оно, тем не менее,  существует и отражается на науке и ученых
крайне болезненно. Когда моя работа над этой книгой уже подходила к концу, в
"Правде" появились  одна  за другой  две  истерических  статьи,  требовавших
"усилить  идеологическое  воспитание   научных  кадров".  В  одной   из  них
содержалась  открытая  угроза  по адресу  тех  ученых, которые, по выражению
автора, "бравируют  своей беспартийностью".  Этих  людей "Правда" обвинила в
том, что  они "подставляют  бок  врагу".  Понятие  некоего  "идеологического
врага",  принимающего  разные  личины  в  зависимости  от  текущего  момента
("американский империализм", "западногерманский  реваншизм",  "международный
сионизм")  служит постоянным  пугалом  для всего  советского населения  и, в
частности, для ученых.
     Идеологический пресс крайне  вреден для науки еще по  той  причине, что
создает  атмосферу  нервозности,  склоки  и  взаимного  недоверия  в научных
учреждениях.  Способности  людей не  одинаковы,  и  одна  из  областей,  где
индивидуальные различия  сказываются  особенно  сильно,  --  как раз  наука.
Специалист,  оказавшийся  несостоятельным  в  своей  науке,  редко  обладает
достаточным мужеством или достаточной честностью, чтобы признать этот факт и
уйти. Обычно он приписывает свои неуспехи либо судьбе,  либо -- что  опаснее
-- "проискам врагов". В советских условиях  у бесталанного специалиста  есть
хорошая возможность  оставаться на работе в научном учреждении и даже мстить
более удачливым коллегам за их талант.  Эта возможность состоит в том, чтобы
стать идеологическим ортодоксом, произносить "правильные" речи на  партийных
и  иных  собраниях,  ставить  под  подозрение  более  способных,  но   менее
"идеологически выдержанных" коллег. При минимуме ловкости такой  неудачник в
науке быстро делает  политическую карьеру в научном учреждении -- становится
партийным организатором института, а  там, глядишь, выдвигается  в еще более
крупные начальники. Поскольку такая карьера неизбежно строится на обвинениях
против честных людей -- в подавляющем большинстве вымышленных обвинениях, --
постольку атмосфера в институте, где есть такой "идеолог", становится подчас
невыносимой.   К  несчастью,   малоспособных  людей   вообще   больше,   чем
талантливых, и  "идеологи" отыскиваются всегда. А как  только  начинается  в
институте  или  ОКБ  склока и травля  наиболее  способных по  идеологическим
мотивам, так сразу прекращается плодотворная научная деятельность, если даже
до того она и велась.
     Третий  порок,  страшно  мешающий развитию  науки  в Советском Союзе --
консерватизм  в промышленности. Это, конечно, относится к прикладным наукам,
где результат должен воплощаться  в те или иные технические новинки.  К этой
категории принадлежит и ракетное дело, принадлежит изучение космоса, и через
несколько строк я приведу поразительный пример из этой области.
     Предварительно скажу лишь, что  система централизованного  планирования
выпуска продукции, от которой не помогают отделаться никакие робкие реформы,
мощно  противостоит  внедрению  в  технику всего  нового. Любая  перестройка
налаженного производства --  это его замедление или временная остановка. Это
бесконечные хлопоты  по  "добыванию" нужных материалов,  оборудования и  так
далее.  Во  имя   чего  же  стоит  идти  на   такие  неприятности?   Во  имя
проблематичных  премий   "за  внедрение"?  Так  еще  когда  это  "внедрение"
произойдет! Куда  спокойнее  работать  над  текущей,  освоенной  и  знакомой
продукцией!
     Так в Советском  Союзе  рассуждают  (про  себя,  конечно) абсолютно все
руководители  промышленных  предприятий.  Ни  один  из  них  не   станет  по
собственной  инициативе  ломать налаженное дело,  чтобы  вводить  даже очень
соблазнительное усовершенствование. Изобретатели -- самые  несчастные люди в
Советском  Союзе.  Их  официально  положено  поддерживать,  но  на  деле  их
ненавидят,  потому  что  они  вечно  требуют  внедрения  своих работ.  Новое
появляется на  советских  заводах  только под  нажимом сверху, а пока такого
прямого нажима  нет -- любая инициатива  снизу подавляется под всевозможными
предлогами, вплоть до личного шельмования изобретателей, до кампаний клеветы
и гонений на них.
