летание под потолком,  но  продлится  недолго,  и  вообще  путь  домой
обещает быть быстрее, чем ожидалось.
   Мужики это степенно обсудили, а Гаврюха с беспокойством сказал, что  надо
бы приучить чужеземца ходить в уборную, а то, не ровен час, когда все летать
начнет, не миновать конфузов.
   - Надо его рылом ткнуть, как котенка, - вот и будет ему наука,  -  злобно
ответил Вавила, шевеля рыжими бровями. Он по неясным  причинам  испытывал  к
чужаку особую неприязнь и не упускал повода  сказать  в  его  сторону  любую
пакость.
   Но уже вечером к Жбанкову в кабину вошел Степан и проговорил: - Барин! Не
прикажи рыжему Вавиле у чужеземца червонцы выманивать. Это прямо стыд  один,
что делается.
   Петр Алексеевич порасспросил, и вот что оказалось.
   Однажды, когда мужики мирно перекусывали  в  общей  зале,  чужеземец,  по
своему обыкновению, ворвался, все понюхал и  вырвал  у  Вавилы  из-под  носа
большой бутерброд, который тот с особым усердием для себя готовил.
   Вавила, уже давно потерявший терпение, тут же вскочил, заорал, замахнулся
на пассажира и разразился такой бранью, что многим стало совестно.
   Чужак, видать, сообразил, что сделал  непотребное,  достал  из-за  пазухи
мешочек, а из мешочка -  золотой  червонец!  Ну,  не  червонец,  но  золотой
кругляш сходных размеров. И протянул его Вавиле в уплату за беспокойство.
   Тот прознал, с какой легкостью пассажир раздает червонцы, и  обратил  все
себе в пользу. Стал оказывать ему разные услуги, носить  горшки  с  едой,  а
когда  тот  их  принимал  -  протягивал  руку.  Плати,  мол.  Чужеземец  без
разговоров давал монету. За полдня такое произошло уже раз восемь.
   Услышав это, Петр Алексеевич соскочил с койки и вместе с  мужиками  пошел
искать Вавилу, чтоб устроить ему добрую головомойку.
   Нашли его, конечно, в нумере чужеземца. Вавила был  сплошная  любезность,
он держал в руках корец с квасом и  так  сладко  улыбался,  словно  сам  был
сахарный.
   - Ну-ка, выйди, - бросил ему Жбанков, нахмурив брови.
   В коридоре купец прежде взял его за рыжий вихор и хорошенько потряс.
   - А ну, рыжая бестия, выкладывай сюда монеты, что у пассажира взял!
   - На что тебе мои монеты? - озлобился Вавила. - Он сам  мне  их  передал,
стало быть, мною заработанные.
   - Все, что ты заработал, я тебе дома сполна выдам, -  угрожающе  пообещал
Жбанков. - А это - что ты делаешь - есть грабеж и обман  в  чистом  виде.  Я
тебе позорить нас не дам!
   Вавила, сверкая глазами, оглядел собравшихся.
   - А ежель не отдам?
   - А ты отдай, - мирно посоветовал ему Степан, делая такое движение, будто
засучивает рукав.
   Вавила еще некоторое время разглядывал противников, решая, как быть. Сама
мысль расстаться в один момент с дармовым капиталом была для него досадной.
   - У чужеземца там целый мешок золота, - буркнул он. - Не убудет.
   - А хоть два мешка, - твердо ответил Жбанков, - все одно не твое.
   - Не прекословь старшому, - сердито проговорил дед Андрей.  -  Отдай  все
добром, пока просят.
   Вавила процедил сквозь зубы какое-то мудреное  проклятие  и  вынул  из-за
пазухи тряпочку, в которой были завернуты монеты.
   - Забирайте, - презрительно сказал он. - Небось завидуете,  что  сами  не
догадались, а теперь отымаете.
   - Поди с глаз вон, - объявил купец, а сам взял тряпочку  и  отправился  с
ней в нумер к пассажиру.
   - Наши извинения, - сказал он, протягивая деньги. - Я говорю, один дурной
жеребец весь табун осрамит. Негодящий он человек, и впредь  не  давайте  ему
денег.
   Чужеземец настороженно шевелил ушами и никак не мог понять,  что  говорит
ему Жбанков. Он даже не протягивал рук, чтоб забрать деньги.
   - Вот, берите, нам чужого лишнего не надо. - Купец положил сверток на пол
и повернулся уходить. Но прежде он успел оглядеть нумер. Постоялец  разложил
повсюду свои вещи, открыл коробки. В  углу  покоился  мрачной  громадой  его
истукан. Ростом он был на две головы выше Степана. Шеи не было, но в верхней
части имелась темная большая дырка, несомненно, рот. А по бокам  неизвестный
ваятель провел глубокие борозды, обозначив, что у идола есть и руки.  Камень
казался шершавым и скверно  обработанным.  Жбанков  подумал,  что  скульптор
Фейфер, к которому он как-то ездил заказывать гипсовых  амуров  на  крыльцо,
смог бы сработать такого идола куда искуснее. Он бы и камень  отшлифовал,  и
узорчиков разных высек, даром что немец.
