Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
для меня лично,
впрочем, не неожиданно, потому что развал армии обусловливается не только
упадком духа, но и рядом объективных причин, разрухой, расстройством
транспорта и проч. С другой стороны, и немцы, при всех их победах, вряд ли
уже смогут достигнуть в эту кампанию какого-либо решающего результата.
Скорее этот их удар через некоторое время скажется усилением нашей армии и,
возможно, даже некоторым оздоровлением тыла. Может быть, немного меньше
будут болтать и больше работать, а это сейчас главное по отношению ко всем
значительным слоям и группам народа. Я, как и раньше, главную беду и
опасность вижу в расстройстве транспорта, продовольственных затруднениях и в
ужасающем падении производительности всякого почти труда. Всякий, не
исключая интеллигентов, инженеров и пр. до министров включительно, делает
1/2, если не /3 против того, что он мог бы делать, и не из-за лени, а из-за
неорганизованности, неумения приспособиться к новым обстоятельствам, из-за
этой атмосферы неуверенности, испуга, возбуждения, всеобщей сумятицы! В этом
улучшения пока не заметно, и когда оно начнется -- Бог знает. Жить
становится все труднее, исчезают самые обыденные вещи, вроде молока, масла.
Каждый обед -- почти чудо, ибо только стечение исключительно благоприятных
обстоятельств позволило достать эту курицу, или крупу, или рыбу. Вести
хозяйство -- чистое мучение, и я каждый день радуюсь за тебя, что ты пока
что избавлена от этого наказания. Я уже не говорю о ценах: огурец -- 50-70
коп., малина -- 2 р[убля] ф[унт], салат -- 50 к[опеек] ф[унт] и пр.
Затруднения в последнее время настолько возрастают, что Марусю с девочкой,
пожалуй, придется выслать во внутренние губернии.
Тогда и мое относительно (и даже вполне) спокойное и благополучное
житье должно будет как-то измениться, хотя я ни в каком случае не хотел бы
покидать Царского Села. Анна к самостоятельному ведению хозяйства совершенно
непригодна, и я не знаю, как тут быть. Нюша=30 тоже вряд ли может поварить.
Впрочем, обо всем этом поговорим при свидании, квартиру же я на всякий
случай оставил на год за собой. Борис по-прежнему в Софийской милиции, но
вряд ли он долго тут усидит, хотя и проявил таланты и чуть ли даже не будет
избран начальником милиции. Володя сейчас в Финляндии. Он "собирается" ехать
не то на Алтай, не то в Кокчетавы=31 (Зап. Сибирь), но если сборы будут
вестись с такой же энергией и дальше, то отъезд, вероятно, совершится уже по
первопутку. Он здоров и чувствует себя, по-видимому, неплохо. Но в Крым не
поедет, ибо там, по сообщению Андрея и Нины, всегда переполнено и, кроме
того, ему нежелательно попасть в курортную обстановку: он стремится в более
дикие и менее культурные места. Сонечка вместе с Ниной ухитрились перенести
дизентерию, но, кажется, сравнительно благополучно, если не будет рецидивов.
Гермаша из отпуска вернулся черный как арап, очень отдохнул и воспрянул
духом, хотя, конечно, как запряжется в работу, то живо загар этот с него
слиняет. Видел вчера Фрумкина=32, получил посылку (спасибо,
миленький мой) и порасспросил о вашем житье-бытье. Ты забыла, очевидно, что
Дун[аев] должен был перевести деньги на твой текущий счет в Eutkilds Bank'е.
От него у меня есть телеграмма, что деньги тебе переведены. Пожалуйста,
справься в банке и телеграфируй мне, получила ли ты эти деньги. Если же нет,
то запроси телеграммой Дунаева (2 Rector St[reet], New York, Dunajeff), что
это значит!? Пока прощай, родной мой дружочек! Я предполагаю выехать около
25 июля ст[арого] стиля, но возможно, что выеду несколько позже, но не позже
1 августа. Крепко тебя обнимаю и целую. Родных моих девочек целую
крепко-прекрепко. Письмо я от вас всех пока что получил одно-единственное от
15 июня, писанное на второй день по приезде. Неужели вы после того не
писали, или это все задержки почты? Поклон M-lle Лочмо и всем знакомым. Еще
раз крепко всех вас целую, будьте здоровы и благополучны. Ваш Красин.