     Почти так же принимаются на предприятиях  новые научные разработки.  От
них, конечно, труднее отказаться, чем от выдумок изобретателя-одиночки, но и
тут  у  директоров предприятий  есть  богатый  арсенал  оттяжек, проволочек,
дополнительных   экспертиз  и  так  далее.   Испытанный  прием  заключается,
например,  в  том,  что  машину,  разработанную в  ОКБ,  завод  передает  на
экспертизу другому ОКБ  -- даже если перед тем машина прошла государственные
испытания. Там,  в  другом ОКБ, чаще всего  находятся  "ревнивцы",  которые,
независимо  от  объективных качеств машины, стараются  бросить  тень  на  ее
конструкцию  или  выгодность   применения.   Затевается  переписка,  в  дело
втягиваются все  новые и новые организации,  а  тем временем  завод штампует
свою прежнюю продукцию и горя не знает.
     2  сентября 1956 года "Правда" поместила мою статью, озаглавленную "Что
препятствует  творчеству  изобретателей".  Я приводил  там  сногсшибательные
примеры "торможения" очень полезных работ. Статью, как водится  "обсуждали",
писали в  "Правду",  что  "меры  приняты".  Но лишь  одна из  названных мною
разработок была через год или два внедрена в практику -- да и то потому, что
к тому времени уже существовали успешные зарубежные образцы.
     Вот  этот неодолимый  консерватизм  в  промышленности влияет  по закону
обратной связи и  на  прикладные (даже не  только прикладные)  науки.  Ну, в
самом деле, стоит ли стараться, напрягать силы и нервы, если твоя разработка
будет все равно  надолго  "заморожена",  а может быть и  совсем не пойдет  в
практику? Гораздо  проще и удобнее взять готовую конструкцию или принцип или
технологический  процесс  из  иностранного  журнала и  просто  предложить  к
внедрению. Авторитет зарубежной техники -- это никогда не признается открыто
-- очень  велик  в  СССР,  и  иностранное  происхождение, как  правило, дает
новинке более легкий путь в производство. Нет пророка в своем отечестве...
     Теперь я расскажу о совершенно необычайных событиях,  разыгравшихся  на
протяжении нескольких лет в советской космонавтике.
     Когда  президент  Кеннеди в 1961 году призвал американцев к высадке  на
Луне "в текущем десятилетии", это произвело надлежащий эффект в СССР. Хрущев
пожелал  выслушать  соображения ученых  по  поводу советских  шансов достичь
Луны. Доклад по этому поводу готовил уже упоминавшийся  в  предыдущих главах
академик Глушко.  Он подробно  описал имевшийся  тогда план  полета на Луну,
известный под именем  "проект Вернера фон Брауна". Этот проект был  выдвинут
маститым немецким  ракетчиком, переселившимся  в США,  вскоре  после  полета
первых спутников.  Согласно проекту  фон  Брауна,  для  полета к  Луне нужно
предварительно построить большую орбитальную станцию-платформу, для чего, по
предварительным  наметкам,  потребовалось   бы  вывести   на   орбиту  около
семидесяти мощных  ракет с  людьми  и  оборудованием.  Когда  станция  будет
готова, на нее можно начать доставку лунной ракеты, топлива и всего прочего.
После сборки ракеты в космосе она стартует к Луне.
     Этот  проект  Глушко тогда  описал  как единственно  реальный,  хотя  в
ближайшем будущем и не осуществимый. В самом деле, для прямого полета к Луне
с возвратом понадобилась бы ракета  гигантских размеров, причем львиная доля
ее  мощности  расходовалась  бы  на  преодоление  земной  атмосферы  и  поля
тяготения Земли. Орбитальная станция, расположенная вне атмосферы, позволила
бы сократить размеры лунной ракеты во много раз.
     После  этого доклада Хрущев,  говорят,  несколько  успокоился, посчитав
призыв Кеннеди "пропагандой". Было сомнительно, чтобы даже американцы смогли
осуществить проект фон Брауна в ближайшее десятилетие.