   Но пора было возвращаться к  делам.  Благодушие  слетело  с  Вавилы,  как
шелуха, и он еще больше чужака возненавидел. Теперь он не  только  кричал  и
сквернословил в ответ на его  причуды,  но  сам  искал  повода  столкнуться,
наговорить дерзостей, да еще и незаметно дать тумака.
   На следующий день такой случай ему представился.
   К обеду все ожидали пропадания тяжести предметов. А до того,  как  обещал
Меринов,  произойдет   некая   круговерть,   связанная   с   торможением   и
разворачиванием снаряда.  Хоть  никто  и  не  понимал,  зачем  тормозить  на
половине дороги, но перечить не стали. У мужиков нашлись дела, а Жбанкову  и
Гаврюхе надлежало  пристегнуться  к  койкам  и  лежать  тихо,  ожидая,  пока
разворот кончится. Жбанков не преминул вспомнить,  что  в  нумере  пассажира
стоит кое-как закрепленный идол.
   - Сходи-ка, братец, привяжи его покрепче, - велел  он  Вавиле.  И  затем,
повернувшись к деду Андрею, добавил: - И ты иди. Поможешь, да  и  поглядишь,
чтоб рыжий опять денег не просил.
   Вавила  пробурчал,  что  прислужником  к  "этой  обезьяне  вислоухой"  не
нанимался, но тотчас пошел исполнять повеление.  Чужеземца  они  застали  за
малопонятным перекладыванием багажа, которое, впрочем,  происходило  у  того
довольно постоянно. Он вечно вынимал и клал на пол какие-то камни,  тряпицы,
свитки, узорчатые доски, а затем перекладывал их  в  ином  порядке  и  снова
рассовывал по местам.
   Дед Андрей  сразу  узрел,  что  веревки,  которые  они  со  Степаном  так
тщательно  накрутили  на  идола,  съехали  и  болтаются  кое-как.  Возможно,
пассажир сам их расслабил с неизвестной целью. Тем более что  и  узлы  имели
совершенно иной вид. Степан вязал тройные, а ныне  имелось  лишь  жалкое  их
подобие, веревки были словно намотаны неопытной рукой ребенка.
   - Помогай его двигать,  -  сказал  дед  Вавиле.  -  Надо  ближе  к  стене
притыкнуть, чтоб не болталось.
   К  тому  времени  благодаря   маневрам   снаряда   в   пространстве   уже
чувствовалась легкость во всем теле, и оторвать идола от  пола  стало  делом
посильным. Однако он все же был  весьма  массивным.  Едва  лишь  дед  Андрей
прижимал к стене верхнюю часть, как низ  стукался  и  отлетал.  Вавила  тоже
что-то пытался сделать, но безуспешно  -  то  ли  специально,  то  ли  из-за
бестолковости. И злился он  вполне  натурально,  и  называл  каменную  глыбу
такими скверными словами, что дед подумал: "Хорошо, пассажир ни бельмеса  не
понимает, а то бы нажаловался Жбанкову".
   Что  касается  пассажира,  то  он  проявлял  некоторое  беспокойство.  Он
суетился, повизгивал  и  прыгал  за  спинами,  опасаясь  за  целость  своего
каменного имущества. Когда же Вавила вновь стал сквернословить и  в  сердцах
пнул идола  ногой,  поднялся  такой  визг,  словно  в  обезьянник  запустили
бешеного тигра. Чужеземец начал хватать Вавилу за одежду, рвать  на  себя  и
кричать ему прямо в глаза, корча немыслимые физиономии.  Вавила  побелел  от
омерзения  и  гневно  сверкнул  глазами,  оттолкнув  пассажира  прочь.   Тот
кувыркнулся через голову, встал на ноги и опять подскочил, продолжая  орать.
Правда, никого трогать уже не решился. Тут и дед не выдержал и пробормотал в
адрес визгливого существа пару ядреных слов.
   Дело тем временем не продвигалось ни на вершок.  Идол  нипочем  не  хотел
прильнуть к стенке плотно, чтоб быть крепко привязанным. Он  так  и  норовил
массой своей вырваться из рук и завалиться на  пол.  Хотя  он  весил  теперь
немного, все равно очутиться между стеной и этой каменной громадой  казалось
делом малоприятным.
   Вавила, окончательно остервенев, снова стал долбить его ногой  и  толкать
изо всех сил, отчего идол начал с гулким звоном биться о железную  стену.  И
опять повторилась старая история - пассажир с оглушительным визгом  бросился
на Вавилу и вцепился тонкими пальчиками в рыжую шевелюру.
   - Уйди от меня, нечисть, гнида, паскуда!!! - заорал Вавила и со всех  сил
пнул пассажира  ногой.  Тот  опять  перевернулся  через  себя,  но  не  смог
остановиться и влетел головой прямо в стену.
   Что-то хрустнуло...
   Чужеземец в один миг  перестал  кричать,  медленно  опустился  на  пол  и
застыл.