No 6
16 (29) октября 1917 года
Родной мой, незаменимый, Любченышек, достопочтеннейший Тулен=33
и драгоценные мои детеныши! Вот уже ровно неделя, как мы
расстались=34, а кажется, будто давно. В то же время я еще вполне
ясно вспоминаю все мелочи нашей стокгольмской жизни и вижу вас всех как
наяву такими, какими вы были на вокзале в минуту проводов. Могу сказать, что
эти два месяца одни из самых счастливых в моей жизни. Ты вот, Тулен мой,
часто меня упрекаешь, что я не ценю тебя, а в действительности я, очевидно,
только не умею тебя хвалить и не умею тобою вслух хвастаться ("глупый
хвастает молодой женой"!), в действительности же, про себя, я доволен,
счастлив и горд и тобой и твоим туленачьим выводком, несмотря на все его
нухи, мордасы и прочие неприличности ("Фу! Папа!"). В эти месяцы как-то
особенно ясно выявилось, какую хорошую семью все мы вкупе образуем и какой
славный молодятник подрастает под сенью таких вовсе еще [не] дряхлых дерев,
как мы с тобой, родной мой Любанчик! Я только сейчас вижу, как хорошо я с
вами отдохнул и сколько сил прибавилось у меня за эти недели. Прежде и
больше всего этим я обязан, конечно, тебе, милый мой Любан, твоей ласке,
заботе и иногда даже опеке. Буду надеяться, недалеко время, когда можно
будет перестроить свою жизнь применительно к только что прожитому времени, и
во всяком случае приложу все усилия, чтобы это было скорее. Вас же прошу,
мои миленькие, родные, прежде всего беречь здоровье и строжайше друг за
другом наблюдать, чтобы ни одного фунтика не потерять из того, что привезено
из Норвегии. В особенности относится это к тебе, маманя. Ты можешь растрясти
все свои микитки и прочие части в один момент, стоит только простудиться или
начать недосыпать, больше чем надо курить и прочее. Между тем, если ты
побережешься и подольше продержишься на туленнем положении, то организм твой
привыкнет к этому и уже так ты и закрепишься до теплого времени, когда можно
будет опять поджариться.
Ну, буду вам описывать по порядку. Доехали мы с Брунстремом=35
очень хорошо, хотя с Гапаранды до Питера шел дождь не переставая.
Накануне в Риихимаках было столкновение поезда, шедшего из Питера, с
санитарным, вследствие чего не только опоздала на 8 ч[асов]
баронесса=36, но и на нашем поезде это отразилось опозданием, так
что в Питер мы приехали в 3 ч[аса] ночи. Благодаря телефонограммам баронессы
и двум моим депешам (из Гапаранды и Торнео) Николай с машиной оказался на
вокзале, и я, отказавшись от предложения Брунстрема ночевать у него,
отправился к Гермаше, с которым проговорили всю ночь. Выглядит он неплохо, и
вообще все петроградцы гораздо менее забиты, напуганы, изнурены и утомлены,
чем мы представляли по газетам, очевидно, сгущающим краски против
действительности. Конечно, время было, есть и еще будет трудным, но ужасного
пока еще ничего нет, и в частности у Сименс-Шуккерта=37, если бы
не безденежье, было даже сравнительно спокойно, и товарищи за мое отсутствие
как-то утихомирились. Сейчас прибавится хлопот ввиду намерения частичной
эвакуации завода. Третьего дня Гера=38 поехал в Москву и,
вероятно, проедет и на юг в поисках места, куда можно бы выселить некоторые
отделы завода. Меры эти над принять: если война не окончится зимою, к весне
возможны попытки взятия Питера и к июню, чего доброго, немцы, может быть,
городом и смогут завладеть. Всего мы, конечно, не сможем увезти, но два-три
наиболее важных отдела (с точки зрения обороны) можно будет эвакуировать, и
переезд не будет совсем бесполезен даже и в случае скорого конца войны, ибо
некоторая децентрализация нашего большого дела имеет и свои хорошие стороны.