     И вдруг грянул гром. Московский инженер Юрий Хлебцевич написал письмо в
Академию наук СССР о  том, что Луны можно  быстрее и  легче  достичь  другим
способом. Он  ссылался на книгу русского ученого Юрия Кондратюка "Завоевание
межпланетных пространств",  опубликованную...  в 1929  году. Юрий Кондратюк,
родившийся  в  1897  году, погиб  в 1942 году во время второй мировой войны.
Работая  над своей  книгой,  он  ничего  не заимствовал  у  "родоначальника"
советской космонавтики  Циолковского, ибо  никакого  Циолковского не знал (и
никто не знал, пока в  начале тридцатых  годов Циолковский не  был поднят на
щит советской пропагандой).  В своей книге Кондратюк предлагает достичь Луны
путем отправки  ракеты на  окололунную орбиту и спуска с этой  орбиты легкой
"экскурсионной  кабины".  Теперь  мы  знаем,  что  в  основных  чертах  идеи
Кондратюка  совпадают  с  уже  осуществленным  проектом  "Аполлон"  -- очень
интересно  было   бы   выяснить,  что'  знали  о  работе  Кондратюка  авторы
"Аполлона".
     Глушко ответил на письмо Хлебцевича в том смысле, что много есть всяких
диких  проектов, и нечего  отнимать ими время у занятых людей. Но  Хлебцевич
оказался  крепким  орешком.  Сам  крупный специалист  по электронике,  автор
многочисленных изобретений, он основательно изучил космонавтику, астрономию,
ракетное дело. Работая  в  "закрытом" НИИ,  Юрий  Хлебцевич  имел  доступ  к
иностранным  техническим  журналам  и потому  хорошо  представлял  состояние
американских работ по  космическим  проектам.  Получив  два  или три  резких
отказа от Академии  наук -- все они  так или иначе исходили от Глушко, -- он
выступил с  новым  предложением. На сей  раз Хлебцевич предлагал  послать на
Луну  самоходную  тележку небольших  размеров  с  научным  оборудованием; он
окрестил  ее  "танкеткой-лабораторией" (теперь  она зовется  "луноходом", но
существо  дела от этого  не  меняется). Хлебцевич взывал  к  здравому смыслу
уважаемых  академиков:  поймите,  что  своим  отказом  обратиться  к   идеям
Кондратюка вы обрекли себя на верный проигрыш  лунной гонки американцам. Так
пошлите хоть "танкетку-лабораторию" как можно скорее  -- ведь для этого  уже
есть ракеты необходимой  мощности. Таким  способом, -- говорил Хлебцевич, --
мы утвердим свой путь изучения Луны, пока без участия людей,  и сделаем хоть
что-нибудь для науки!
     Однако  и  это было в  то  время  неприемлемо  для Глушко. Он  ведь уже
доложил Хрущеву, что проект фон  Брауна  --  единственно возможный. Морочить
голову высшим властям опять, да еще признаваться в собственной неправоте, да
еще признавать,  что какой-то там  инженер Хлебцевич нашел лучший путь,  чем
маститые академики  --  ну, нет! В  советском консервативном  мире, где  все
держится на  служебном авторитете,  доводы  разума играют  подчиненную роль.
Письмо с отказом, полученное Хлебцевичем на  этот  раз, было уже чрезвычайно
резким и даже несколько  угрожающим. Инженеру  прозрачно  намекали, что  ему
лучше заняться  своим делом,  чем лезть с непрошенными советами.  Говорилось
также,  что  ракетно-космическая техника  представляет собою государственную
тайну,  и  надо  еще  разобраться,  по каким  мотивам  инженер Хлебцевич так
стремится проникнуть в эту секретную отрасль...
     Невероятно, но факт: Хлебцевич не сложил оружия и после этого.  Он стал
писать в  газеты, в журналы, и кое-какие из его статей даже напечатали  -- в
форме  отвлеченных размышлений о  будущем. Потом  он собственноручно  сделал
короткий  любительский фильм о своей "танкетке-лаборатории" и стал выступать
с  лекциями в  клубах,  демонстрируя этот фильм.  Но тут уж  в дело вмешался
Первый  отдел Академии  наук  (отделение  тайной  полиции,  существующее при
каждом крупном советском учреждении). Хлебцевича  вызвали  "куда  следует" и
предупредили, что  за  показ  своего  фильма,  "дезориентирующего  население
относительно   перспектив   исследования   космоса",   его  ждут   серьезные
неприятности. Инженеру ничего не оставалось после этого, как махнуть рукой и
вернуться к своей работе, пока не выгнали и оттуда.