   Оба - и Вавила, и дед Андрей - с минуту молча глазели выпученными  своими
глазами, как пассажир лежит, не шевелясь и  не  издавая  звуков.  Затем  дед
часто-часто задышал, вскочил, опомнился - и помчался по коридору.
   - Убили! Убили!!! - кричал он, двигаясь огромными  прыжками  из-за  малой
силы тяжести.
   Вернулся он вскорости, ведя с собой всех. Вавила по-прежнему находился на
своем месте, затравленно глядя на остальных.
   Все было понятно без слов.
   - Так-так... - проговорил Жбанков, сжимая кулаки.
   - Некогда, Петр Алексеевич, - нервозно произнес инженер, тиская  пальцами
свой несчастный платок. - Некогда, говорю, сейчас разбираться.  Надо  оборот
делать. Пожалуйте все сейчас по местам, иначе такая круговерть будет...
   - Будет круговерть, будет, - согласился купец, пожирая Вавилу глазами.  -
Особенно вот этому, бесноватому.
   - Петр Алексеевич, умоляю все отложить  на  другое  время.  Никак  нельзя
момент упускать.
   - Ладно, - отрезал Жбанков. - Раз ты,  Капитон  Сергеевич,  просишь,  так
тому и быть. Потом. Идола только привяжите. И покойника,  чтоб  они  тут  не
болтались.
   Когда за дело взялся Степан, привязать истукана удалось без  затруднений.
Покидая нумер, Вавила был очень нервный и  шел  сгорбившись,  словно  каждую
минуту ожидал удара по загривку.
   Едва Петр Алексеевич привязался к койке, Меринов начал маневры. Закружило
и впрямь нешуточно, так что нельзя было разобрать, где пол, где потолок, где
стена.  Немолодой  организм  Жбанкова  отозвался  на  эти  выкрутасы   очень
отрицательно, и весь обед едва не выскочил наружу.
   Когда маневр закончился, Жбанков вздохнул с облегчением. Некоторое  время
он побыл на прежнем месте, проверяя самочувствие, а  затем  решился  открыть
замки на ремнях. Тело его тотчас подпрыгнуло и поплыло прочь от койки. Купец
дождался, пока достигнет  края  комнаты,  а  там  легко  оттолкнулся  одними
кончиками пальцев и  поплыл  обратно.  По  пути  перекувырнулся,  попробовал
загрести руками, как в  воде.  Получалось  плохо,  но  занятно.  "Рассказать
Дрожину, - подумал он, - помрет со смеху".
   Однако сейчас время для шуток  было  не  подходящее.  Петр  Алексеевич  с
трудом добрался до двери и, хватаясь за стены, начал  перебираться  в  общую
залу, чтобы потребовать у Вавилы объяснений.
   Разговор захотелось провести с глазу на глаз. Для  этого  вполне  подошла
полупустая кабинка возле залы, где хранились запасные полосы железа, а также
ведра, лопаты, метлы и прочий инвентарь.
   - Что с тобой теперь делать прикажешь? - хмуро спросил Жбанков,  стараясь
удерживать себя в висячем положении точно против нарушителя.
   - Что тут делать? - буркнул Вавила. - Случайное  происшествие  -  и  весь
сказ.
   - Я те дам случайное происшествие! Ни с кем не было никаких происшествий,
только с тобой вот... Зачем чужестранца в бока толкал?
   - Так ведь мешал, ей-богу, работать не давал!
   - И пусть бы мешал! Он - не нашей веры существо, он, может, и понятий  не
имеет, что нельзя людей трогать и за  вихры  их  драть.  Разве  я  не  велел
проявлять всем терпимость  и  снисхождение  к  его  языческим  привычкам?  -
Жбанков неосторожно сделал движение, будто хотел стукнуть кулаком по  столу,
и от этого закувыркался по комнате.
   - Я в пансионатах благородным манерам не  обучался,  -  глухо  проговорил
Вавила, наблюдая, как купец описывает круги и сальто вокруг него.
   - Это ты полицмейстеру говорить будешь, - зловеще пообещал  ему  Жбанков,
тщетно  пробуя  установить  равновесие  в  своем  теле.  Ему  казалось,  что
выкрутасы в воздухе умаляют серьезность его слов.
   - Зачем полицмейстер? - опешил Вавила. -  Не  надо  полицмейстера,  прошу
вас! - он замахал руками и от  этого  тоже  пустился  в  круговой  полет  по
кладовой.
   - Как это не надо? - Петру Алексеевичу было  досадно,  что  не  может  он
прямо взглянуть в глаза виновнику из-за того, что оба куролесили, как птахи.
- Привезем в город покойника и от полицмейстера утаим?
   - Позовем лучше лекаря, - Вавила с каждой минутой  показывал  все  больше
беспокойства. - Пусть засвидетельствует,  что  был  несчастливый  случай,  а
никакого смертоубийства не имело места быть!
   - Ишь, какой хитрец! - Жбанков вновь не удержался  от  резкого  движения,
закружился и даже задел головой одно из ведер, отчего  произошел  не  совсем
уместный  в  данном  случае  звук.  -