Набросились на меня, конечно, со всех сторон, но я пока отбиваюсь и
вхожу в работу медленно, с прохладцей, чтобы не сразу взять большую
нагрузку. В сущности, у Сименс-Шуккерта главное зло -- это безденежье, но
тут уж ничего не поделаешь.
У Барановского=39 на порохов[ом] зав[оде] была забастовка,
послужившая причиной вызова меня телеграммой, но к моему приезду забастовка
окончилась, и сейчас идет устранение второстепенных трений. Секвестра еще не
последовало и даже, вероятно, не последует, так как завод наш в конце концов
все-таки будет казною куплен и, может быть, даже в недалеком будущем,
[...]=40 дела вообще я ожидал застать в значительно худшем
положении, нежели то есть в действительности.
Питер поражает прежде всего, конечно, грязью и затем какой-то
отрешенностью, запустением, жалкой выморочностью. Улицы и тротуары залиты
жидкой грязью, мостовые полуразрушены, сломанные там и сям решетки, перила,
водопроводные тумбы или люки -- остаются неисправленными, стекла не мыты,
много пустующих заколоченных лавчонок (хлебных, овощных) -- все в целом
имеет вид города если не оставленного жителями, то во всяком случае
населенного пришельцами, настолько мало заинтересованными в каком-либо
благоустройстве, что они не считают нужным делать самого элементарного
ремонта. Улицы заметно опустели: не то убыло жителя (статистика будто бы
говорит противное), не то он сидит дома из-за бесцельности покидать жилье
(веселого все равно ничего не увидит) или из-за отсутствия средств
передвижения и даже калош. Меньше стало даже солдат, хотя все еще
предостаточно, и идиотские физиономии плюющих семечками "революционеров"
по-прежнему украшают пейзаж. По погоде настроение у толпы более кислое и
злое, чем летом, да и в политике идет какая-то новая анархистско-погромная
волна, перед которой, кажется, даже бесшабашные большевики начинают
останавливаться в раздумье. Черносотенная (или пока желтосотенная)
пропаганда в суворинских газетах поднимает голову, а массы, даже
пролетарские, проявляют политически все больше и больше индифферентизма.
Пожалуй, если бы Корнилов не поторопился, его выступление могло бы найти
почву. Сейчас испуганные обыватели с трепетом ждут выступления большевиков,
но преобладающее мнение, что у них ничего не выйдет или выйдет решительный и
уже непоправимый провал. Еда пока что есть, хотя мало и цены ужасные. Яйца
до 1 р[убля 50 [копеек] штука! Штаней и обуви нет. Сахару мало, мука белая
2--3 рубля фунт и т. п. Тем не менее все как-то ухитряются жить, и людская
толпа на улице, в поездах, в магазинах имеет обычный вид, лишь грязнее и
оборваннее, чем прежде, да и это, м[ожет] б[ыть], лишь оптический обман
после шведской чистоты и шика.
У нас в Царском Маруси с Тоней=41 я уже не застал. Они
"зацепились" в Москве. Боря тоже скоро туда переедет на "Святое Озеро",
около болота, где Радченко=42 устраивает электрическую станцию --
в качестве комиссара милиции. Таким образом я останусь, видимо, один.
Последние недели Нюша готовила на всю семью и, видимо, насобачилась в этом
деле, так что прокорм мой будет обеспечен. Поселить сюда Людмилу вряд ли
придется, так как она будет жить в переднем дерев[янном] доме, из нижнего
этажа к[ото]рого жильцы уехали. Уехали вчера Гессены=43: он
получил профессуру в Томске, в его квартире будет жить сын хозяина,
Максимов, выбранный городским головой Царск[ого] Села. Наша Анна поступила к
нему прислугой. Нюша утверждает, что справится со всем хозяйством одна, и
пожалуй, что оно и так. Из ребят мне сюда жильцами залучить никого не
придется: замани собаку на живодерню! Видел я пока лишь Володю, который
вчера был у меня здесь. Вид у него очень хороший, хотя он говорит, что был
еще лучше по приезду из Сибири. От Сибири он в восторге. Его освободили еще
на 2 месяца, на этот раз даже от воинского [призыва] (без всякой протекции),
так что до Шмидтовской комиссии не дошло. Поступил он к Сабурову, чтобы
иметь возможность, если отсрочка не будет продлена (но она, вероятно, будет
продлена) попасть в какой-то театральный батальон (Надеждин обещал
удостоверить, что у Володи уже есть 3 года артист[ической] деятельности--
необх[одимое] условие для этого батальона), где можно заниматься чем и как
угодно. Живет он где-то у такой хозяйки, которая все достает и кормит его
отлично, словом, не тужит. Кажется, не нуждается и в деньгах, судя по тому,
что предлагал присланные отцом 50 р[ублей] (сегодня еще 100 получено)
оставить в погашение моего долга. В театр[альное] училище ходить не будет:
нет будто бы смысла: учить ничему не учат, диплом же сейчас не имеет цены.