     Я   несколько  раз  встречал  Юрия   Сергеевича  Хлебцевича  после  его
"космической  эпопеи".  Вспоминая  о  ней,  он  только  беспомощно  вздыхал.
Хлебцевич -- человек, абсолютно  преданный своей  стране  и,  насколько  мне
известно,  даже  лояльный  по  отношению  к  режиму.  Могу  вообразить,  что
чувствовал этот  российский патриот, наблюдая на экране высадку на Луне Нила
Армстронга.
     Итак, как видите, консерватизм и негибкость советской  прикладной науки
привели   к  дикому   парадоксу.   Советский   Союз  продолжал  теоретически
придерживаться концепции  Вернера фон  Брауна о  полете на  Луну даже  после
того, как сам фон Браун отказался от этой  концепции и  принял нечто, весьма
близкое к... русской разработке 1929 года!
     К  этому  добавлю,  что  статья  "Кондратюк"  в  советской  космической
энциклопедии  1969 года  старательно обходит  вопрос  о  разработке покойным
Кондратюком маршрута Земля  -- Луна.  В статье  лишь туманно  сказано, что в
трудах   ученого   рассматривались   "траектории   космических   полетов   с
минимальными  затратами  энергии".  Сперва  это   крайне  удивляет  --  ведь
известно, как стремятся советские пропагандисты утвердить "приоритет русской
науки"  где только  можно.  Но  удивление проходит,  когда  выясняется,  что
главный  редактор  энциклопедии  --  профессор  Г.  В.  Петрович.  Под  этим
псевдонимом   скрывается  не  кто  иной,  как  академик  Глушко  собственной
персоной!
     Ну,  а  "танкетку-лабораторию" Хлебцевича  запустить  на  Луну все-таки
пришлось. Через восемь лет после отклонения этой  "неправильной"  идеи к ней
вернулись  просто  потому,  что  надо  было  сделать  хоть  что-то  на  фоне
грандиозных  американских достижений.  Я  почти  уверен,  однако, что автора
идеи,  Хлебцевича,  к  этой  работе  никак  не  привлекли.   Таковы  обычаи,
господствующие в советской науке через семнадцать лет после смерти Сталина!
     Наконец,  четвертый,  и  самый тяжкий порок,  от которого  наука в СССР
страдает сильнее всего: секретность.
     Каждый год в Советском Союзе издается "Перечень сведений, не подлежащих
опубликованию в  открытой печати". Издается он  тоже,  разумеется, секретно,
экземпляры  нумеруются  и  выдаются  для  пользования  под  расписку  только
цензорам,  главным  редакторам крупнейших  газет  и журналов да  начальникам
"первых отделов"  секретных предприятий. Я много раз  не только видел,  но и
читал  эти  "Перечни", ибо,  как  руководитель  отдела  в  научно-популярном
журнале,  постоянно  бывал у  цензоров и  вместе с ними "справлялся"  с этой
книгой. Да, я  не  оговорился  -- книгой, ибо  перечень того, что секретно в
СССР, занимает около 300 страниц мелкого текста. Это солидный том в зеленом,
тисненном золотом переплете.
     Гораздо легче перечислить несекретные сведения о Советском Союзе, о его
технике  и  науке,  чем секретные. Так,  например, упоминать  в  несекретной
переписке или  в печати  --  даже упоминать!  -- можно лишь очень  небольшое
количество  "открытых"  заводов  и научно-исследовательских  институтов.  Об
остальных -- это значит о большинстве -- надлежит в прессе вообще молчать, а
в служебной переписке называть их так: "завод почтовый ящик номер такой-то",
"НИИ  почтовый  ящик номер  такой-то".  Это  выражение  настолько  въелось в
советский  обиход, что  на вопрос  "где вы работаете"  ваш собеседник просто
отвечает  "в  почтовом  ящике"  --  после чего  дальнейшие расспросы следует
немедленно прекратить.
     Однако даже и  об "открытых" предприятиях можно сообщать далеко не все.