Зато поступает в школу Петровского=44, но когда и как, не знаю.
Общее впечатление на меня произвел благоприятное, нет той истасканности и
Katzenjammer'а=45, говорит обо всем толком, очень, по его словам,
скучает по тебе и детям: "дорого бы дал на них посмотреть".
То-то, говорю, теперь вы все заскучали, а то вас, чертей, бывало в
Царское и калачом не заманишь. Сапогами тронут, но еще не надел, ибо я лишь
сегодня их получил из Морск[ого] Штаба. Пальто носит мое, но, пожалуй, надо
ему заказать в Стокгольме, ибо здесь будто бы немыслимо ничего уже заказать.
Просил его дать мерку и постараюсь ее тебе прислать.
Нину я еще не видал: ко мне она идет, а у меня нет минуты свободной.
Виктор и Володя говорят, что она поселилась в компании 3-4-х учительниц и
ведут сообща хозяйство. Будто бы подросла и окрепла: Крым пошел на пользу.
Андрей остался на зиму в Крыму и совсем превращается в какого-то плантатора:
возмужал, научился работать по виноградному делу, кажется, всерьез: видно,
придется мне покупать где-либо на юге землю. Будет заниматься за 6-й класс и
весной или осенью сдавать экзамен. Вообще живет, видимо, хорошо, и идея
запрятать его в Крым была совсем не глупая. Я эту шлынду все-таки на днях
разыщу и тогда напишу тебе обстоятельно свое впечатление. Хуже обстоят дела
у Сонечки: Нина опять была больна и с трудом поправляется. Чистая беда с
девочкой, жалко ее и мало надежды на выздоровление, если уж и Кисловодск не
помогает.
Я сам чувствую себя прекрасно, появилось откуда-то желание работать,
чего я не замечал за собою в Стокгольме. Очевидно, отдых взял свое. Если
дело с Барановским ликвидируется благополучно, то сразу сильно облегчится
моя работа. Кормят меня хорошо, и завтраки у Барановского стали даже лучше,
чем прежде (берут обеды из столовой Музыкальной] драмы, где служит один из
наших чинов). Автомобиль пока не реквизирован, так что и с этой стороны
хорошо. Передай Штолю, что у него есть отсрочка до 1 апреля 1918; т. е. все
в порядке.
С переводом 500 кр[он] через Валерьяна, кажется, я напутал: было
переведено 500 руб. // 393 кр[оны], а я записал и 393 кр[оны] и вместо
рублей 500 кр[он]. Впрочем, я еще наведу дополнительную справку.
Письмо это отправляю с дядей Мишей=46 и надеюсь с ним же
послать и твою шубу, а может быть, и учебники. Хорошо, если это все так
выйдет. Пока прощай, мой родной, любимый. Целую тебя крепко и тоже моих
хороших дорогих девочек. Будьте вы все там благополучны и довольны,
красавушки мои. Не очень скучайте обо мне: мне пока здесь неплохо.
No 7
1 ноября 1917 года
Милый мой, родной Любан!
Очень я стосковался по тебе и девчушкам, родным. Уже почти месяц, как я
от вас уехал, и непосредственных известий от вас за все это время не имею.