Категорически запрещено,  например,  объявлять дневной выпуск какой бы то ни
было продукции. Я работал некоторое время в заводской ежедневной газете того
московского автозавода, который теперь носит  имя Ленинского  комсомола. Как
тогда,  так и  теперь завод занят выпуском легковых автомобилей "Москвич". Я
уже упоминал, что  на заводе был "секретный" участок, но за этим исключением
предприятие было совершенно открытым и посещалось даже иностранцами. Тем  не
менее, заводская газета не имела права сообщить, сколько автомобилей собрано
за  день. Когда  мы  говорили цензорам,  что  годовой  выпуск  нашего завода
отражается  в  советских   статистических  справочниках,  это   на  них   не
действовало.  Они   ссылались  на  свою   инструкцию  и   исполняли  ее.   А
статистические справочники, --  говорили  они, --  выпускаются  в  печать по
особым указаниям; то, что в  них напечатано, можно,  конечно,  задним числом
повторить,  но  называть  свои  цифры  до того,  как  их  публикацию  сочтут
возможной, нельзя!
     Поскольку  в  Советском  Союзе  имеется  колоссальный  объем  секретной
информации, постольку существует и действует грандиозный  аппарат сохранения
тайны. Вся советская  цензура,  например,  официально  называется  "органами
Комитета  по охране военных  и государственных тайн  в печати".  Сей Комитет
помещается  в центре Москвы,  в  Китайском проезде,  и  имеет даже  вывеску.
Отделения  Комитета действуют во  всех областных центрах  и  более или менее
значительных  городах  СССР,  а  в  районных  центрах  Комитет  представляют
"уполномоченные". Ни одно печатное издание -- даже бутылочная этикетка -- не
может быть издано в Советском Союзе без  предварительной проверки  Комитетом
или   его   органами;  за  публикацию  любого  материала,  на   котором  нет
разрешительного  штампа  цензора,  директор  советской  типографии  получает
восемь лет заключения в лагере.
     Цензура  Комитета  распространяется  также на  театральные  постановки,
телевизионные  программы,  кинофильмы и публичные выставки.  Недавно  видный
советский  ученый-биолог  Жорес  Медведев  написал  книгу  "Тайна  переписки
охраняется  законом", где документально  доказал  наличие почтовой цензуры в
СССР, вскрывающей частные письма. Понятно, что его книга не издана в СССР --
она  выпущена  в  Англии издательством  "Макмиллан",  а  в  Советском  Союзе
распространяется лишь в рукописном виде.
     Однако при  всем  том  Комитет  занимается лишь информацией, издаваемой
публично,  плюс  почтовыми  отправлениями.  В   служебной  же  переписке,  в
официальном  обмене  информацией  между заинтересованными  учреждениями и  в
личных  разговорах   тайну  охраняют  другие   органы  --  органы   Комитета
Государственной безопасности СССР, пресловутого КГБ.
     При каждом  "почтовом ящике", как уже отмечено, имеется "первый отдел",
комплектуемый из сотрудников КГБ. У этого отдела несколько функций: проверка
"надежности" всех работников данного предприятия или учреждения, допуск их к
секретной  информации, хранение  секретной переписки,  отправка  и получение
секретной почты. Помимо  штатных сотрудников, "первые  отделы"  всегда имеют
сеть   "информаторов"  среди   сотрудников   учреждения.   С   помощью  этих
"информаторов" КГБ  узнает, кто из сотрудников  сильно  выпивает,  кто имеет
привычку "болтать" и  так  далее. Самая мягкая мера наказания по отношению к
таким людям --  немедленное лишение  их  секретного допуска, что практически
означает увольнение с предприятия.  Чаще,  однако, "болтуны"  отправляются в
тюрьму.
     Оформление  допуска  человека к секретной  информации  -- дело долгое и
громоздкое. Проверяемый должен,  прежде всего, заполнить гигантскую анкету с
десятками  вопросов,  касающихся  не  только  лично  его,  но  и   всех  его
родственников  -- жены  (мужа), братьев, сестер, родителей и родителей жены.
Помимо  заполнения анкеты, нужно еще  написать автобиографию,  где  изложить
весь жизненный путь в хронологическом  порядке. Затем необходимо представить
характеристики  с  предыдущего  места работы  или  учебы,  справку  с  места
жительства, паспорт,  справку о здоровье и множество фотографий.  Этот ворох
бумаг сдается  в  "первый  отдел", который,  в свою очередь. отсылает б