Правда, от разных приезжающих знаю, что вы живете по-прежнему, но хотелось
бы и непосредственно от вас получить письма. Я знаю, вы отправили мне письма
с Гольденбергом=47, но этот головотяп ухитрился потерять весь
свой портфель вместе с письмами. Как это вышло, еще неизвестно. На вокзале
служитель из посольства вручил ему багажную квитанцию на две
вализы=48, причем в купе ему не дали никакого посольского багажа.
Между тем в курьерском его месте значится 4 вализы! Таким образом, выходит,
что он 2 вализы не то потерял, не то оставил их у шведов, не то ему их
забыли дать в Стокгольме. Мало того, из 2-х мест, бывших в багаже и
привезенных им с собой сюда, одно оказалось с печатями копенгагенской
миссии, т. е. одно место он перепутал в Торнео и Белоострове с каким-то
другим головотяпом, ехавшим, очевидно, тоже курьерским из Копенгагена!
Ну, как вам понравится! И это полномочный посол российской демократии в
Европу! Ваши все письма тоже пропали, и я готов был избить эту фефелу.
Министерство иностр[анных] дел сейчас не функционирует, и распутать всю эту
историю покамест нет никакой возможности. Надеюсь, что другой посол, с
которым я вам отправил шубу и учебники, оказался более европейцем и доставил
вам эти вещи в сохранности. Впрочем, на запрос, посланный вам по этому
поводу телеграфом, я ответа еще не получил. И вообще я отмечаю, что, вопреки
условию, я не имею от вас телеграмм, а ведь вы должны были раз в две недели
по крайней мере давать о себе знать. Я за последние дни вам три раза
телеграфировал, но, конечно, неизвестно, как теперь действует телеграф: мы
здесь несколько дней даже без телефонов сидели, и только с сегодняшнего дня
работа телеф[онной] станции понемногу начинает восстанавливаться.
Воображаю, сколько всякой чепухи сообщалось в ваших газетах за эту
последнюю неделю! Вкратце дело обстояло так. Временное правит[ельство] и
Совет республики=49 за последние недели проявляли какой-то такой
паралич всякой деятельности и воли, что у меня уже возникал вопрос: да не
политика ли это и не собирается ли Керенский и К° дать большевикам, так
сказать, зарваться и затем одним ударом с ними покончить. В
действительности, покончили с ним б[ольшеви]ки нападением на Зимний дворец,
в котором в последний момент не было иной защиты, кроме юнкеров и
смехотворного женского батальона. Весь остальной гарнизон, подвергавшийся в
течение 3-х недель безудержному воздействию б[ольшеви]ков, отказался
выступать на защиту Вр[еменного] правит[ельства], и все оно к вечеру 25
октября оказалось в казематах Петропавловки, кроме Керенского, который бежал
в Гатчину и с 5000 казаков начал там готовиться к обратному завоеванию
Петрограда. Пронунциаменто=50 б[ольшеви]ков подействовало
оглушительно, но не вызвало на первых порах противодействия, а лишь
встретило пассивный бойкот чиновничества, интеллигенции и городского
самоуправления. Жертв почти не было, матросы и красная гвардия вели себя
вполне достойно, только солдаты кое-где в Зимнем дворце, а еще вернее,
переодетые солдатами уголовные элементы коснулись слегка кое-каких сундуков
с драгоценными вещами. Б[ольшеви]ки были, видимо, обескуражены очень
единодушным бойкотом всех вся (рассказывали курьезы о визитах новых
"министров" в свои министерства, где все их встречали заявлением о
непризнании -- начиная с тов[арища] мин[истра] и кончая швейцарами и
курьерами), бойкот этот угрожает остановить всю вообще жизнь столицы, и всем
начала делаться ясной необходимость какого-то выхода, а именно, образования
нового министерства, несомненно уже социалистического, ответственного перед
Советами.
Более правые элементы, нар[одные] соц[иалисты], меньшевики оборонцы и
правые социалисты]-р[еволюционер]ы, заявили протест против вхождения в новое
правит[ельство] б[ольшеви]ков, а эти, в свою очередь, имея в своих руках
фактически всю власть, конечно, не могли согласиться на самоустранение, хотя
и соглашались, во-первых, допустить не менее 40% оборонцев до нар[одных]
социалистов включительно,